Сударчиков Иван Алексеевич

ИВАН АЛЕКСЕЕВИЧ СУДАРЧИКОВ

Мой муж

В Военную коллегию Верховного Суда СССР

от гражданки Сударчиковой Феофании Дмитриевны,

проживающей ст. Стрельна Ленинградской обл.

Ломоносовского района п/о Заводы, Средняя Колония, 14

Заявление

2 августа 1937 г. мой муж Сударчиков Иван Алексеевич, инженер технического бюро ст. Ново-Казалинск Оренбургской ж. д., был арестован в Ново-Казалинске. Причины ареста, как для него, так и для меня, неизвестны. С тех пор прошло 20 лет, но до сих пор я ничего о нём не знаю, несмотря на неоднократные попытки узнать что-либо о нём. В 1940 г. я подавала заявление в Транспортную прокуратуру о пересмотре дела, но в 1941 г. получила извещение о том, что дело пересмотру не подлежит. После ареста со 2 августа 1937 г. он находился в Ново-Казалинске, а 28 августа был переведён в г. Кзыл-Орду в следственную тюрьму, камера № 4. Я получила от него письмо из Ново-Казалинска от 27 августа 1937 г. и из Кзыл-Орды от 1 сентября 1937 г. Я написала ему письмо, но ответа не последовало. О дальнейшей его судьбе ничего не знаю.

5 мая 1955 г. я подавала заявление Прокурору Казалинского участка Оренбургской ж. д. и Прокурору г. Кзыл-Орды. Из Кзыл-Орды получила ответ, что в Кзыл-Ордынской тюрьме МВД архивы за 1937 г. не сохранились.

Судариков Иван Алексеевич родился 6 октября 1901 г. в Тульской области в семье батраков. Пяти лет остался сиротой и был устроен в детский приют под г. Тулой, где учился в школе и обучался ремеслу. В 1917 г. поступил работать в г. Туле.

Затем по призыву Коммунистической партии вступил в ряды Красной армии и участвовал в боях с белогвардейцами.

Потом поступил учиться в Военно-железнодорожную школу в г. Ленинграде (школа военных сообщений им. М. В. Фрунзе).

По окончании школы в 1924 г. был назначен командиром взвода во 2-й железнодорожный полк, который находился на ст. Стрельна Ленинградской обл., а впоследствии переведён в Ленинград (Подъездной переулок). В октябре 1929 г. был переведён в Краснознамённую школу военных сообщений им. М. В. Фрунзе на должность курсового командира. В 1931 г. поступил в Военно-Артиллерийскую Академию в г. Ленинграде. В 1932 г. был переведён в Военную академию механизации и моторизации (ВАММ) в г. Москве. В Академии учился хорошо. В 1934 г. в академической газете была помещена заметка и фотоснимок его как отличника учёбы и хорошего общественника. И вдруг через 1–2 месяца в период чистки партии его исключают из членов Компартии, что явилось, как для него, так и для меня, полной неожиданностью.

Трудно было это ему пережить. Комиссия партийного контроля постановила исключить его из членов партии с правом через год по ходатайству первичной партийной организации вновь вступить в ряды КПСС. Но за этим последовало его исключение с 4-го курса из Академии, он был демобилизован, а следовательно, надежда вступить в ряды Коммунистической партии оказались неосуществимой.

Он поступил работать инженером в Народный Комиссариат путей сообщения и одновременно учиться на вечернее отделение Московского электромеханического института инженеров жел. дор. транспорта им. Ф. Э. Дзержинского.

После убийства С. М. Кирова он был уволен из НКПС по мотивам для него неизвестным, поступил работать кочегаром на фабрику «Утильконцервалка» на Госпитальной площади и продолжал учиться.

Затем поступил работать машинистом на Белорусско-Балтийский вокзал на маневренных поездах.

На последнем курсе института был переведён на дневной факультет и получал стипендию. Окончил институт по специальности инженера-механика жел. дор. транспорта. Был назначен инженером технического бюро ст. Ново-Казалинск Оренб. жел. дор., где и работал с 23 декабря 1936 г.

11 июля 1937 г. он был уволен со службы из депо по мотивировке «халатное отношение к делу». Не согласный с этой мотивировкой, он подал заявление в Управление Оренбургской ж. д., опротестовывая эту мотивировку как явно ложную и порочащую его.

2 августа он был арестован.

Дальнейшее мне неизвестно. Я осталась одна с детьми 11 и 5 лет.

Я вышла за него замуж в 1924 г., знала его как порядочного, честного, преданного Родине и партии человека, прекрасного семьянина.

Я, дочь ленинградского пролетария-рабочего Ф. Д. Сударчикова, до настоящего времени работаю учительницей заводской начальной школы.

Мой отец

Мой отец, Сударчиков Иван Алексеевич, был арестован в августе 1937 г., расстрелян в феврале 1938 г. На тот момент мне было 5 лет. Долгое время мне ничего не говорили о его судьбе, но в моей памяти запечатлелось, как впервые в жизни, уходя из дома, он не поднял меня на руки и не поцеловал, как делал всегда. Когда я оказывалась дома одна (мама на работе, сестра в школе), то искала его: заглядывала под кровать, раздвигала пальто на вешалке. Нам было очень трудно без него, так как он уделял много времени семье. В те годы, когда его отчислили из академии, он работал кочегаром и учился на вечернем отделении в Электромеханическом институте инженеров железнодорожного транспорта им. Ф. Э. Дзержинского. Его руками были сделаны игрушки: диван, стол. К праздникам он кроил нам платьица, мама на руках шила наряды. Долгое время у нас в доме хранился чехол для одёжной щетки, на нём была им вышита девочка с шарами в руках. Летом, когда после болезни с осложнениями, мне не разрешали подниматься по лестнице на третий этаж, вся детвора нашего двора с восторгом наблюдала, как на верёвке в ведёрке папа спускает мне мячик, куклу, совок, скакалку. По воспоминаниям моих двоюродных сестёр и братьев, которые были старше нас, наш отец излучал необыкновенное тепло и доброту.

Когда я повзрослела, спрашивала маму, почему мне так долго не говорили об отце, она объяснила это тем, что не хотела, чтобы у нас в душе поселилось сомнение, чтобы мы терзались, так как мы продолжали жить в той же стране, с теми же беззакониями. В 1953 г., после смерти Сталина, мама опять стала писать в разные инстанции, чтобы узнать хоть что-нибудь о судьбе отца. Но эта тема в семье не обсуждалась – мы видели, как мама болезненно реагирует на всё, что касается отца. Она ведь посылала телеграмму Сталину, ходила на приём к Берии, имела разговор с Крупской. В 1940 г. жена секретаря Городского комитета партии (они с мамой работали в одной школе) посоветовала маме уехать из Москвы, так как грядёт время, когда нас могут выслать в места не столь отдаленные. Мы приехали в Ленинград – все наши родственники жили в Ленинграде, мы коренные петербуржцы.

5 июня 1958 г. из Военной коллегии Верховного суда СССР мы получили справку с заключением: «Сударчиков И. А. реабилитирован посмертно». В довершение всего мама получила какую-то сумму на погребение. Это надо было пережить, это невозможно было видеть. Какое погребение?

Со слов мамы, отец пострадал по доносу со стороны слушателя Военной академии механизации и моторизации им. Сталина. Придя с партийного собрания, он рассказал, что на приёме в партию его однокурсник скрыл тот факт, что он служил в рядах белогвардейцев, о чём знал отец. Но он не стал разоблачать товарища, рассудив, что в 1917 г., когда им было по 16 лет, трудно было понять, с кем им по пути.

С 1937-го по 2007 год прошло 70 лет, но мы до сих пор не знаем, где покоится прах отца, до сих пор никто не произнёс слов покаяния перед миллионами своих граждан. Ведь фашизм осужден немцами, они искупают вину перед его жертвами.

Валерия Ивановна Родионова,
С.-Петербург

Наш отец

Наш отец родился в Тульской губернии, в семье батрака. Рано осиротел. Воспитывался в детском приюте в г. Туле. Жизнь в детском приюте была тяжёлой. Летом мальчиков отдавали в пастухи. Зимой они броди­ли по деревням, нищенствовали. В годы Гражданской войны воевал, перенёс сыпной тиф, цингу. Здоровье было слабое.

Женился в 1925 г. Жена была учительницей начальных классов.

Окончил военную школу железнодорожного транспорта в Ленин­граде. Служил в Ленинграде. Поступил в Академию механизации и моторизации им. Сталина, ко­торую в 1933 г. перевели в Москву. Академию не окончил. Начались обвинения в троцкизме. Исключили из партии и отчислили из Академии.

Отцу долго не могли найти работы. Работал кочегаром на каком-то предприятии, где перерабатывалось сырьё, недалеко от Бобруйки, на речке Синичке, взятой в деревянные берега.

Потом отцу удалось поступить в МЭМИИЖТ им. Дзержинского на четвёртый курс. Окончил институт в 1936 г. Направлен на ра­боту в Кзыл-Орду, а затем переведён в г. Ново-Казалинск, в депо, где и работал до августа 1937 г.

Семья проживала в Москве, на Госпиталь­ной площади, в доме 3а, кв. 8. Жена и двое детей: 1926 и 1932 гг. рождения. В августе 1937 г. семья на лето приехала в Казалинск и снимала частную квартиру. Пришли двое военных и аресто­вали отца. При детях производился обыск, если это можно назвать обыском. Две комнатки в саманном домике были абсолютно пусты. Спали мы на полу, где стояло два чемодана. Посмотрели, пе­ревернули чемодан, где было немного риса, и ушли, вернее, увели с собой отца.

К вечеру я, одиннадцатилетняя его дочь, пошла к железной дороге, где было здание МВД. Совершенно случайно оказалось, что отца посадили в Красном уголке, на первом этаже, и он увидел, что я хожу по двору. Окно Красного уголка было зарешёчено, но довольно высоко над землей. Я с отцом поговорила, и с этого дня ещё в те­чение трёх дней носила отцу по ночам еду, передавала через решёт­ку, встав на высокий фундамент. Из квартиры мы ушли, так как хо­зяева очень плохо к нам относились, и мы ждали поезда на вокзале, чтобы уехать в Москву. Отец торопил наш отъезд в Москву.

Его обвиняли в том, что он японский шпион, задерживал ремонт паровозов. У этого «шпиона» не было за душой лишней копейки, и часто мы почти голодали. Три дня мы просидели на вокзале, и три ночи я бегала к отцу. Передавала ему дыни, хлеб. Другого ничего не было. Через три дня уехали на Москву.

От отца в 1937 г. получили два письма. Ему удалось их бро­сить из окна вагона, в котором его перевозили в Кзыл-Орду. При прощании он мне сказал: «Доченька, не вздумай когда-нибудь мстить за меня, это ошибка партии». С этим завещанием и прожила я всю свою жизнь. А в 1964 г. вступила в партию, в которой состою и сейчас. В письмах отец писал о том, что его будут судить по 58-й ста­тье, пункт 7. Письма сохранились.

В 1938 г. нас стали выселять из московской квартиры. Я ока­зала сопротивление милиции, и нас оставили в покое ещё на год. В 1939 г. летом, когда мама нанялась на лето в детский сад в Апрелевку работать воспитательницей, нас выселили из квартиры. Ве­щи увезли на склад на территорию госпиталя им. Бурденко. Вернулись мы в Москву, а жить негде. Директор школы, где работала мама, пред­ложил нам ночевать в школе, в учительской. Сестру отдали в детский сад круглосуточно. Ребёнок плакал, были попытки к самоубийству, в шесть лет бросалась из окна. Пришлось её ежедневно забирать из детского сада в школу, где ночевали мы в учительской на диванах, укрывшись скатертями со стола. Директор школы был еврей. Фамилии его я не помню. После войны в 1946–47 гг. он был зав. Московским гороно. Чувство большой благодарности мы испытывали к нему много лет, мать и умерла с этим чувством. Он дал маме возможность рабо­тать на две ставки, чтобы содержать детей. Через директоров райо­на нашёл для нас проходную комнатку в 7–8 кв. м при старой деревянной школе № 453 на шоссе Энтузиастов. Там мы прожили до лета 1940 г. Меня исключили из кружка танцев при клубе госпиталя им. Бурденко.

С мамой в школе работала учительницей жена одного из секре­тарей райкома. Она предупредила маму, чтобы она постаралась уехать с детьми из Москвы, так как началась новая волна арестов. Арестовы­вают и жён, детей посылают в детские дома.

За это время мама обращалась к Берии. Он её принимал. Но ни­чего даже не обещал. Была она и у Н. К. Крупской, которая сказала, что при всём своем желании ничем помочь нашей семье не может.

Меня уговаривали писать Сталину, но я никогда ему не писала. Я Сталину никогда не верила. Его портрета в нашем доме не было ни­когда. Я, ребёнок, вырезала его портреты из газет и казнила его ножницами. Были и другие «пытки», придуманные моим детским вообра­жением. Не был он для меня ни «отцом родным», ни «дорогим», ни «любимым». Лозунг «За детство счастливое наше спасибо, родная страна» вызывал во мне раздражение, насмешку. Я знала, что это обман.

Но, скажу откровенно, моё воображение не могло и представить до настоящего времени такой страшно и детально продуманной машины уничтожения людей.

Пережили мы много. Но хочу отметить, что хороших людей встре­чали мы на своем пути много: директор одной, другой школы, жена секретаря райкома.

Переехали мы в Ленинградскую область в пос. Володарского (в сторону Петергофа), где заведующая начальной школы дала нам ком­натку и опять-таки предоставила маме возможность работать в две смены, чтобы содержать детей. Там мы дожили до войны.

Эвакуировались мы в Кировскую обл., село Васильковое Совет­ского района. Я училась в педучилище г. Советска (бывшая слобода Кунарка, родина В. М. Молотова). Надо сказать, что и там мы, пережив вместе с народом все тяготы войны, не встретили плохих лю­дей. Педагоги относились ко мне очень внимательно и за­ботливо.

А вот после окончания Пединститута им. Герцена в Ле­нинграде меня не оставили в аспирантуре, хотя я окончила институт с отличием и хотела продолжить учёбу.

Уехала я в Читу. Вышла замуж. А в 1950 г. мужа вызвали в политуправление и рекомендовали разойтись со мною как с дочерью врага. Наверное, это было последнее испытание, связанное с именем отца.

Отец был расстрелян 9 февра­ля 1938 г., о чём мы узнали только в 1956 г. после его реабилитации.

Жизнь прожита трудная. С пяти и одиннадцати лет без отца. Проучительствовали вместе 84 года. Ни та, ни другая не имеем квартиры. Живём с детьми. Никогда ни у кого ничего не просили. А теперь тем более. Государство обеднело. А у тех, кто отнял отца, заставил жить в нищете, не оставил меня учится в аспирантуре, не пустил сестру работать за границей, есть всё, что по нашим скудным понятиям составляет достаток. Это не обида, это боль. Мало осталось жить, но нет своего угла.

Вот и вся быль.

Марина Ивановна Андрющенко,
С.-Петербург

Иван Алексеевич Сударчиков расстрелян по приговору Выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР в Оренбурге. Возможное место захоронения – Зауральная роща Оренбурга. Список лиц по Оренбургской области, подлежащих суду Военной коллегии, утвердили 3 января 1938 г. члены Политбюро ЦК ВКП(б) Жданов, Молотов, Каганович и Ворошилов. – Ред.