Молас Борис Николаевич

---

    

ИЗ ЛАГЕРЯ, ТЮРЬМЫ И ССЫЛКИ

[Медвежья Гора, Белбалтлаг]

в ночь на 1 января                                                            

1935 года.

С новым годом, с новым счастьем!

 

Дорогой друг Миша.

Бьёт 12 часов, и я пишу два письма, Ольге Владимировне и тебе, не оставляющим меня верным друзьям. Я много испытал за последние 5 лет, но ни разу ещё не стоял перед такой безвыходной пропастью как сегодня – всё ещё не опомнился от того, что только что случилось, и пишу под свежим впечатлением. А случилось вот что: вчера пришло постановление о замене мне остающихся 3 Ѕ лет лагерей – двумя годами ссылки в Северный Край. Как будто льготно, а на самом деле это вот что: вероятно дня через два посадят меня в эшелон, в т. н. столыпинский вагон и повезут с разными остановками по тюрьмам (неизвестно по каким) в течение 2–3х недель до Архангельска, а там, по усмотрению местной власти, направят «куда-нибудь», может быть за несколько сот верст от ж[елезной] дороги! Ехать придется в осеннем пальто, с 20–30 рублями и с ногой, которая не сгибается и которую нужно ежедневно бинтовать. Если б знать, что болезнь ноги задержит отправку на 2–3 недели, я бы просил Ольгу Владимировну как-нибудь набрать мне рублей 100–150 чтобы не умереть с голоду в 1й же месяц до получения заработка. Если бы я знал, что этап зайдет в Ленинград, как мне говорили, то конечно Оля принесла бы мне на пересыльный пункт и шубу и хоть сколько-нибудь денег – но ни то, ни другое совершенно неизвестно. Конечно, если мне станет известно, что заедем в Ленинград, я пришлю телеграмму – но вряд ли это будет так. При таких обстоятельствах неизвестно даже, когда смогу сообщить свой новый адрес, если не замёрзну в пути. Во всяком случае, посылать на авось что-либо сюда не надо ни в коем случае, т. к. почти наверное не дойдёт и потеряется. Я пишу почти то же Оле, чтобы она также была в курсе моего случая, из которого только чудом можно выскочить. Конечно, мои друзья, с которыми мне так хорошо живётся и работается, стараются что-то сделать, но я не надеюсь на успех их хлопот. Письмо твоё получил и сердечно благодарю. Ещё раз всего лучшего в 35м году тебе и всем твоим. Крепко тебя обнимаю. Твой Б.

 

[Ленинград, пересыльная тюрьма]

Константиноградская, 6, км № 52

19/II [1935]

 

Дорогой друг Миша – сердечно благодарю за открытку и вкусную передачу, но передач мне не следует посылать по причинам, о которых тебе сообщит Ольга Владимировна. Не буду описывать тебе 2ую часть Данта, через которую прохожу, но должен сознаться, что ничего подобного даже у старика флорентийца – мы превзошли. Пишу на полу и стал похож на Кутерьму. Написал Оле о том, что может быть как-нибудь увидеться с ней и с тобой, но не знаю когда и как, а мне не говорят, что меня очень мучит. Ещё раз спасибо, прощай, любящ. тебя, всем пр.

 

[Архангельск]

1/XI [1937]

 

Дорогой Миша. В сегодняшний особо тяжёлый для меня день, когда я простился со столь близким мне музеем, не могу не написать тебе, дорогой мой друг, и знаю, что найду в тебе сочувствие к моим переживаниям. Я написал Ол. Вл. о себе, но ей, на расстоянии, кажется всё происходящее со мною не слишком мрачным, тогда как на самом деле обстоит катастрофично, т. к. – здесь вряд ли можно будет получить подходящую и хоть что-нибудь говорящую уму и сердцу работу. При моих личных скромных привычках, я о себе материально не беспокоюсь – те 150–175 р. в месяц, которые мне нужны на квартиру и стол, я как-нибудь сколочу, да на ближайшие 3 месяца я полностью обеспечен. Но тяжело, помимо всего остального, знать, что впредь ничем не поможешь моим Ольгам. Очень мечтаю переехать в местопребывание проф. Р., о чём уже писал тебе. Очень благодарю за хлопоты о Н. Н. Гощике – он также очень тебя благодарит и просит прислать извещение о необходимости выезда для защиты на его имя и по его домашнему адресу: Северо-Двинская, дом № 3. Лит. Ч, кв. 8, т. к. в Институте письма и повестки иногда маринуются. Прости, что огорчаю тебя моими ламентациями, но легче, когда их выльешь в дружескую, сочувствующую душу. Будь здоров, обнимаю тебя и шлю привет родным. Б.

 

* * *

Юрист и музеевед Борис Николаевич Молас с 1927 г. заведовал Секретариатом Академии наук СССР. 30 ноября 1929 г. его арестовали по делу «Всенародного союза борьбы за освобождение России». (Значительная часть дела опубликована, см.: Академическое дело 1929–1931 гг.: Документы и материалы следственного дела, сфабрикованного ОГПУ. Вып. 1–2. СПб., 1993, 1998.)

Две Ольги – жена Моласа Ольга Владимировна и восьмимесячная дочь Оля – остались дома. А для Бориса Николаевича начались тюрьмы, допросы, этапы. В 1931 г. его приговорили к расстрелу, заменили расстрел десятью годами лагерей. Далее Соловки, Кузема, Медвежья Гора, Архангельск. Через 8 лет снова арест и расстрел – настоящий.

Двоюродный брат, друг и ровесник Моласа – известный энтомолог Михаил Николаевич Римский-Корсаков (1873–1951), сын композитора. Их матери, урождённые Александра и Надежда Пургольд, были родными сёстрами. В семье Римских-Корсаковых сохранились 50 писем Моласа из лагеря и ссылки, 1 письмо Ольги Владимировны и 7 писем Ольги Борисовны Молас. Эти письма Татьяна Владимировна Римская-Корсакова (1915–2006) передала Лидии Михайловне Жербиной, а та, в свою очередь, в Центр «Возвращённые имена» при РНБ.

Для «Ленинградского мартиролога» мы избрали три письма Моласа.

 

Письмо из Медвежьей Горы.

Решение о замене лагеря ссылкой было принято 15 ноября 1934 г. Стало быть, его объявили Моласу через полтора месяца. Вряд ли в качестве новогоднего подарка. 1 декабря 1934 г. убили Кирова. И в гнетущей лагерной тоске новое счастье не могло быть лучше старого. Моласа не сразу отправили в ссылку, он задержался на несколько недель. Он даже оказался запечатлен товарищем по несчастью: «9 февраля [1935 г.] … Был несколько раз у нас в гостях приятель Володи по Соловкам – Борис Николаевич Молас, старый петербуржец, работник из Академии наук, в прошлую войну он оказался при принце Ольденбургском, человек из общества, человек бывалый. Он «Божьей милостью» рассказчик. Я заслушался его рассказов о дореволюционном, военном и послевоенном Петербурге». (Мелентьев М. М. Мой час и моё время. СПб., 2001. С. 175.)

 

Письмо с этапа.

Известны более пространные описания Ленинградской пересылки в воспоминаниях. Лаконизм Моласа их стоит. Адресату легко было дорисовать картину, соотнеся её с Данте, а автора письма – с Гришкой Кутерьмой, героем оперы Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии».

 

Последнее письмо из Архангельска, сохранённое в своём конверте.

Молас уволен из музея, ещё думает о работе, но уже не надеется на помощь семье, не зря предчувствует катастрофу. Он хлопочет о защите диссертации инженера Гощика. Очевидно, удалось на какое-то время помочь. В 1940 г. Архангельский лесотехнический институт издал работу Гощика «Исследование механических качеств стали на весьма малых образцах». Однако в Книге памяти «Поморский материал», составленной в наши дни по делам НКВД, приведена справка:

Гощик Николай Николаевич, 1897, уроженец г. Харькова, житель г. Архангельска, главный инженер горместпрома. Арестован 02.12.42. Военным трибуналом войск НКВД 15.02.43 по ст. 58-10 ч. 2, 58-14 УК РСФСР незаконно осужден к лишению свободы сроком на 10 лет. Сведений о дальнейшей судьбе нет. Полностью реабилитирован 29.09.62.

В той же книге о Борисе Николаевиче Моласе значится простенько: «житель г. Архангельска, пенсионер, на иждивении имел ребенка. Арестован 30.12.37. По постановлению тройки УНКВД по Архангельской области за „контрреволюционную агитацию“ 13.01.38 незаконно расстрелян. Посмертно полностью реабилитирован 14.06.89».

По Академическому делу Молас реабилитирован чуть позднее, 30 июня 1989 г. – Ред.