СЕМЬЯ ИМАТОВИЧЕЙ
В какой-то миг вдруг начинаешь замечать, что становишься с каждым днем всё более похожим на своих предков. Причём сходство это может быть не только внешним. Проявляются какие-то новые неуловимые, а с другой стороны – смутно знакомые черты, манера двигаться, пристрастия, а зачастую – мысли, настроения и поступки. Бывает, толчком к этому служит фотография, случайно найденная в семейном архиве. Рассматривая лица родственников со старинных фотографий, понимаешь, что они также любили и страдали, сомневались и совершали поступки. Возможно, на их судьбу выпало больше ударов и испытаний.
И вот я пытаюсь осознать собственные корни, связать в единое целое прошлое предков, сегодняшний день и будущее своих детей. Для меня таким импульсом послужило то, что в Интернете на сайте «Возвращённые имена» я случайно наткнулся на упоминание фамилии Иматович. За исключением меня и моих сыновей, больше носителей этой фамилии в России нет – проверено по адресным столам при послевоенном поиске отцом своего пропавшего на войне брата.
Отец… Его нет со мной уже девять лет. До недавнего времени история семейства по мужской линии начиналась для меня только с отца – Иматовича Александра Абрамовича. Своего отца он потерял в 37-м году. В 43-м году в блокадном городе он похоронил умершую от дистрофии свою мать – Надежду Ивановну. В это же время при прорыве блокады погиб на фронте его родной брат – Борис. И остался он двенадцатилетним ребенком в осажденном городе – совсем один, без единого близкого человека, да ещё с ощущением себя «сыном врага народа». Тогда от голодной смерти его спасло только то, что он был зачислен воспитанником в Комсомольский пожарный полк и тушил «зажигалки» во время блокады на крышах ленинградского Дворца пионеров и Кировского райсовета (его воспоминания есть в книге Виктора Комлева «Блокада. Я в полку пожарном...»). За эти годы он был награждён медалью «За оборону Ленинграда» и «За доблестный труд».
Всю жизнь отец помнил состояние утраты родных и раннего сиротства (я назван Борисом в честь брата отца). Вполне понятно, что он не много знал о своих предках, и старых фотографий после войны сохранилось мало, и позже времена были такие, когда узнать что-либо из трагической истории семьи было практически невозможно: не у кого и совсем небезопасно. Раз в год, в день памяти матери, из старой потёртой коробки отцом извлекались и перечитывались военные треугольники да раскладывались на столе те несколько фотографий Надежды Ивановны, что удалось ему сохранить. В этот день он не стеснялся своих слёз, а в семье все знали, что отцу не надо мешать побыть наедине со своими воспоминаниями.
О том, что его собственный отец не погиб на фронте, а сгинул в 37-м году, он рассказал мне, когда я был уже во вполне сознательном возрасте. Наверное, и не напрасно. Это я понял, когда настали «андроповские времена», когда все вдруг неожиданно очень быстро начали приспосабливаться к новым «правилам игры». И ещё позднее – когда в архивно-следственном деле деда напротив сведений о семье увидел поставленный чьей-то рукой большой знак вопроса. Этот жирный вопрос с очевидностью показывал, что рассматривались какие-то меры в отношении всей семьи. (Вероятно, их спасло от Молоха то, что из-за большого количества потенциальных жертв приказ Ежова в отношении семей репрессированных выполнялся не в полной мере, или же то, что перед самым арестом родители отца успели расторгнуть брак.)
С делами деда и двух его братьев – Вениамина и Юлия, расстрелянных в 37-м году в соответствии с Приказом Ежова № 00593 «О харбинцах», я ознакомился в архиве УФСБ по Петербургу и Ленинградской области. А в марте 2004 года на свой запрос я получил из Военного трибунала официальные документы о реабилитации родственников в 1989 году.
Из анкетных данных удалось понять, что мой прадед – Иматович Николай со своей женой Софьей и пятью сыновьями: Александром (1911 г. р.), Михаилом (1897 г. р.), Абрамом (1902 г. р.), Вениамином (1905 г. р.) и Юлием (1906 г. р.) до 1913 года проживали в селе Окуловка Крестецкого уезда Новгородской губернии. Первая мировая война заставила их сняться с насиженного места и переехать в город Кустанай, откуда уже в Гражданскую войну (1919 год) по приказу Колчака они были перемещены в Харбин. Там дети продолжили образование в общественной гимназии. Трое из сыновей (Абрам, Вениамин и Юлий) в 1921–1923 годах вернулись на родину для получения дальнейшего образования в Томском университете. Затем поселились и работали в Ленинграде.
Мой дед, Абрам Николаевич Иматович, с 1932 года работал врачом-терапевтом в Ленинградской больнице имени профессора Нечаева (до 1922 года – Обуховская больница), позже вошедшей в состав Военно-медицинской академии. Наступил 37-й год, последовали аресты братьев. Вся их вина заключалась в том, что они в 1919–1924 годах жили в Харбине, этого оказалось вполне достаточно для расстрела. В Харбине на тот момент у них оставались родители и ещё двое братьев (Александр и Михаил), которые после этих событий и того, что происходило в самом Харбине в то время, эмигрировали в Америку. Всякая связь с ними была утрачена. (В 60-е годы с их стороны были попытки разыскать оставшихся в России родственников, но был уже разгар «холодной войны», и об этих письмах мой отец узнал гораздо позже, они так и остались без ответа. Единственное, что он тогда узнал, то то, что при эмиграции в Америку у семьи изменилась фамилия. И лишь сейчас через Интернет, даже не зная их новой фамилии, и после длительного поиска мне удалось найти в США их потомков – своих троюродных сестёр.)
Я обратился в другие архивы Петербурга, военные архивы, архивы по местам проживания и учёбы братьев Иматовичей, к зарубежным генеалогическим ресурсам. Удалось получить много информации о предках, фотографии, личную карточку деда с места его работы. Также теперь у меня есть копия диплома Томского университета (медицинский факультет), выданного моему деду, и его разнообразные многостраничные анкеты, заполняемые в период обучения. Очень многим для установления событий семейной истории мне помог Томский государственный архив, который переслал копии многочисленных документов того времени (университетские анкеты, свидетельства об окончании гимназии и прочее. Найдены свидетельство об окончании гимназии в Харбине и церковная выпись о рождении жены деда – Филоненковой Надежды Ивановны (моей бабушки), чудом не арестованной после ареста супруга.
А потом была систематизация полученных документов, расшифровка писем военного времени, попытка установить военный путь брата отца, ознакомление с историй Харбина. Я пытался пройти по всем фактам анкет и биографий, по всем упомянутым фамилиям и событиям. Ближе и понятнее стали образ жизни и мотивы поступков тех далёких родственников.
В уголовных делах особенно потрясли меня протоколы допросов, когда буквально за один месяц происходили метаморфозы от естественного непонимания обвиняемыми сути обвинений до готовности признать всё, что угодно. При этом, «признаваясь в шпионской деятельности», они будто бы заявляли, что не помнят сути самих диверсионных заданий и своих связей с «Центром». В делах имеется несколько «собственноручно данных» показаний: поражает изменение почерка, происходящее от написания одного документа к другому. Остальное дорисовывает воображение. Уголовные дела шиты белыми нитками под копирку, с очевидными нестыковками дат и событий. В делах нет ни одного доказательства – всё основано на признательных показаниях. Пародия на правосудие производит гнетущее впечатление. И наконец, как апофеоз всего, – расписка коменданта НКВД Поликарпова о собственноручном приведении приговора в исполнение… Один из братьев деда был реабилитирован ещё в 1956 году, поскольку проходил по групповому делу, а с ходатайством о реабилитации обратилась жена одного из пострадавших (рука не поднимается написать – «подельников»). К уголовному делу прилагаются справки о поиске родственников, коим надлежит сообщить о реабилитации. Запрос – ответ: «не значится», «не числится», «не найден».
И есть в этом всём что-то и от Салтыкова-Щедрина, и от Гоголя, и от Булгакова, и от Кафки – вместе взятых.
И я задумался. Почему, хоть мы не знали о профессии деда, в третьем и четвертом поколении нашей семьи проснулась тяга к медицине. Каким образом после окончания института я случайно выбрал на распределении местом работы тот самый завод, на котором работал до 37-го года один из братьев моего деда, причём – попал на ту же самую должность. Почему, глядя на собственноручно написанные дедом показания, подшитые в его уголовном деле, я вижу практически свой почерк – неужели и он каким-то образом может передаваться генетически? И ещё: у моего прадеда было пятеро сыновей, у деда – двое, у меня сейчас тоже двое сыновей, один из которых уже успел подарить мне внука. Что это? Почему природа, как будто сопротивляясь всем возможным ударам судьбы по семье и вопреки всем законам вероятности, так щедро одаривает семью именно сыновьями, как будто стараясь помочь сохранить мужскую линию нашей фамилии?
Вот таким образом наложилась история трёх войн – Первой мировой, Гражданской, Великой Отечественной – и сталинский геноцид на историю моего семейства. Сдаётся мне, что самым милосердным событием из истории Иматовичей в прошлом веке был приказ колчаковского правительства о перемещении семейства в Харбин.
Вот так, простая ссылка в Интернете дала толчок к поиску и размышлениям о жизни. Теперь, после посещения могилы отца, я приезжаю и в Левашовскую пустошь – поклониться памяти своих родственников и всех жертв режима.
Борис Александрович Иматович,
С.-Петербург
Начальник планово-учётного сектора Ленмашшвейсоюза Юлий Николаевич Иматович расстрелян 20 октября 1937 г. по так называемому Списку «харбинцев» – японских шпионов № 3. В предписании на расстрел значится 10-м из 50 приговорённых к высшей мере наказания. Помянут во 2-м томе «Ленинградского мартиролога».
Ординатор-терапевт больницы им. Нечаева Абрам Николаевич Иматович и мастер акустического цеха завода «Киноаппаратура» Вениамин Николаевич Иматович расстреляны 27 января 1938 г. по так называемому Списку «харбинцев» – японских шпионов № 16. В предписании на расстрел их порядковые номера 33 и 34 из 39 приговорённых к высшей мере наказания. Помянуты в данном томе «Ленинградского мартиролога».
Рядовой Борис Абрамович Иматович помянут в Книге памяти «Ленинград, 1941–1945» (т. 16, с. 221) – как пропавший без вести в январе 1943 г. – Ред.