ЭДУАРД ЯКОБСОН
Эдуард Якобсон – латышский стрелок.
Я написал о своём отце короткую заметку, несколько строчек: «Родился… служил… был репрессирован…» Мне казалось, что никому не интересны детали биографии советского служащего довоенных лет. Однако мои друзья отнеслись к заметке иначе. Мне было сказано, что это – не биография частного лица, а отражение судьбы целой популяции, части советского народа, сыгравшей в российской революции роль, окончательную оценку которой история ещё не дала.
Речь идёт о бойцах Гражданской войны, которых называют латышскими стрелками. В годы революции и Гражданской войны латышские стрелки всегда оказывались в «горячих точках», а иногда от них, как, например, во время левоэсеровского мятежа в июле 1918 г., зависела дальнейшая судьба России.
Мой отец Эдуард Яковлевич Якобсон был одним из этих людей. Родился отец в 1898 г. в г. Руен в Латвии.
В 1916–1917 годах в составе Латышской стрелковой дивизии воевал на Северо-Западном направлении против наступающих германских частей.
После Октябрьского переворота дивизия в полном составе перешла на сторону большевиков. В Гражданскую войну части этой дивизии воевали на разных фронтах; известно, что 5-й стрелковый полк, в котором отец был старшиной телефонного взвода, принимал участие в боях под знаменитой Каховкой.
После Гражданской войны все стрелки, и отец в их числе, остались в России, в большинстве своём – в Ленинграде. Отец учился на рабфаке, служил в разных учреждениях. В конце 20-х годов был студентом Химико-технологического института, но доучиться ему не удалось. Его мобилизовали на службу в НКВД.
Судьба латышских стрелков в 20-е и в начале 30-х годов сложилась по-разному. Но в основном, судя по рассказам матери, они остались теми же «солдатами революции», какими были в Гражданскую войну. Это были фанатичные партийцы, у них был свой «латышский клуб», где они собирались и обсуждали какие-то свои революционные проблемы, решения пленумов и т. д. Литература и искусство их интересовали мало, вирус большевизма в них сидел глубоко. Меня отец назвал Кимом, т. е. Коммунистическим интернационалом молодежи.
Арестовали отца 22 декабря 1937 г. Мне тогда было 5 лет. Отец, как всегда, утром ушёл на службу; мы
с матерью смотрели в окно; мать сказала мне: «Помахай папе ручкой», хотя раньше у нас это не было принято. Со службы он не вернулся.
Смутно помню обыск. Какие-то вежливые, как мне казалось, добрые дяди упаковывали в тюки вещи и выносили к стоявшей под окнами машине. Унесли и мои игрушки. Кажется, обещали починить и вернуть. Оставили, между прочим, книги. Надо, правда, уточнить, что книги в доме были не всякие, а только труды классиков марксизма-ленинизма и материалы съездов. Вежливым дядям они были не нужны, а художественной литературы в доме не водилось. Когда в 1940 г. я пошел в 1-й класс, то я уже бегло читал – выучился по «Краткому курсу истории ВКП(б)».
Несколько слов о моей матери. Мать – Альвина Юрьевна, воспитательница детского садика, не была арестована вместе с отцом только потому, что была беременна. Но с работы её уволили и исключили из партии, в которой она состояла с 1925 г. На работе, правда, мать восстановили, когда сняли Ежова и настало нечто вроде оттепели. Восстановили её и в партии, однако через 25 лет. До самой смерти в 1969 г. мать считала, что во всём виноваты вредители, отец пострадал по недоразумению, а Сталин ничего не знал.
Вернусь, однако, к судьбе отца. Тогда, в 37-м, матери сказали, что он осуждён на 10 лет без права переписки за шпионскую деятельность.
Прошло 10 лет, мать обратилась в НКВД с напоминанием о том, что 10 лет истекли. Ей ответили, что Якобсон Э. Я. скончался от воспаления лёгких в 1943 г.
Ещё через 10 лет отца посмертно реабилитировали за отсутствием состава преступления.
Ещё через 20 лет меня пригласили на Литейный, 4, в приёмную КГБ, и зачитали выдержки из дела отца.
Отец был осуждён как участник латышской шпионской организации, в чём он сам признался (по-видимому, «организацией» был тот самый «стрелковый клуб»). Он был приговорён к расстрелу; приговор был приведен в исполнение 27 января 1938 г.
Как мне сказал сотрудник, который со мной беседовал, графологическая экспертиза установила, что подпись отца на протоколах допроса и в заявлении была поддельной. Допрашивали отца в НКВД некие Синцов (или Свинцов) и Крысин, а руководили делом Шапиро и Перельмутр. Вероятно, этим деятелям лень было выколачивать из отца признания, и они, не утруждая себя, сами сфабриковали документы.
Естественно, меня интересовало, был ли отец, поскольку он сотрудник НКВД, причастен к репрессиям. Мне объяснили, что в его обязанности входило обеспечение секретности заводов Ленобласти, и к репрессиям он отношения не имел.
Ещё через 10 лет, уже в 1987 году, будучи в Риге, я попал в музей красных латышских стрелков. Там я узнал, что у всех красных стрелков разные годы рождения, но годы смерти одинаковые: 1937–1938. Одного мне не сумели объяснить: что заставило всех этих людей бросить свою уютную Латвию, ввязаться в российские «разборки», наломать в чужой стране дров и затем сгореть в огне репрессий. Видимо, они и сами не понимали, что делают.
Ким Эдуардович Якобсон,
С.-Петербург
Пом. оперуполномоченного 3-го (контрразведывательного) отдела УНКВД ЛО Эдуард Яковлевич Якобсон расстрелян по так называемому Списку латышских шпионов № 25.
В предписании на расстрел значится 47-м из 99 приговорённых к высшей мере наказания и расстрелянных. Все считаются расстрелянными 27 января 1938 г. и помянуты в данном томе «Ленинградского мартиролога». Однако есть основания полагать, что один из них, Александр Адамович Воркаль, был расстрелян через полгода, после того как уточнили год его рождения.
Наконец, ещё один приговорённый по Списку латышских шпионов № 25, работник опытной сельскохозяйственной станции Отто Егорович Лампа умер до приведения приговора в исполнение. Будет помянут в 12-м томе «Ленинградского мартиролога».
Во второй половине января и феврале 1938 г. в Ленинграде и Новгороде по спискам латышских шпионов № 12, 15–26 расстреляны 1087 человек. – Ред.