Гарькавый Иван Васильевич
ОТЕЦ
(ПАМЯТИ И. В. ЗАПОРОЖЦА)
Отец наш, Иван Васильевич Запорожец, погиб в расцвете своих сил и талантов в страшном 1937 году. Нам, его детям, не известно до конца за что, когда и где его расстреляли и где похоронили. В свидетельстве о смерти, полученном из Магаданского бюро ЗАГС, указана ложная причина его смерти – «грудная жаба» и дата – 14 августа 1937 года.
Может быть, от отчаянья мы с моей сестрой Татьяной и её внуком Сашей в один из солнечных дней выкопали на Донском кладбище в Москве у памятника жертвам репрессий тоталитарного государства три горсти мягкой земли и перезахоронили их (условный прах отца) на Ваганьковском кладбище, где уже захоронена его вторая жена – Вера, также жертва репрессий (с 1937 по 1955 год).
Наш отец был разносторонне талантливым человеком. Он с лёгкостью рисовал карандашом, кистью и акварельными красками. Обладал красивым голосом и сам сочинял слова и музыку украинских песен – «думок». Мог и петь в хоре с товарищами своими. Он любил искусство во всех его проявлениях и учил этому своих детей. Он был отличным педагогом, это я поняла, став педагогом в школе, а потом и в педвузе…
Отец любил хорошие книги и часто вместе с «Мойдодыром» и «Айболитом», а позже и «Маугли» в той же пачке приносил и «более взрослые»: «Хаджи-Мурат» Толстого, «Дети подземелья» Короленко, первые тома Чехова и Горького и полные сочинения – «впрок», конечно. Мы ещё долго читали их, взрослея. А однажды он принёс нам с братом большой альбом «Художественные сокровища СССР» с цветными репродукциями и сразу показал, как надо его смотреть: сначала картинку, а потом, откинув прозрачную бумагу, – читать, что об этой картине написано. И часто по вечерам, придя из Комакадемии или с работы, мама вместе с нами слушала слова об искусстве, рассматривая картины. Влюблённый в природу родной Земли, отец чтил красоту всего мира. Однажды он привёз с Кольского полуострова коллекцию минералов и, любовно рассказывая о каждом из них, завещал нам запомнить их названия. Он научил распознавать каждый камень. Мы позже читали о них в популярных книгах по минералогии. Не случайно наша двоюродная сестра Соня, любимица отца, стала геологом.
Я, по образованию историк, часто перечитываю документ, добытый мной в Партийном архиве в 1999 году, а подписанный 4.Х.1923 года: И. Запорожец, начальник отдела Внешторга и финансов Экономупра ГПУ. Это – автобиография нашего отца. Документ заканчивается словами «… моё искреннейшее желание в настоящее время – это засесть в Академии или Институте Красной профессуры за марксистскую учёбу, если только тому будет благоприятствовать и в дальнейшем политическая обстановка». Приведу ещё несколько цитат (с сокращениями) из автобиографии отца: «Родился я 6 января 1895 года в Большом Токмаке Таврической губернии Бердянского уезда. Мой отец и мать – крестьяне, имевшие основную семью из девяти человек… Это была большая семья… с довольно скверным крестьянским хозяйством, в котором едва сводили концы с концами. Как старший сын, я стал, после отца и матери, основным работником в этом хозяйстве: в 11–12 лет мне приходилось выполнять любую крестьянскую работу».
Наш дед – Василий Гарькавый дал возможность сыну после обычной школы заняться и специальным образованием и получить звание агронома. Дед в это время уже работал в земстве и гордился сыном – агрономом. Во время учёбы отец вместе со своим школьным товарищем вступил под влиянием старших студентов в общество украинских эсеров «Боротьба» («Борьба»). Однако многие эсеры, в том числе и наш отец, участвовали в Гражданской войне на Украине: и в крестьянских стихийных восстаниях, и на стороне большевиков.
В 1920 году Иван Запорожец – руководитель военной разведки в тылу у Колчака – покинул партию левых эсеров. И в том же 1920 году в «подполье у Колчака» познакомился с большевичкой Розой Проскуровской, вскоре ставшей его женой. Она стала моей матерью (в 1923) и брата (1926).
В начале 20-х годов прошлого века наша семья проживала в Москве на Большой Дмитровке в доме с эркером в большой «коммуналке», где на кухне чадило множество примусов. Мы занимали две небольшие комнаты. Одна с высоким потолком (к нему подкидывали меня отец и его товарищи), а другая – узкая, как пенал. В ней отец готовил молодых разведчиков (как я догадалась намного позже) и борцов Всемирной революции. Сидя на потёртом ковре, эти дети всех стран и народов порой гадали вместе с их учителем, в какой стране раньше начнётся эта революция. После занятий коминтерновцы пели свои отважные, а порой и жестокие песни, тогда и меня допускали в «пенал». Вспоминая или слыша с экрана песни Коминтерна, я и сейчас порой плачу, вспоминая отца и его учеников – товарищей. Некоторых из них моя мама встречала в бараках Карлага в годы «Большого террора». С горечью и теплотой они вспоминали и ночи на старом ковре и, конечно, своего учителя и его горькую судьбу.
В 1921 году отец был направлен Иностранным отделом ГПУ для «закордонной работы». Родившаяся в 1923 году, я помню лишь наиболее яркие эпизоды нашей жизни в Австрии и Германии. О них и расскажу. Отец и мать работали под крышей российского торгпредства. Главным был начальник – Ян Берзин, а отец занимался тем же делом подготовки кадров, что и в Москве. Это мне в другое время объяснила мама, о себе не сказав ни слова. Я и Майя, дочь Берзина, были полностью предоставлены Марии – женщине, которая обучала нас языкам. Спустя годы я услышала от самой Марии о том, как однажды предпраздничным утром она схватила меня в свои объятия и повела чинно к собору Св. Стефана в Вене (мне тогда не было и двух лет), а потом развернулась и потащила меня к православной церкви. Отец, узнав, что дочка пропала, бросился по направлению наших обычных прогулок и буквально вытащил меня за ножку из купели. Но дело было сделано – я была уже крещена. Мария ждала наказание, но оно так и не свершилось. Наверное, так и должно было быть, ведь отец из крестьян и, конечно, его крестили в деревне. Брата же моего так и не крестили. Мария приехала с нами в Москву и прожила у нас несколько лет. Когда в Москве стали закрывать лютеранские кирхи, она решила уехать. Отец быстро достал ей визу и щедро отблагодарил за верную работу.
В начале 1927 года мы все вернулись в Москву. В это время по Берлинским мостовым всё увереннее шагали фашисты со свастиками, пришитыми к чёрным рубашкам. Сразу после возвращения, отца опять отозвали в тот же финансово-экономический отдел. Нам дали отдельную квартиру на улице Палиха, дом 7/9. Ещё несколько лет продолжалось наше счастливое детство и общение с отцом. Он иногда включался в нашу с Феликсом любимую игру по мотивам книги Киплинга «Маугли». На Палихе сложила я первые свои стихи, похожие на песню-думку, и удостоилась сдержанной похвалы родителей. В дальнейшем отец часто их критиковал. Однажды он показал мои стихи М. Горькому. Мне Горький очень понравился своей обходительностью, а ему мои стихи – не очень, так как он о них промолчал. Больше говорили о школе имени Горького, где мы учились по рекомендации отца.
Прочная и слаженная наша семья примерно на десятом году развалилась. Отец пытался склеить семью, но ничего не вышло – у мамы всегда был нелёгкий характер. К тому же, она не умела прощать отцу его недостатки. Отца она любила до конца дней (как говорила она мне, когда я стала взрослой), но уделяла и ему и нам с братом недостаточно внимания, особенно в годы учёбы в Комакадемии. Мне кажется, что главное место в её жизни занимала компартия.
Покуда отец работал в Москве, он часто приходил к нам с братом, приносил новые книжки, в том числе и любимые им стихи С. Есенина. Он по-прежнему заглядывал в наши тетрадки, расспрашивал об учителях, читал мои стихи и подчас сурово их критиковал и радовался нашим, небольшим ещё, успехам.
В октябре 1931 года отец получил назначение в Ленинград. Он был послан заместителем полномочного представителя ОГПУ и в течение неполных четырёх лет выполнял различные поручения своего начальника Филиппа Медведя. В начале 1934 года мой отец, участвуя в спортивных соревнованиях, упал с коня и сломал две кости и шейку бедра. Пришлось ему делать операции и около года провести в больнице.
В ноябре 1934 года я приехала в Ленинград на праздники. Отец сидел в инвалидной коляске, опираясь одной рукой на палочку, а в другой держал толстую книгу. Мы обнялись, а книга из ослабшей руки упала на пол. «Наташка, поставь её на вторую полку и найди такой же том. Теперь расскажи мне о маме: где она работает, нравится ли ей её новая специальность? Как вы живёте? И прочти свои новые стихи мне и Вере». (Со своей новой женой Верой он познакомил меня в 1933 году, когда мы с братом гостили у него на даче в Сиверской, мы часто проводили там каникулы. Я оценила её благородную внешность и ласковое обращение.) После ужина Вера сказала мне: «А мы скоро уезжаем на Мацесту, долечиваться. Это грязи около Сочи». «На весь мой отпуск», – дополнил отец. Такой мне и запомнилась наша последняя встреча с ним на всю жизнь. Потом я его видела лишь во сне. Особенно отчётливо это было в поезде, в 1953 году, когда мы с четырёхлетним сыном Олегом возвращались из ссылки в Москву, где нас ждал мой муж, отец Олега.
1 декабря 1934 года грянул выстрел в Смольном: был убит С. М. Киров. Отец в один из последующих дней прилетел из Сочи в Москву на похороны в одном самолёте с Косиором И. В. Потом был суд, определивший вину и меру наказания: три года лагеря за «служебную халатность». А в июле 1935 года мы получили радостную телеграмму из г. Магадана, что родилась на свет наша новая сестричка Татьяна, а потом, как и прежде, стали регулярно приходить из посёлка Ягодный письма на моё имя, написанные мелкими красивыми буквами, зелёными чернилами. Из них мы узнавали о том, как растёт и шалит Танечка, и о том, что доверили отцу возглавить строительство автодороги Магадан – Ягодное сквозь тайгу в условиях, когда большинство работников – заключённые концлагерей. Эта дорога должна была в короткие сроки соединить два главных центра Колымского края. И сюда дошло стахановское движение. И отец, способствуя ему, помогал заключённым ускорить их досрочное освобождение. Об этом, годы спустя, рассказал журналист А. Е. Костерин в своей книге «По таёжным тропам», однако главы о Запорожце в 60-е годы были изъяты цензурой (но подарены мне). Костерин за дружбу с нашим отцом отбыл там же, на Севере немалый срок, а в Москве, разыскивая сестру Таню, нашёл и меня. Он много рассказывал мне о доброте отца к «униженным и оскорблённым».
Однажды, уже после ХХ съезда КПСС, в обычном городском автобусе я в разговоре с мужем упомянула фамилию отца. Наш случайный попутчик, сидевший напротив, встрепенувшись, стал расспрашивать нас, о каком Запорожце идёт речь. Через несколько минут он рассказал нам неизвестный эпизод строительства автотрассы Магадан – Ягодное. Чтобы сократить срок сдачи дороги, отец попросил бригадиров поднажать, взамен предложив им два выходных дня и каждой бригаде по большой бочке пива. Дорогу сдали намного раньше срока, а Запорожец своё обещание сдержал и вскоре сидел вместе со всеми за праздничным столом.
Письма от отца перестали приходить со второй половины 1937 года. Я до сих пор сожалею о тех бесценных страницах, которые у меня изъял, а потом и сжёг, приехавший за мной на чёрном воронке следователь в марте 1949 года. Меня увезли на Лубянку вслед за братом, которого арестовали и осудили в Астрахани. Для него это был уже второй арест. Первый срок он отбывал «за колоски» в так называемом детском лагере. На самом деле мы оба таким образом отвечали за своего отца. Это было очень точно и лаконично сформулировано одним из начальников на Лубянке: «Яблоко от яблони недалеко падает». Так после долгой стойки под «прожектором» этот Иван Иванович обращался ко мне, беременной на седьмом месяце.
Но вернёмся в тот кровавый 1937 год. Помню, как после суда над Тухачевским и другими высокопоставленными военными поздно вечером мама шёпотом сказала мне: «Их всех и вашего папу тоже уберут очень скоро» и ещё: «Что же будет с нашей партией?». В декабре маму арестовали (знаю, что была и кляуза соседки) и увезли с Палихи в Таганку. А через год, когда многие надеялись на справедливость нового наркома НКВД Л. П. Берии, Московский городской суд её оправдал. Дед пришёл её встречать, но подошёл конвой, и её снова увели… в Карлаг на целых десять лет.
Веру Даниловну Запорожец с двухлетней Таней в том же 1937 году под конвоем привезли в Дальневосточный пересыльный лагерь, откуда они этапами дошли до АЛЖИРА (Акмолинского лагеря жён изменников родины). На этапах Вера Даниловна умоляла не забирать Танечку в детский дом, просила дать им дойти до пункта назначения. Уже в лагере девочка простудилась в холодном бараке с камышовой крышей и заболела воспалением лёгких. По указанию начальника лагеря ребёнка перевели в тёплое помещение и подавали каждый вечер горячее молоко. Начальник лагеря позволил, чтобы приехала бабушка и забрала Таню в Москву. Он даже разрешил ей находиться в лагере некоторое время, пока ребёнок не привык к ней. И всё это притом, что по инструкции из лагерей можно было забирать только тех, которым не исполнилось одного года. Таню в Москве встретила сестра её родной матери Александра Даниловна, которая со своим мужем Сидоренко Иваном Григорьевичем своевременно удочерила её. Благодаря им Таня получила образование и возможность увидеть свою мать.
Через 10 лет, в 1947 году, Вера Даниловна вернулась из Казахстана в г. Александров (на сто первый километр от Москвы) и тайком ездила в Москву, чтобы повидаться с родными. В 1949 году ей предстоял повторный срок – ссылка в Рузаевку Кокчетавской области Казахстана на 10 лет. Там мы могли встретиться дважды. Во-первых, в пересылке на окраине Кокчетава, где во время переклички я узнала, что здесь возле двери вчера ночевала красивая седая женщина – Запорожец, как и я. Выяснилось, что это была Вера Даниловна. Второй раз встреча могла состояться, если бы мне разрешили выехать в соседний район Кокчетавский области, что, к сожалению, тогда запрещалось. По иронии судьбы, я могла бы встретиться и с сестрой, которая во время студенческих каникул в 1954 году поехала навестить мать, но этой встрече суждено было состояться через год.
Сестру Таню я разыскивала все годы. Мы жили и учились в одном и том же городе, но я делала запросы на Запорожец Татьяну Ивановну, а она носила фамилию Сидоренко. И лишь незадолго до XX съезда КПСС мать её, Вера Даниловна, собрала всех Запорожцев, включая и мою маму, в квартире своей сестры Александры. Мы внимательно рассматривали друг друга, и моя много чудес повидавшая мать воскликнула удивлённо: «Таня, так ты же вылитый Ванька Запорожец». А Танина мама произнесла краткую, но весомую речь: «Вы все, дети Ивана Запорожца, должны теперь жить дружно, надолго не разлучаясь, помогая друг другу и радуясь каждой большой удаче брата ли, сестры ли. Я верю, что так и будет». Я пришла домой и записала эти замечательные слова.
Несмотря на то, что у нас с сестрой отцовский волевой характер, это не мешает нам хорошо понимать и опираться друг на друга. Нет у меня ближе человека, чем моя младшая сестра. Постепенно стирается разность лет и жизненного опыта, всё чаще проступают у нас обеих твёрдость и в то же время ранимость – общие наши черты характера. По мере того, как брат со своей второй женой от нас удалялся, наш союз с Таней становился всё крепче. Когда я болею, Таня всегда навещает первая и без просьб моих помогает советом или прямым действием.
Матерей наших примирило общее горе и общая судьба. Их уже давно нет на этом свете. А мы с сестрой всё ещё надеемся, что доживём до полноценной реабилитации нашего отца.
Добрым он был и суровым.
Я вспоминаю о нём,
Перепоясанном новым
Жёстким военным ремнём.
Добрые отчие руки
Мне рисовали в тетрадь
Белые хатки и буки,
Уток и водную гладь.
Думку спевали печально:
«Мчится кровавый возок…»
Он-то увёз вас на дальний
Лагерный Дальний Восток.
В письмах из Магадана
Видится вязь твоих слов,
Что не предаст, не обманет
Партия верных сынов…
Скольких же предавала,
Ставила у стены!
Сгинули в тёмных подвалах
С пулей в затылке сыны…
Снится: вдоль лунной дороги
Медленно падает снег.
Мчатся кровавые дроги,
Время оставит их след.
Наталия Ивановна Запорожец,
Москва
Ещё один фрагмент обширных воспоминаний Наталии Ивановны Запорожец опубликован в 1-м выпуске сборника «Доднесь тяготеет» (М., 1989; 2-е изд. М., 2004) и помещён в разделе «Память о бесправии» на сайте Музея и общественного центра им. А. Сахарова (www.sakharov-center.ru). Там же см. биографические данные об авторе и её репрессированных родных.
Иван Васильевич Запорожец, как и многие другие чекисты, приговорен к расстрелу «в особом порядке». Расстрелян в Москве 14 августа 1937 года. Имена тех, кто расстрелян одновременно с ним и полностью реабилитирован, опубликованы в Книге памяти «Расстрельные списки: Москва, 1935–1953: Донское кладбище» (М., 2005).
Биографическая справка о Запорожце опубликована в книге «Разведка и контрразведка в лицах» (М., 2002). О его судьбе в связи с убийством Кирова см. в книге Аллы Кирилиной «Рикошет» (СПб., 1993). При Кирове Запорожец был первым заместителем полпреда ОГПУ (начальника УНКВД). Отвечал за все виды работ, включая оформление предписаний на расстрел осужденных.
Вторая жена Запорожца, Вера Даниловна, помянута в Книге памяти «Узницы «АЛЖИРа»: Список женщин – заключенных Акмолинского и других отделений Карлага (М., 2003). В АЛЖИР прибыла из Тайшетлага 9 мая 1938 г. Освобождена 8 сентября 1947 г. – Ред.