Печерский Владимир Семенович

---

ВЛАДИМИР СЕМЁНОВИЧ ПЕЧЕРСКИЙ

Мой отец – Печерский Владимир Семёнович – был по профессии инженер-строитель и работал главным инженером 202-го военно-строительного участка. Как я понял из воспоминаний моей мамы, это было в Порхове под Псковом и в Луге. Арестован он был ночью на даче в Сиверской. За ним приехало пять человек – обращались грубо. Сделали обыск. После обыска – сказали: «Вы арестованы». О большом самообладании, выдержке в этот момент говорит такой факт, что он потребовал санкцию прокурора на арест. Её, конечно, не было. Тогда он сам лично написал бумагу, в которой указал, что такого-то числа произведён обыск и его арест без санкции прокурора. Этот документ был отослан матерью в Генпрокуратуру при запросе на реабилитацию. До суда и до последних дней отец содержался в «Крестах». Он был некурящий и непьющий человек, но из заключения он стал просить папиросы, махорку и попросил простые комнатные тапочки, хотя он был обут в натуральную кожаную мягкую обувь. Спрашивается, зачем? Эта загадка была раскрыта позднее, в 1940 году, когда отца уже не было в живых. Моя бабушка (Лазарева Вера Гавриловна) случайно на улице встретила одного из надзирателей, который запомнил моего отца и под большим секретом сказал, что сигареты отдавались надзирателям, чтобы его меньше били, а тапочки просил, т. к. ноги не лезли от побоев в его обувь.

Дело моего отца слушалось 19-го или 20-го числа, месяц либо ноябрь, либо декабрь. Это было по адресу: Фонтанка, 16. Защищался он сам, а свидетель (видимо, и доносчик) был некий Шварц. К суду отец очень готовился морально и физически, питал какие-то надежды. Это видно из тех маленьких записочек, которые он передавал через надзирателей, спрятав в хлеб.

О том, что моего отца не стало в живых, мы тоже знаем из слов приёмщика передач. В последний раз, когда бабушка пошла с передачей, она услышала дословно такие слова: «У нас такого никогда не было и нет, и больше сюда никогда не приходите. Вы поняли меня, мамаша?».

Это был конец.

Дальнейшая моя судьба была связана с моим отцом уже различными другими силами, о которых мы знаем и не знаем, в которые верим и не верим.

В июне 1942 года мы (это мама, бабушка и я) были вынуждены покинуть город из-за моего здоровья. Эти экстренные меры спасли мою жизнь, а увиденные обломки немецкого самолета у Исаакиевского собора определили мою дальнейшую судьбу – стал лётчиком, хотя при приезде после эвакуации в Сибирь врач мне поставил диагноз «не жилец», умственная дистрофия 2-й степени.

После войны все возвращались домой, но, чтобы нам возвратиться, нужен был вызов. Нам такого вызова никто не мог дать, т. к. все близкие умерли. Поехали на свой страх и риск. И комендант Ленинграда, у него мы были вместе с мамой, сказал, предварительно проверив все наши документы: «Пожили в Ленинграде и хватит, дайте пожить другим». Мне тогда было девять лет, и я запомнил и слова этого полковника, и его «симпатичную» физиономию. При опознании я и сейчас бы узнал его. Квартира наша была цела, но уже была занята другими людьми, хотя перед отъездом мы её опечатали в присутствии дворника. Пошли выяснять к дворнику, что и как. Но что было выяснять, когда все почти вещи были у него, и мебель в том числе, за исключением двух кресел, которые были в подворотне. Подобная мебель сейчас, увы, только в музеях.

В Финансовом управлении Ленинграда мама получила назначение в сберкассу г. Выборга, которую она фактически открыла и где закончила свою трудовую деятельность. Так что дальнейшая моя судьба связана с Выборгом, где и закончил школу.

Дальше стал пробовать «фунт лиха». В 93-е ВМАУ (военно-морское авиационное училище), оно было в Лебяжьем, – не приняли. Вся характеристика была перечёркнута крест накрест и надпись гласила: «Его черты не удовлетворяют чертам советского молодого человека». С такой вывеской, наверное, и в тюрьму не примут. Однако приняли в Ейское, это Краснодарский край. Радости на два года. Во всех случаях графа, где отец, заполнялась «умер». Истинная же причина от меня скрывалась. И вот перед выпуском в г. Ейске с меня начали требовать копию свидетельства о смерти отца. Как раз в это время произошло на политической арене развенчание культа Сталина, а вскоре по запросу мамы в Генпрокуратуру моего отца реабилитировали. Так я узнал, что отец был осужден по 58-м статьям и, одновременно, что я был «сыном врага народа». Знал, что мне никакого доверия не будет, а нужно было доказывать обратное. Первое, что я делаю, – это подаю заявление  в члены КПСС, и меня беспрепятственно принимают. Задавал себе вопрос – почему приняли – и ответ нашёл такой: нужно было идейно подкованное, грамотное «пушечное мясо», своего рода камикадзе. И я стал таким человеком. Однако как только дело доходило до чего-то серьезного, так сразу вспоминали изъяны в моей автобиографии, а красные карандаш или чернила безжалостно подчеркивали эти две страшные статьи 58-7, 58-11. Дважды меня низы направляли в серьёзные командировки, а верхи не пускали, но медалями и орденами награждали – так и одели в «бронежилет». Иногда одену китель, посмотрю в зеркало – ну чем не Брежнев… Тогда же, когда дело коснулось Афганистана, я и тут оказался лишним, т. к. Афганистан был недемократической страной – вот тут-то я мысленно поблагодарил своего отца, что он ценой своей жизни сохранил мне её. Это было где-то в 1979–80 годы.

Фактически всю свою сознательную жизнь я нёс на себе моральный груз «сына врага народа». Никому всего этого не желаю. Подобные ситуации не воспитывают полноценной личности, а делают её замкнутой. Некоторые раскрываются в такой ситуации, а я нет. Вот такая история.

Записки отца из «Крестов» сохранились. Одна из них – числа на ней нет – написана где-то между 10–20 ноября, перед судом:

Женюша, Светик – родные! Скоро будет суд, 19го – 20го. День суда узнай у Марии Владимировны, т. к. Шварц будет на суде вызван свидетелем. Суд будет дней 5 а на суде не кормят и я смогу обезсилить. Поэтому прошу в мешке передать через караул еду: булок по 130 шт. 3, масла, сахару, фруктов – всё что можно (можно и махорки), т. к. я изголодался. Из ДПЗ остаток денег = 140 р. мне не перевели. Еду в дни суда на суде передаёт караул после 16 часов (Фонтанка, 16). Еду можно передать через Шварца. Дальнейшее – в зависимости от исхода дела. Т. к. ты все мои личные вещи продала, то на передачи у тебя немного осталось. Мужайся. Целую. Люблю.

Видимо, эта записка последняя перед судом, и по ней можно судить, что он уже знал исход дела и был полностью подавлен.

Святослав Владимирович Печерский, г. Лермонтов Ставропольского края

 

Владимир Семёнович Печерский приговорён к высшей мере наказания Спецколлегией Леноблсуда 3 декабря 1937 г. ВЦИК отклонил его ходатайство о помиловании. 15 января 1938 г. Верховный суд СССР утвердил приговор, и председателю Леноблсуда была отправлена телеграмма: «ОСУЖДЕННОМУ ПЕЧЕРСКОМУ ВЛАДИМИРУ СЕМЁНОВИЧУ ПОМИЛОВАНИИ ОТКАЗАНО тчк ПРИГОВОР УТВЕРЖДЁН НЕМЕДЛЕННО ПРИВЕДИТЕ ИСПОЛНЕНИЕ И СООБЩИТЕ 168 ПРЕДВЕРХСУДА ВИНОКУРОВ». В тот же день перседатель Спецколлегии и зам. председателя Леноблсуда Зимин обратился с просьбой к зам. начальника УНКВД ЛО Шапиро с просьбой распорядиться о приведении приговора в исполнение, а Шапиро отдал распоряжение коменданту Поликарпову. На прошении Спецколлегии стоит резолюция Шапиро от 15 января и запись коменданта: «Приговор приведён в исполнение. Растрелян 17/I–1938 г. Поликарпов. 17/I–38 г.».

Акт о расстреле датирован 16 января 1938 г. Надо полагать, что Печерский расстрелян в ночь на 16 января 1938 г.  Он помянут в данном томе «Ленинградского мартиролога».

Анатолий Разумов

---