АНДРЕЙ ГРИГОРЬЕВИЧ САКОВИЧ
Родился 17 сентября 1886 года в деревне Нелидовичи Минской губернии в семье крестьян. Белорус. В семье был первенцем. После рождения его брата умерла мать. Отец женился второй раз, прибавилось ещё три брата. Поэтому ему рано пришлось начинать самостоятельную жизнь, чтобы не быть в тягость семье и помогать родителям.
Будучи неглупым, трудолюбивым, любознательным, добросовестным, недостаток образования восполнял самообразованием, не пропал – началась самостоятельная жизнь. До революции 1917 года работал в почтово-телеграфном ведомстве, служащий. В дальнейшем, в основном бухгалтером: на Кировской железной дороге (вышестоящая организация была на наб. р. Фонтанки, 111, ездил туда в командировки); в голодное время Райпотребсоюз или Промкооперация – ездил на закупку овощей, фруктов, и была возможность закупить там и для семьи. Последнее место работы – Главмолоко, заместителем главного бухгалтера.
В 1913–1914 гг. первый брак его продолжался недолго – умерла жена. Второй раз женился в 1918 году. Решили сменить место жительства. Выбрали небольшой город Лодейное Поле на реке Свирь. Мама в большой город не хотела, у неё был непорядок со слухом. Решили обосноваться надолго. Начали строить дом, росла семья. Жили скромно, но к 1937 году уже жизнь наладилась, долгов не было.
Семья у нас была дружная, никто никогда не повышал голоса, трудолюбивая – умели трудиться, умели и отдыхать. Обедали всегда всей семьей за большим столом, а вечерами после ужина опять собирались все за столом: читали вслух книги, и классику и новинки (читала в основном мама, иногда её подменял папа или брат), а все остальные занимались кто чем – рисовали, штопали чулки-носки, вязали, вышивали, что-то мастерили. Бабушку не помню без работы – вязала, плела коврики и даже пряла! Было много разных настольных игр. Даже дни болезни вспоминаю иногда: топится печка, стёкла окон от мороза в узорах, и чувствуешь теплоту, заботу и доброе отношение всех.
Дети подрастали, четверо. Кажется, живи и радуйся. Но не оправдался папин девиз: «Всё что ни делается, всё к лучшему». В начале 1938 года папу 3 раза вызывали в НКВД: «Поляк»? – «Нет». В третий раз он с работы не вернулся. Больше мы его не видели.
Отца безумно жаль. Жизнь у него была не из легких. А человек он был прекрасный – добрый, мягкий, умный, покладистый, рассудительный. Очень любил маму (он был старше её на 13 лет), любил нас, детей, был предан семье. Всё свободное время возился с нами (мама была строже – по образованию учительница). То на лодке мы на реке, то походы в лес за грибами и ягодами, прогулки по городу и папины рассказы. В палисаднике перед окнами каждому из детей посадил дерево: сыну – каштан, дочерям – сирень, там же были и кусты роз и жасмина. Был и огород с кустами малины и крыжовника, и берёза, которая, думаю, и сейчас стоит. Мы очень любили его и не могли понять, в чём его можно обвинить. Уходя в последний раз на работу, он сказал нам всем: «Что бы ни случилось – я ни в чём не виноват».
С родителями нам повезло: порядочные, честные, бескорыстные, благородные – настоящие интеллигенты, умницы. Папина жизнь рано оборвалась. А мама всю трагедию своей жизни перенесла стойко: никаких стонов, жалоб. Когда папу арестовали, ей было всего 38 лет и четверо детей и старенькая бабушка. Мама была оптимистка, её девиз – «В движении жизнь», что она свято выполняла. Очень легка была на подъём и быстра в работе.
Я никогда не анализировала, почему так сложилась наша жизнь и кто в этом виноват. Не было никогда обиды ни на кого. М. б. боялись, что будет ещё хуже. Одним словом, считала, что во всём виновата война. Теперь я убеждена, что все беды в нашей жизни начались после того, когда государство оставило семью без средств к существованию, отняв единственного кормильца. Мама поступила работать счетоводом в железнодорожную школу (папа её подготовил), зарплата мизерная. Ещё вела кружок рукоделия в доме пионеров, тоже гроши. Даже я ходила переплетать бухгалтерские документы, где раньше работал папа (он сам дома их переплетал, и я освоила это дело). Девочка 13–14 лет с ящичком, молотком и прочими материалами очень стеснялась, но доверяли и другие отделы. Это тоже гроши – разовые 20–30 рублей. Даже пыталась быть «репетитором». У бабушки пенсия была от царя 30 рублей в месяц. Пришла Советская власть – уменьшила до 14 рублей, правда, в начале 30-х годов увеличили до 28 рублей. Брат был студентом, учился в Ленинграде, его семейным советом решили не трогать, считали, что это наша надежда. Старшая сестра пыталась что-то заработать рукоделием и готовилась поступать в институт.
Финская война тоже осложнила жизнь – войска шли через наш город Лодейное Поле, пришлось потесниться (это с одной стороны было и хорошо, т. к. сотрудники НКВД пытались к нам вселиться, но мама, как могла, от них отбивалась).
А перед Отечественной войной (39-й или 40-й год) ещё ввели плату за обучение в старших классах школ и в высших учебных заведениях, следовательно, надо платить за всех четверых.
Сентябрь 1941 года. Наш город Лодейное Поле обстреливают из-за реки Свирь и бомбят. Нам с сестрой на сборы дали 20 минут и чтобы ехали без вещей – нет места. На пути железная дорога захвачена немцами или финнами, возвращаемся мимо нашего дома, ехали на Восток – попали на Север.
Мама отдала нам последние деньги, т. к. они с бабушкой остались – дома есть огород, несколько кур, какие-то запасы. А дальше самая настоящая трагедия. То ли под предлогом всеобщей эвакуации или что дом и многие вещи описаны, маму с бабушкой заставили уходить из дома. Бабушке уже за 75 лет, до войны у неё был инсульт и она была парализована, но мы с мамой её поставили на ноги и вроде бы всё было хорошо. Денег нет, транспорта нет, связали несколько узлов (бельё в основном) и пешком в путь. По дороге стали бросать взятые вещи, т. к. бабушка ничего нести не могла. Через несколько дней пути их подобрали какие-то машины, потом поезд, и оказались они на востоке Челябинской области – не так правда скоро.
С большой благодарностью вспоминаю все железнодорожные организации – это государство в государстве. В январе 1942-го я, наконец, уже работаю в Управлении Кировской ж. д.! Они же послали вызов маме. Как только мама с бабушкой приехали ко мне на Север, мама сразу поехала в Лодейное Поле, где оставила свой дом. Домой её не пустили, сказали, что она не хозяйка, дом описан и сейчас он – Дом крестьянина. А вещи? Ваши сервизы переданы были в столовую, а остальное – пожимают плечами – не знаем. Кстати, из соседей и знакомых никто никуда не уезжал. Так мы стали без определённого места жительства.
На Севере мама работала бухгалтером и кассиром школьного куста всей ветки от Беломорска до стыка с Северной ж. д., причём работа разъездная (выдача зарплат на тех станциях, где есть железнодорожные школы). А у бабушки 3-й инсульт… Похоронили её там в 1943 г.
Примерно полгода мы жили на станции Сумский Посад, недалеко от Беломорска на железной дороге, проложенной зэками вдоль Белого моря. Там были лагеря заключённых, назывались Сороклаг. Один раз я попала к ним в барак – искала работу. В полуоткрытую дверь видела спины заключённых, сидящих одетыми в ватники и в шапках (как в классе). Но не успела понять, за столами или то были станки или что-то ещё, спины согнуты, наверное холодно, но светло.
Ещё печальнее было видеть, как они перемещаются очень медленно по заснеженной тундре: в цепочке, каждый держится за одежду впереди идущего, причём почти зазора между ними нет, потому что ступни (если это можно так назвать) они ставят вплотную к пятке впереди идущего, чтобы удержаться при спуске или подъёме на кочку, бугорок или ямку и не упасть. Со стороны казалось, что это что-то единое вроде гусеницы, извивающейся во всех направлениях – это потому, что это не дорога, а тундра со всеми её изъянами и при температуре воздуха – 40є, а то и ниже. Куда их водили? Может быть, среди них были и строители этой железной дороги или Беломорканала. С довольно большого расстояния трудно было рассмотреть, во что они были «одеты» и «обуты», это была единая чёрная или тёмная масса. Долго смотреть боялась – вдруг упадут. Как видно, это отработанный долгими годами метод передвижения в данной местности. Но как они переносили такие морозы? Мы, в своих вагонах-пульманах, спали не раздеваясь и ночью примерзали к металлическим болтам. Днём грелись у буржуйки. Перед отъездом из Сумского Посада я их уже не видела, может быть, куда-то увезли.
Завещание отца мы выполнили. Трое детей получили высшее образование. Старший брат и сестра окончили ЛИИЖТ. Я окончила ЛИСИ. Только младшая сестра из-за тяжелой болезни вынуждена была прервать учебу в ЛГУ и по совету доктора не возвращаться после лечения в город, а жить в тёплых краях. В Москве она потом окончила бухгалтерскую школу и была хорошим главным бухгалтером, продолжая папину работу. Все мы не потеряли ни стыд, ни совесть и были порядочными людьми.
Лично меня государство не притесняло, не высылало (и моих брата, и сестёр тоже), но до реабилитации отца держало в напряжённом состоянии. Начиная с института, хоть один раз в год вызывали меня в спецотдел или 1-й, как называли, и интересовались, есть ли связь с отцом. А вообще в жизни я встречала много умных, хороших и добрых людей, вспоминаю до сих пор.
На все запросы об отце ответ всегда был один: «десять лет без права переписки, дальневосточные лагеря». В 1956 году нашего отца реабилитировали. Выдано было первое свидетельство о смерти: умер от рака печени 7 декабря 1941 года. Место смерти – прочерк.
О том, что его расстреляли, я узнала только в 1989 году. Примерно в течение полугода я боялась ложиться спать, всё время представляла, что ему стреляют в затылок. Жаль погибших и жаль их родных, которым тоже исковеркали жизни.
Нина Андреевна Сакович,
С.-Петербург
Однодельцы Александр Петрович Федин, Иван Павлович Бочкин, Андрей Григорьевич Сакович, Александр Михайлович Максимов, Валентин Васильевич Литвинов, Александр Ефимович Корнышев, Пётр Фёдорович Родичев, Андрей Александрович Листов, Иван Иванович Тихомиров, Василий Захарович Лозин и Михаил Алексеевич Боркин расстреляны согласно протоколу Особой тройки УНКВД ЛО № 325. В предписании на расстрел их порядковые номера 89–99. Всего по этому предписанию расстреляны 100 человек. Все помянуты в данном томе. – Ред.