ИВАН НИКИФОРОВИЧ НИКИФОРОВ
Своего отца Никифорова Ивана Никифоровича я помню только моментами. Потому что во время его ареста мне ещё и четырёх лет не исполнилось – я родилась 16 января 1934 года, а папу арестовали 26 августа 1937 года. Поэтому здесь будут воспоминания всей нашей семьи, но как бы от моего имени.
Папу арестовали, как я уже говорила, 26 августа. Утром он ушёл на работу, и больше мы его не видели. Отец работал председателем колхоза «Путь Октября» на Псковщине. Перед этим 25 августа 1937 года арестовали его тестя, отца моей мамы Тарасова Ивана Тарасовича. В ту ночь отец работал – помогал молоть рожь, там в поле ночью его и забрали.
На следующий день поздно вечером к нашему дому подъехал «чёрный ворон», в дом зашли два человека в синей форме и начали делать обыск. Эти двое перерыли весь дом, выкидывали из шкафа и комода бельё, на стенке висел специальный шкафчик для отцовских бумаг, там тоже всё просмотрели, потом они разобрали печку, чего искали, мы не знали. Во время обыска мы все были дома: мама папина – бабушка Палаша, наша мама – Пелагея Ивановна, моя старшая сестра Таня, 1923 года рождения и брат Толик, 1927 года рождения. Потом они сказали, что нам нужно заплатить за отца 650 рублей.
Мама продала корову, 11 овец, поросёнка и ещё что-то из вещей. 650 рублей, это для нас были большие деньги, но мама всё-таки как-то набрала и уплатила – она думала, что если заплатит, то папу сразу выпустят, но его не выпустили. Потом нам сказали, чтобы мы освободили дом, в котором жили. У нас в деревне были ясли, и я туда ходила, но на следующий день после ареста папы меня уже в ясли не пустили. Маме в колхозе работать запретили, брата Анатолия 1 сентября не пустили в школу. Мама купила в рассрочку почти развалившуюся избушку у самого леса, до такой степени развалившуюся, что пришлось посреди избы ставить бревно, чтобы не обвалился потолок.
Папина мама всё время плакала и в конце концов от слёз ослепла. Потом её взяла к себе старшая дочь тётя Дуня в деревню Трубицы, и в 1940 году бабушка умерла. В 1939 году мама отправила сестру Тоню в Ленинград, ей уже было 16 лет и она жила там у папиного брата Василия Ивановича Никифорова, во время войны она всю блокаду служила в Ленинграде в МПВО, имеет награды, сейчас проживает в городе Отрадное Лен. обл.
В 20-х годах родители жили на хуторе в д. Дубинино, а году в 1925–26 они уехали в Ленинград, но прожили там всего года полтора. За это время папа научился портняжному ремеслу у своих братьев Андрея и Василия, которые были портными. Но потом папа опять захотел в деревню, и они вернулись. Папа стал работать бригадиром, а жить они стали в доме раскулаченных и высланных Кирилловых, этот дом разделили на две семьи. Потом папу назначили председателем колхоза. В этом доме родились мы с братом. Папа оказался хорошим портным, у нас в доме всегда было много народа, очень часто приходили пограничники (рядом была застава) – кому шинель велика, кому шапка, он никогда никому не отказывал – садился за машинку и шил, и всегда с песнями, он был очень весёлый. Папа умел к каждому найти свой подход. Дать полезный совет и, если мог, то чем-то помочь. Когда я бываю в деревне, все спрашивают: «Ну нашла, где твой отец похоронен?». А кто знал папу, начинает вспоминать каким он был. Тётя Маруся Осипова рассказывала, как в 1936 году в их бригаду дали молотилку на одну ночь, а они, все девчата, собрались идти в клуб на танцы. Папа стал их уговаривать: «Девочки, подумайте сами – завтра от нас молотилку заберут, рожь останется необмолоченная. А вот вы же все будете замуж выходить, мы и сыграем вам колхозную свадьбу». Они переоделись и пошли молотить.
Папа у нас умел играть на гуслях и на гребёнке и пел, у нас в колхозном клубе была своя самодеятельность. Отец как председатель колхоза собирался провести в колхоз электричество и радио, но не успел, арестовали. Были уже поставлены столбы, а потом всё это заглохло, и провели только в начале 50-х годов.
После ареста папы нам всем приходилось очень тяжело, все от нас отвернулись (люди боялись, как бы и их не забрали). Я очень хорошо помню, как мама повела корову в Остров на базар, мы её провожали до речки. В этой избушке мы зимой замерзали, а самое страшное, что я всегда была голодная и просила у мамы есть, а мама говорила мне: «Доченька, родненькая, у меня ведь ничегошеньки нет». Летом мы с братом собирали клевер и сушили, а потом мололи и пекли лепёшки. А соседи жили хорошо, но нам боялись что-нибудь дать, вдруг посадят за помощь «врагам народа». Помню, зимой пришёл начальник погранзаставы Васильев и сказал Толику: «Иди по моим следам, я застрелил зайца и повесил на сосну, а если кто спросит, скажи что ты ставил петли и он попался». Люди боялись собственной тени. Летом 1938 года меня иногда брали соседи пасти в поле коров. Целый день меня кормили хорошо, а вечером давали мне три литра молока и говорили: «Неси домой, ты заработала и никого не бойся». Толя, брат, ловил рыбу, зимой и летом в школу его не пустили. Летом 1938 года загорелся стог сена, и сразу пришли к нам. Сказали маме: «Бери детей, иди в правление колхоза». А там уже приехали из районного НКВД и стали говорить, что это сделал Толя. Мама говорит, что он дома был, а они сказали: «Вы все враги народа и вредители». Мама очень плакала. Уже сказали, чтобы она собирала вещи. Но потом нашли виновного, кто поджог.
Так мы жили, всего боялись, как мы выжили, я просто не знаю, так маме было тяжело. В 1940 году маму всё-таки взяли на работу в колхоз.
22 июня 1941 года в деревню приехал почтальон и стал громко кричать, что началась война. В деревне были только старики и дети, а взрослые были на сенокосе. На следующий день фашисты разбомбили погранзаставу – сровняли с землёй. Тогда весь колхоз – три деревни – собрался уходить в тыл. На две семьи была 1 лошадь с телегой, впереди гнали колхозное стадо коров. Отошли от деревни километров 12–15. Тут появился немецкий самолет и сбросил листовку, в которой говорилось, что мирное население они бомбить не будут, и пусть все возвращаются домой. С нами был председатель колхоза, и мы вернулись. Когда вернулись, то увидели, что всё колхозное стадо свиней расстреляно пограничниками. Трупы уже вздулись, их пришлось закопать. Потом всем раздали по дворам колхозных коров. Потом в деревне появились немцы, боёв не было, т. к. пограничники ушли, а больше войск не было. Нас из дома выселили в хлев к корове. Так все четыре года мы и жили в хлеву.
Сестра моя Тоня до войны жила в Сиверской и работала пионервожатой.
Мама замуж не выходила, всё ждала папу. В 1955 году мы послали в Псков в архив запрос о судьбе отца. Нам выслали свидетельство о смерти, там было написано, что папа умер на Колыме от малокровия. 1 августа 1961 года Военным трибуналом ЛенВО реабилитирован (посмертно). Мама умерла 29 августа 1971 года, похоронена здесь, в Отрадном. Сестра Антонина Ивановна Васильева живет в Отрадном. Я тоже живу в Отрадном. Брат Анатолий Иванович Никифоров живёт в селе Большая Орловка Ростовской области.
Дочь Никифорова – Прокофьева,
г. Отрадное Ленинградской обл.
Иван Никифорович Никифоров расстрелян 16 января 1938 г. по так называемому Списку латышских шпионов № 18. В предписании на расстрел значится 60-м из 65 расстрелянных. Все помянуты в данном томе «Ленинградского мартиролога» и в Псковской Книге памяти «Не предать забвению».
Тесть Никифорова Иван Тарасович Тарасов расстрелян 12 ноября 1937 г. Помянут в 3-м томе «Ленинградского мартиролога». – Ред.