Гних Иосиф Станиславович
Гних Иосиф Станиславович, 1888 г. р., уроженец г. Варшава, поляк, член ВКП(б) в 1905-1937 гг., директор Обойной фабрики, проживал: г. Ленинград. Арестован 21 июля 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 25 августа 1937 г. приговорен по ст. 58-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 27 августа 1937 г.
О САМОМ ЖЕСТОКОМ ВРЕМЕНИ ХХ ВЕКА
Моим потомкам,
чтобы помнили и не забывали
Мой папа, Валентин Александрович Дмоховский, родился в1899 г. в Польше, в потомственной дворянской семье. Дед мой был поляк – профессор-физик, бабка немка – домохозяйка.
Шел 1918 год, взбудораживший умы молодежи. И мой папа ушел из семьи, вступил в ряды Красной армии, воевал с басмачами, участвовал в Гражданской войне. Вступил в РКП(б), но не согласился с той политикой, которую вели коммунисты, и в1924 г. его исключили из партии.
В1925 г. в городе Смела он демобилизовался и женился на моей маме. От этого брака я единственная дочь. В Смеле папа закончил Институт сахарной промышленности по специальности «инженер-механик». В1930 г. семья переехала в Ленинград, где папа заканчил второй институт – ЛИИЖТ. Папа владел многими языками: польским, немецким, французским, русским, чешским. Получив в детстве музыкальное образование, он прекрасно играл на фортепьяно, читая ноты с листа.
Мой папа был прекрасным отцом и семьянином. Мы много ходили в оперу, папа научил меня любить музыку, он учил меня играть на фортепьяно, в тридцатых годах не было музыкальных школ. Очень хорошо помню, как мы с ним ходили на лыжах, катались на коньках, ходили в лес, а последнее лето вообще не расставались, как будто чувствовали, что оно последнее.
Я родилась в семье самой дружной и, казалось, самой счастливой. Отец – инженер, мать – врач. Но грянул 1937 год и перевернул всё…
7 сентября не вернулся с работы отец. Что случилось? Первая мысль – несчастный случай, т. к. на работе нам ничего не могли сказать. Тщетно мы с мамой объездили все больницы. Его нигде не было. Один из сослуживцев отца посоветовал обратиться в НКВД, т. к. шли повальные аресты. Но чтобы попасть в справочное бюро НКВД, нужно стоять не одни сутки в очереди. Ночью очередь разгоняют. Прячемся в парадных. Ночные переклички. Из очереди ни один человек не уходит. Мне 10 лет. В одну из таких ночей к нам подошел мужчина, советует уехать срочно из города. Мама возмущена. Мужчина настаивает: «вас тоже арестуют». Но вот 1 октября подошла наша очередь, ответ стандартный: «выслан в северные лагеря на 10 лет без права переписки». Тогда мы не знали, что еще 20 сентября папа расстрелян (я узнала 60 лет спустя, мама до этого дня не дожила). Но это еще не всё, страдания впереди.
2 ноября1937 г. маму арестовали, даже смены белья ей не разрешили взять с собой.
3 ноября, прямо с урока из школы, меня отправили в детдом (Центральный распределительный приемник НКВД, Кировский пр., д. 66), месяц спустя меня отправили в г. Лукоянов в детский дом для детей особого контингента.
Маму посадили в тюрьму на Арсенальную, 9. Она рассказывала, что в камере было столько жен арестованных, что ночью они спали на полу валетом. И если нужно было ночью кому-то в туалет (параша в углу камеры), нужно было шагать по телам спящих. Спустя месяц всех жен вывели в коридор и объявили приговор, под которым они должны были подписаться: «Я, жена врага народа, ссылаюсь в Южный Казахстан сроком на 5 лет и 5 лет по статье 38 минус режимные города, права голоса не лишаюсь». Тех, кто был не согласен с приговором (ведь он был без суда и следствия постановлением тройки, как для мужей, так и для жен), сажали в карцер.
Но маме еще повезло, все другие были отправлены в лагеря. Был только один этап ссыльных, в который ей «посчастливилось» попасть. Так мама, без средств к существованию, попала в Южный Казахстан, в село Леонтьевка Чаяновского района. Копала огороды местным жителям (таким же высланным, только с Украины), нянчила детей. Другой работы не было. Затем была партия геологов в Байжансае, где маме пришлось работать коллектором (спускаться в шурф за пробой грунта глубиной5 мпо зарубкам в стене и так же подниматься обратно).
Ровно через год меня НКВД отправило к маме в ссылку. Мне было уже 11 лет. Привез меня работник НКВД в Леонтьевку, а мама была уже в Байжансае на руднике. Пешком через горы, в сопровождении местных людей, мы отправились искать маму (путь был20 км). Нашли барак, где она жила. Входим. Помещение похоже на стойло для коров. Стоят топчаны (это такие кровати) человек на 40–50. В дальнем углу сидит моя мама, читает такой же ссыльной письмо из дома и не видит меня, и не представляет даже, что ее ребенок бросается ей на шею... «Мамочка, родная, это я…». Немая сцена, мама не может понять, откуда вдруг я взялась. Затем слезы, объятия… «Боже, неужели это ты?» – твердит обезумевшая от радости мама. Говорят, все, кто был в это время в бараке, плакали, плакал даже НКВДшник
Работа сезонная. Геологи свернули свои палатки и уезжали домой в Москву, а мама без работы опять. Снова путь пешком через горы в Леонтьевку.
Но свет не без добрых людей. Узнав о том, что мама врач, ей предложили занять место врача в селе Глинково. Ура! Мы спасены. Итак, мы живем вместе, я учусь, мама работает. Мы уже счастливы, насколько это возможно.
Но опять потрясение. Война! Везут новые эшелоны: чечен, курдов, греков, поляков. Это был кошмар!
В1939 г. была война с Польшей и поляков семьями вывозили «наши освободители» в Сибирь, а в1942 г. их снова погрузили в эшелоны и вывезли в Казахстан. Помню, везли их в грузовиках, больных тифом и здоровых вместе, и выгружали одних прямо в степи, других в аулы. Эпидемия тифа сыпного. Больницы нет, только медпункт, где работает одна мама, даже нет санитарки. После настоятельных требований и просьб председатель сельсовета строит вошебойку. Это крытая камышом яма, где топится печь. Все вещи поляков проходят эту примитивную обработку от вшей. Мама рассказывала, что когда она приходила к больным полякам, в кибитках, на глиняном полу лежали по 5–6–7 человек, а по ним ползали вши. Бывало, мама вернется от них домой, и мы снимаем с нее вши. Бог был милостлив к маме, она не заболела тифом. В тот год очень много умерло поляков. Хоронили без гробов, гробы некому было делать, да и леса в Казахстане нет. Вот тогда у мамы появилась медсестра полька – Роза Курило. Стало немного легче работать.
Я очень хорошо помню, как после окончания войны поляков возвращали в Польшу. Их агитировали остаться в Союзе, предлагали наше гражданство и паспорт. Угрожали даже тюрьмой. Так было с нашей Розой Курило, ее довели до истерики, она кричала, плакала. Не удалось НКВД ее уговорить. Она уехала к себе на родину в Польшу со своим сыном. Мужа она похоронила здесь от тифа. Старший сын ее служил в польской армии.
Я помню другую драму, как Софья Николаевна Тухачевская (сестра Тухачевского) умерла от голода, а о ней потом, когда вспоминали семью Тухачевского, никто даже не вспомнил. Как будто она не существовала.
Были другие драмы. Матери, имевшие малолетних детей, вообще потеряли их навсегда. Была такая ссыльная ленинградка Валя Вострякова. В Глинкове она работала портнихой, открыла мастерскую. Сонечка Тухачевская у нее занималась вышивкой. Однажды Валю и в ссылке арестовывали за отказ от срочного изготовления какой-то одежды. Вел ее пешком в райцентр Чаян за35 кмНКВДшник на лошади. Потом ее отпустили. Так вот маленькие сыновья Вали вместо ссылки попали в детдом, во время войны бежали. Младший так и потерялся, а старшего взяли в юнги, потом он учился и жил в Одессе. Валя нашла своего сына, одного из двоих, только через 30 лет, в1958 г. От такого потрясения заболела раком и вскоре умерла. А ведь во время войны она добровольно ушла на фронт и дошла до самого Берлина. Вот она какая «враг народа».
И другая трагедия 1937 года. Арестовали жену политкаторжанина Гних, в день ареста умерла ее мать, так не разрешили похоронить.
Москвичка Елизавета Ивановна Боброва, жена знаменитого челюскинца, работала главным врачом больницы в совхозе имени Сталина. Они дружили с мамой, всегда ездили вместе в Чаян за лекарствами.
Отбывала ссылку «за мужа» ленинградка Бронислава Петровна Бучель-Раевская.
Много еще можно вспомнить трагедий, но разве обо всем расскажешь. Это нужно написать целую книгу.
Я горда тем, что мне довелось расти среди таких замечательных людей. Я была знакома и с врачами из Кремля, и с артистами из Большого театра, и даже с участниками экспедиции Папанина. Истребляли лучших из лучших.
Мне довелось увидеть человека, который выдавал патроны для расстрела наших бедных отцов. Он говаривал: 200–250 штук в ночь и ни одного холостого.
Ужас этих лет не дает мне покоя.
Даже немцы покаялись за годы войны, а мы?
Инна Валентиновна Дмоховская, С.-Петербург
Справку о Валентине Александровиче Дмоховском см. в 1-м томе «Ленинградского мартиролога». Он расстрелян по так называемому Списку польских шпионов № 6. Список утвердила двойка в Ленинграде (Заковский и Позерн), а затем – в Москве (Ежов и Вышинский).
В 1-м томе помянут и директор Обойной фабрики Иосиф Станиславович Гних, расстрелянный 27 августа1937 г. по Списку польских шпионов № 1.
Муж Бучель-Раевской Вацлав Александрович Сухцинский расстрелян 6 октября1937 г. Справку о нем см. во 2-м томе «Ленинградского мартиролога».
Заместитель О. Ю. Шмидта по челюскинской экспедиции Алексей Николаевич Бобров расстрелян 11 января 1938 г. Помнут в Книге памяти «Расстрельные списки: Москва, 1937–1941: «Коммунарка», Бутово» (М., 2000).
Арестовывались ленинградки Елена Владиславовна Гних и Валентина Федоровна Вострякова. Их имена войдут в электронную Книгу памяти «Возвращенные имена».
Анатолий Разумов
