СВЯЩЕННОМУЧЕНИК НИКОЛАЙ (РОЗОВ)
Мой родной дед Николай Васильевич Розов родился 27 ноября (10 декабря) 1877 г. в семье священника Василия Степановича Розова, служившего в селе Жданово Курмышского уезда Симбирской губернии (ныне Пильнинский район Нижегородской области).
Закончив Алатырское духовное училище, Николай Васильевич поступил в Симбирскую духовную семинарию, которую окончил по первому разряду в 1898 г. В том же году он женился на Ольге Александровне Векшиной, дочери священника, окончившей епархиальное училище. 20 сентября 1898 г. Розов был рукоположен в дьякона церкви села Анненково Симбирского уезда, а 6 августа 1900 г. – в священники той же церкви. Вскоре он был утверждён в должности законоучителя церковно-приходской и земской школ. Занимался о. Николай и миссионерской деятельностью. Через несколько месяцев он был перемещён к церкви села Барышская Слобода Алатырского уезда.
В 1906 г. о. Николай вместе с семейством переехал в С.-Петербург и поступил в Духовную академию, которую окончил 1910 г. со званием кандидата богословия. Учась в Академии, он служил священником в Красном Селе на писчебумажной фабрике Печаткиных. Параллельно с Академией в 1909 г. он окончил Археологический институт. После Академии преподавал Закон Божий в ряде петербургских учебных заведений, был активным членом Александро-Невского общества трезвости. В 1908 г. общество издало его брошюру «Непобеждённый богатырь», в которой в образе Горе-богатыря осуждается пьянство. «Горе-богатырь, – писал о. Николай, – является причиной почти всех бедствий и напастей, каковы: голод, неурожай, болезни, пожары, грабежи, разбои, различные случаи преждевременной смерти, нравственные падения, тьма невежества, в которой погрязло большинство населения Русского государства». Когда дирекция Дворянского и Крестьянского банков задумала к осени 1917 г. построить церковь для своих служащих, то выбрала именно о. Николая настоятелем храма. Однако из-за октябрьских событий это назначение не состоялось.
Новая советская власть отменила преподавание Закона Божьего в школах. По этой причине, а также из-за голода, о. Николай вместе с семьёй был вынужден уехать в Алатырь, где жила семья его тестя. Через несколько месяцев о. Николай становится священником в селе Андреевка, но вскоре переезжает в чувашское село Григорово, где служит до 1922 г. Затем он настоятель храма в мордовском селе Коноклейки, непродолжительное время священствует в селе Русские Тетюши и, наконец, последнее место его служения в Поволжье – село Кладбищи (ныне Междуречье) в Чувашии.
В 1925 г. о. Николай вместе с женой возвратился в Ленинград, но не нашёл себе места службы в городе и переехал в Лужский уезд, где получил место второго священника в погосте Передольском. В 1926 г. о. Николай вместе с женой и младшим сыном переехал в Стрельну и устроился певчим в одной из ленинградских церквей: среди духовенства тогда тоже была безработица. Через несколько месяцев о. Николай получает место священника в маленькой деревянной церкви села Купчино. Здесь он служил до 1931 г., получил сан протоиерея. В том же году стал настоятелем Греческой церкви в Ленинграде (на её месте построен концертный зал «Октябрьский»). По словам Н. Н. Розова, этот храм был «модным» среди интеллигенции, ходившей тогда ещё на богослужения. Здесь пел отличный хор (в нём было немало оперных певцов) под управлением А. П. Рождественского (до этого регент храма Воскресения на Крови). Дьяконом служил Валерий Николаевич Гиндыш – из бывших оперных певцов. Прихожан-греков было тогда всего несколько семей, но церковь считалась «посольской»: приезжал из Москвы посол Греции, по национальным праздникам вывешивался греческий флаг. В 1932 г. о. Николай был вынужден уйти из храма. После этого он служил на Георгиевском (Большеохтинском) кладбище, где небольшой причт обслуживал три церкви. Из них до сегодняшнего дня сохранилась лишь Никольская.
В 1935 г., когда начались массовые высылки, о. Николай был вначале уволен за штат (при этом он был награждён митрой) и стал числиться безработным, а 19 марта арестован и помещён в тюрьму у Финляндского вокзала (там теперь больница). Поспешно, по единому трафарету, без допроса свидетелей, без очных ставок с другими арестованными, фабриковались полуграмотными людьми в то время обвинительные заключения против служителей церкви. В архиве УФСБ РФ по С.-Петербургу и Ленинградской области сохранилось дело о высылке о. Николая. Следователь и утвердивший заключение нач. штаба НКВД по высылке Перельмутр полагали «Розова Николая Васильевича выслать в Атбасар на 5 лет, вместе с ним выслать и его жену Розову Ольгу Ал-дровну», поскольку «по имеющимся данным Розов Н. В. является исключительно а/с типом, открыто проявляет своё враждебное отношение к Сов. власти и группирует монашеский элемент и ведет а/с агитацию». В приложенной к делу выписке из протокола Особого совещания при НКВД СССР от 23 марта значится: «Розова Николая Васильевича, как соц. опасный элемент, вместе с семьей в числе 1 чел. – сослать в Уфу, сроком на пять лет, считая срок с 22/3–35 г. Дело сдать в архив». Детей о. Николая спасло от высылки только то, что они жили отдельно от родителей.
Об уфимском периоде жизни подробно и весьма интересно рассказывается в мемуарах Н. Н. Розова, который ездил к родителям в отпуск: «В Уфе отец скоро стал зарабатывать, переплетая по учреждениям архивные документы…», «Родители мои жили в Уфе тихо-мирно; даже считали, что ссылка пошла на благо здоровью отца: в Ленинграде у него в последнее время что-то стал пропадать голос, и мать – человек чрезвычайно мнительный, что я от неё унаследовал – стала думать, что у него „горловая чахотка“. Так что перемена климата пошла им на пользу. Когда Сталин объявил в 1937 г. новую конституцию и всеобщие выборы, мои родители искренно поверили во всё это: ходили в кружок по изучению первой, собирались на вторые первыми в 6 часов утра. Но за день до выборов произошли массовые аресты высланных, а в ночь перед выборами, когда мои родители спокойно спали, арестовали и моего отца. И больше мы его не видели: мать носила ему несколько передач в Уфимскую тюрьму, получала от него краткие записки (в одной из них он жаловался, что у него отобрали очки). Однако вскоре перестали принимать передачи и сказали, что все арестованные высланы „в дальние лагеря“ без права переписки».
В архиве УФСБ по Республике Башкортостан сохранилось расстрельное дело о. Николая. 9 декабря была выписана справка на арест; в ней говорилось, что будто бы он «проводит контрреволюционную фашистскую пропаганду. Распространяет провокационные слухи о войне и поражении Советского Союза. За активную контрреволюционную агитацию Розов подлежит аресту с содержанием под стражей на время следствия в Уфимской тюрьме по первой категории». Дело трафаретное, но даже в нём проглядывается достойное поведение о. Николая во время следствия. На вопрос «о связях в Уфе и других городах» о. Николай отвечал: «В Уфе я знаю всего несколько человек. Дмитрия Владимировича Разумова, он священник из Ленинграда, был выслан вместе со мной <...>. Мы бывали друг у друга, делились новостями и вели беседы на разные политические темы и больше всего интересовались вопросом об освобождении из ссылки. Эти наши встречи и беседы мы называли «производственным совещанием». Знал Красильникова Фёдора Ивановича, у которого я учился переплётному делу <...>. С ним также были беседы политического характера об освобождении из ссылки. Овечкин Иван Петрович – дьякон, выслан из Ленинграда, он тоже иногда бывал у меня в 1937 г. <...> С ним велись беседы на политические темы об освобождении. Кроме указанных лиц в Уфе, а также в других городах никого не знаю». Вопрос следователя: «Вы арестованы за активную контрреволюционную деятельность. Признаёте ли Вы себя виновным в этом?» Ответ о. Николая: «Виновным себя не признаю, контрреволюционной деятельностью я не занимался». Этот ответ вызвал негативную реакцию: «Вы лжёте, следствие располагает данными, что вы систематически среди населения вели контрреволюционную агитацию и распространяли провокационные слухи. Предлагаем Вам давать откровенные показания о своей контрреволюционной деятельностью». Следует спокойный ответ: «После того, как я был выслан из Ленинграда, действительно, я говорил: «Меня выслали без причины, не было никакого основания для того, чтобы выслать меня. И кроме этого ещё обманули, говоря, что в Уфе Вы будете жить совершенно вольно, а здесь обязали явкой через каждые 10 дней в НКВД и т. д. Высылку меня из Ленинграда я считал и считаю неправильной, и по этому вопросу я высказывал свое недовольство. Об этом я говорил Разумову в одной из наших бесед, у меня на квартире или же у него». Далее следователя интересовало знакомство о. Николая с епископом Уфимским Григорием (Козловым). Он отвечал, что познакомился с епископом в 1936 г., когда тот только что приехал из Москвы; зашёл к нему на квартиру для того, чтобы узнать какие-то новые сведения об освобождении ссыльных. В дальнейших допросах о. Николаю инкриминировалось: 1) систематическое распространение среди населения провокационных слухов о том, что советская власть репрессирует абсолютно невинных людей; 2) ведение фашистской агитации и восхваление Гитлера; 3) выражение недовольства политикой партии и правительства, в первую очередь по вопросу ссылки церковных служителей; 4) осуждение конституции; 5) систематическое распространение слухов среди населения о репрессиях советской власти против служителей религиозного культа с целью разрушения Церкви; 6) ведение агитации среди жителей Уфы «за усиление Сергиевского церковного течения как самого контрреволюционного течения»; 7) участие в деятельности контрреволюционно-повстанческой организации в Башкирии, которую возглавлял епископ Григорий.
По окончании следствия было составлено обвинительное заключение по делу № 12941 в отношении Д. В. Разумова и Н. В. Розова, которое поначалу направили на «рассмотрение Особого совещания НКВД БАССР». Однако эта формулировка исправлена на «заседание Тройки НКВД Башкирской АССР», очевидно, утвердившим документ заместителем наркома внутренних дел БАССР. В выписке из протокола заседания Тройки НКВД Башкирской АССР от 13 февраля в разделе «Постановили» напечатано: «Розова Николая Васильевича расстрелять, лично принадлежащее имущество конфисковать». Чернилами под этой фразой вписано: «Приговор приведён в исполнение 5 марта 1938 г.».
Никто из родных о. Николая не знал о его судьбе, ни его жена, которая вернулась в Ленинград весной 1940 г. после окончания срока ссылки, ни его сын Н. Н. Розов. В своих мемуарах он пишет: «Несколько раз я пытался выяснить судьбу отца и перед войной – в приёмной НКВД в Москве, на Кузнецком мосту; каждый раз мне говорили: «Выслан в дальние лагеря без права переписки». Подавал я ходатайство и в приёмную Калинина, бывшего тогда главой правительства <...>. Но никакого ответа я не получил <...>. Только после смерти Сталина, когда я подал заявление в ленинградскую такого же рода приёмную <...>, мне ответили, что дело моего отца прекращено «за отсутствием состава преступления». Когда я спросил о дальнейшей его судьбе, принимавший меня чиновник сказал, чтобы я писал в ЗАГС Уфы. И оттуда мне прислали по всей форме «похоронную», с датой смерти отца «от паралича сердца» – 19 сентября 1939 г., а графа «место смерти» была пустой. Хотя я не сомневался, что моего отца давно нет в живых, получив «похоронку», я вышел из приёмной в слезах, и, проходя по ул. Чайковского, плакал; до сих пор помню это». И в последующие годы Н. Н. Розов продолжал хлопотать о реабилитации своего отца. По его запросу, зам. прокурора Ленинграда 31 августа 1989 г. утвердил заключение о том, что Н. В. Розов «подпадает под действие ст. 1 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1989 г. «О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий, имевших место в период 30–40-х и начала 50-х гг.».
Только в апреле 1992 г. из ответа КГБ Башкирской ССР на заявление Н. Н. Розова стало известно, что о. Николай был расстрелян. Заместитель министра госбезопасности просил извинения за то, что семье священника были предоставлены ранее неправильные сведения, и сообщал, что расстрелянные «как правило, подвергались захоронению в г. Уфе на Сергиевском кладбище. Однако установить в настоящее время конкретное место их захоронения не представляется возможным, т. к. в тот период такие места не регистрировались. Кроме того, на месте захоронения репрессированных осуществлялись захоронения других умерших жителей г. Уфы в период 1950–60 гг.».
Материалы по биографии о. Николая были посланы в специальную комиссию при Патриархе. На Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви, состоявшемся 13–16 августа 2000 г., он был канонизирован по представлению Московской епархии. Теперь 20 февраля (5 марта) это день памяти священномученика Николая (Розова).
В Князь-Владимирском соборе Санкт-Петербурга с 2007 г. находится картина «Лихолетье – время испытаний» работы Ирины Ковалёвой. На ней среди репрессированных служителей церкви, выпускников Санкт-Петербургской академии, изображён портрет священномученика Николая (См.: Преемство. СПб., 2007. С. 75–76). Его судьба во многом похожа на судьбы десятков тысяч других служителей Церкви, принявших мучительную смерть, но не отказавшихся от православной веры. Житие священномученика Николая (Розова) составлено и опубликовано игуменом Дамаскиным в 7-й книге серии «Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви XX столетия» (Тверь, 2002). Материалы о нём размещены также на сайте Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета и готовятся для публикации в многотомной книге «За Христа пострадавшие».
Н. Н. Розов вспоминал и о младшем брате о. Николая: «Михаил Васильевич до революции был псаломщиком Скорбященской церкви (ныне Общество охраны памятников); после революции учительствовал, слыл атеистом, не крестил своих детей (он был женат на дворянке), а в 1930-х годах в его мировоззрении произошёл перелом и он стал дьяконом в Ораниенбауме (ныне город Ломоносов). Позднее он был репрессирован».
Александр Николаевич Розов,
С.-Петербург
Братья Николай Васильевич и Михаил Васильевич Розовы расстреляны с разницей в один день, только о. Николай в Уфе, а дьякон Михаил – в Ленинграде. Оба помянуты в данном томе.
Ф. И. Красильников расстрелян 13 декабря 1937 г. Д. В. Разумов расстрелян 16 марта 1938 г. Оба будут помянуты в 12-м томе «Ленинградского мартиролога». Ссыльные из Ленинграда – «колыбели трёх революций» – были на особом счету в провинциальных городах. Многие и многие из них расстреляны в порядке выполнения органами НКВД планов 1937–1938 гг. Епископ Григорий (Козлов) расстрелян 29 ноября 1937 г. – Ред.