ЭРНЕСТ КРИШЕВИЧ ЭЙЗЕНШМИДТ
Мой отец, Эйзеншмидт Эрнест Кришевич, 1890 года рождения – уроженец г. Виндава (Вентспилс), по национальности латыш.
Член партии с 1906 года. В 1912 году был избран в комитет Виндавской партийной организации. За активную революционную деятельность в 1915 году его выслали из Латвии. Отец приехал в Петроград, устанавил связи с подпольем и стал руководителем коллегии пропагандистов Латышского района Петроградской организации большевиков. Он был неплохим оратором. В октябрьские дни 1917 года активный участник революционных событий.
После революции долгие годы работал в Смольном секретарём Латсекции, с 1924 по 1929 год – ответственным секретарём Латсекции при ЦК ВКП(б) в Москве.
С 1929 по 1930 год заведовал подотделом нацменьшинств при Ленинградском обкоме ВКП(б), с 1930 по 1935 год был директором Ленинградского Музея революции. С сентября 1935 по февраль 1937 года заведовал кафедрой общественно-экономических наук при Музее социалистической реконструкции сельского хозяйства, с февраля по апрель 1937 года – культсектором просветительского общества «Прометей», с мая 1937 г. по день ареста был директором Латышского педагогического техникума, преподавал историю.
Отца арестовали в Ленинграде 23 ноября 1937 года, пришли за ним в 12 часов ночи. Маме сказали, чтобы дала ему с собой пару белья, а отец говорил, что это недоразумение и что он скоро вернется домой. Но оказалось, забрали его навсегда.
Мне в то время было 6 лет, моей сестре 14 лет.
Мама много раз обращалась в Прокуратуру, писала письма и Ежову, и Литвинову, пытаясь хоть что-нибудь узнать о муже, где он находится и в чём его обвиняют. В феврале 1938 года на ул. Воинова, 25 сказали, что её муж выслан. Куда, на сколько лет и за что – неизвестно.
В сентябре 1938 года пришли сделать опись имущества, но ничего не конфисковали, так как нечего было взять, жили мы скромно, никаких ценностей у нас не было. В июле 1940 года из отдела по спецделам Прокуратуры Ленинграда пришёл ответ на мамино заявление, что её муж осужден за контрреволюционную деятельность и приговор по его делу пересмотру не подлежит.
Хотя нашу семью и не выслали из Ленинграда, как некоторых других, но нам тоже пришлось много пережить унижений и несправедливости. В феврале 1938 года с мамы взяли подписку о невыезде из Ленинграда, даже не разрешали поменять нашу большую комнату на меньшую (мама, оставшись с двумя детьми и получая небольшую зарплату, не могла платить за излишки площади). Только в 1939 году наконец-то разрешили обменять жилплощадь. Так с мамы до конца её жизни и не сняли подписку о невыезде, как будто она была преступницей.
Хоть и говорят, что дети за родителей не отвечают, но на нас с сестрой смотрели как на «дочерей врага народа». Ведь не все понимали, что происходило в то время, некоторые считали, раз арестован, значит есть за что. После окончания в 1953 году курсов машинописи я пыталась устроиться на работу машинисткой, но как только разговор доходил до анкетных данных, мне отказывали в приёме на работу. Сколько было пролито горьких и обидных слёз. Сестре отказывали в приёме в комсомол, а когда наконец приняли, то не давали никаких серьёзных поручений, не доверяя ей.
Так мы и жили, ничего конкретно не зная об отце, надеясь на чудо, ведь не зря говорят, что надежда умирает последней. Хотя временами и сомневались в том, что отец жив, ведь ни одного письма от него мы не получили.
Мама умерла в мае 1956 г., так и не узнав правды о судьбе мужа, а в сентябре того же года нам прислали справку из Военной коллегии Верховного суда СССР о том, что постановление НКВД СССР от 29 декабря 1937 г. в отношении Эйзеншмидта Э. К. отменено и он реабилитирован посмертно. Позднее сестру и меня вызвали в бюро ЗАГС Петроградского района, на территории которого мы проживали до ареста отца, и выдали свидетельство о его смерти, в которм указано, что он умер от токсической пневмонии, место смерти не указано. Мы поняли, что верить этому нельзя. И действительно, так и оказалось, потому что когда я хлопотала о признании меня пострадавшей от политических репрессий (к сожалению, сестра не дожила до этих дней), мне выдали справку из Военной прокуратуры Ленинградского ВО, в которой написано, что отец постановлением НКВД СССР от 29 декабря 1937 г. приговорён к ВМН – расстрелу. Где он был расстрелян и где его могила, я до сих пор не знаю.
Отец был прекрасным семьянином, замечательным мужем и отцом, хорошим, скромным человеком.
Хочется верить, что в нашей стране никогда больше не повторятся такие страшные трагические события.
Майя Эрнестовна Эйзеншмидт,
С.-Петербург
Эрнест Кришевич Эйзеншмидт расстрелян 4 февраля 1938 г. по так называемому Списку латышских шпионов № 22. В предписании на расстрел значится 93-м из 98 расстрелянных. Есть основания считать, что один из них, Павел Иванович Нейман, расстрелян позднее – 23 февраля. Ещё двое, зав. маслозаводом Юлия Христофоровна Сафир и доярка Елизавета Карловна Силь, расстреляны 13 февраля в Новгороде. Все помянуты в данном томе «Ленинградского мартиролога». – Ред.