Рубловский Вильгельм Эдуардович

ПАПА

Этой темы старались не касаться. Он – в Красной армии, так нам было сказано. Но я в свои пять лет уже понимала, что это не так. Не расспрашивала, но прислушивалась, что говорят взрослые.

Просто я запомнила ту ночь, когда его увели. Сразу я проснулась или нет, не помню. Шума никакого не было. Несколько человек в форме, в какой чаще ходил и папа, перебирали бумаги. Были выдвинуты все ящики письменного стола, но больше всего меня поразило то, что каждый из томов Ленина, которые стояли на стенной полке, снимали оттуда, встряхивали и бросали на пол. Они сохранились, после войны лежали у бабушки в диване на улице Петра Лаврова. Было время, когда я жалела, что не взяла их после её смерти, взяла только папину фотографию в чёрной рамке, что висела над её кроватью.

Наверное, папа много значил для меня, если узнав, что он «выслан на 10 лет», все десять лет я его ждала. Он хотел девочку, я первая и родилась, и это он дал мне имя своей сестры Эльвиры, которая умерла в 6 лет. Думаю, что и занимался со мной больше папа, потому что у мамы скоро родились мои брат и сестра. К 5 годам он научил меня писать и читать.

Все бытовые заботы он взял на себя. Рано утром ходил на Сенной рынок и приносил всё необходимое. И, как говорила мама, все нужные для семьи вещи покупал тоже он. Приходил он поздно, и я радовалась, когда успевала видеть его за письменным столом, на котором горела лампа с зелёным абажуром.

Помню летний вечер, ливень и гроза, мы на трамвайной остановке, и я у папы на руках, под зонтом, и мне ничего не страшно, даже крысы, которую вымыло из водосточной трубы. И ещё один летний солнечный день на даче. Мы с мамой встречаем папу. Он меня взял на руки, а я, увидев свинью, назвала её таким неприличным словом, что родители обомлели. А её так ругала хозяйка. Папа был во всём светлом, мамочка загорелая и красивая.

Они познакомились по работе. Папа, вероятно, был членом партии, а мама – спортсменка, комсомолка, красавица. Разница у них была в 5 лет, а она его считала старым. Ухаживать ему было некогда, он просто сделал ей предложение. Она удивилась: «Ты даже меня не целовал», но согласилась. Они любили друг друга. А осталась она одна с тремя детьми в 29 лет, ни вдова, ни мужняя жена, и даже вспоминать боялась, нас берегла.

Мамина тётя, которая никогда не жаловала советскую власть, как-то сказала: «Уж такого коммуниста, как ваш отец, и то забрали» – это было сразу после смерти Сталина.

Выходит, я напрасно ждала папу все годы, только во время войны немного подзабыла, когда нас эвакуировали на Урал, а мама оставалась в Ленинграде. Мама его ждала до самой смерти в 1982 году и как бы вселяла в меня надежду. Жаль только, что она ничего не рассказывала о нём.

Моя двоюродная сестра, дочь младшего брата отца, сказала о нём «добрый» и помнила его подарок. Судя по её отцу – дяде Володе, единственном, кто остался у нас после войны, наверное, так и было. Я любила посидеть рядом с дядей Володей, слушать гитару, на которой он пытался научить играть и меня. Он мало говорил, но всегда улыбался. Умер он в 1951 году. Когда ему было всего 46 лет.

Старший брат отца – дядя Коля, который взял заботу о нашей семье после ареста отца, погиб в 43-м или 44-м году.

И больше никто ничего рассказать не может.

Просто была хорошая дружная семья. Все праздники справляли вместе, было много детей. Особенно запомнилось Рождество с подарками, большой ёлкой, выступлениями. У родителей много было друзей, которые поддержали маму, не отвернулись, помогали, и это говорит о том, что наш отец был очень хорошим человеком.

Старшая дочь,
Эльвира Вильевна (Вильгельмовна) Фёдорова,

С.-Петербург

Уроженец Петербурга, латыш по происхождению, инструктор по кадрам политотдела Управления Северо-Западного речного пароходства Вильгельм Эдуардович Рубловский расстрелян по так называемому Списку латышских шпионов № 3. В предписании на расстрел он значится 37-м из 98 «шпионов». Реабилитирован Военным трибуналом ЛВО 30 ноября 1957 г. – Ред.