Любимов Федор Александрович
Любимов Федор Александрович, 1883 г. р., уроженец уроженец ст-цы Благодатная Ставропольского края, русский, из дворян, беспартийный, преподаватель школы гужевого транспорта Транспортного управления Ленсовета, проживал: г. Детское Село Лен. обл., ул. Ленина, д. 2, кв. 2. Арестован 28 февраля 1935 г. Особым совещанием при НКВД СССР 4 марта 1935 г. осужден как "социально опасный элемент" на 5 лет ссылки вместе с семьей в п. Иргиз Актюбинской обл. Казахской АССР. Работал ст. бухгалтером артели "Красный транспортник" в п. Джурун Актюбинской обл. Арестован 9 августа 1937 г. Тройкой УНКВД по Актюбинской обл. 14 августа 1937 г. приговорен по ст. 58-10 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян 16 августа 1937 г.
ФЕДОР АЛЕКСАНДРОВИЧ ЛЮБИМОВ
Мой отец родился в станице Благодатной Ставропольского края в семье армейского подполковника Александра Федоровича Любимова. Отец окончил Михайловский кадетский корпус в Воронеже, а в 1903 г. – Петербургское Павловское военное училище. По окончании училища он служил в Либаве, затем, до 1915 г., в Бессарабии – ротмистром и подполковником Хотинского конного пограничного полка. В начале 1917 г., уже в чине полковника, он был направлен в 7-ю армию Юго-Западного фронта помощником командира конного пограничного полка. Отец участвовал в военных действиях, был ранен, имел награды “За храбрость”. Перед войной и в годы 1-й мировой войны награжден шестью орденами: Святого Станислава, Святого Владимира и Святой Анны различных степеней и достоинства.
В 1918 г. отец оказался в Киеве. Чтобы как-то выжить, он в течение полугода занимался извозом на собственных лошадях, потом стал коммерческим директором фирмы, торговавшей колониальными товарами. То ли по делам фирмы, то ли по каким-то иным отец решился на непростое в то время путешествие во Владивосток. Из Одессы на турецкой фелюге он добрался до Константинополя, плыл на французском пароходе – с заходами на остров Цейлон и другие экзотические страны, к месту назначения прибыл осенью 1919 г.
В это время власть во Владивостоке принадлежала Колчаку. Им был издан суровый (под угрозой расстрела в случае неповиновения) приказ о мобилизации в Белую армию всех царских офицеров. Отец явился в штаб и был назначен в Томский запасной кавалерийский полк. В армии Колчака отец пробыл три месяца, в боевых операциях не участвовал. В ночь накануне одного из сражений белых с красными полк отца стоял в селе Дрокино под Красноярском. Армия отступала, речь уже шла о вынужденной эмиграции, которую обещал обеспечить своим офицерам и рядовым Колчак. Отец не захотел разделить судьбу русских эмигрантов – он достаточно повидал их жизнь во время своего плавания на Восток. Проведя ночь в мучительных раздумьях, отец, а с ним трое офицеров и семьдесят рядовых перешли на сторону Красной армии. Через пять недель бывший царский полковник был зачислен в состав РККА Енисейским губвоенкоматом.
С 1920 г. отец служил в Красной армии на должностях комполка, комбрига и других. После демобилизации он с семьей поселился в Ленинграде на улице Рубинштейна (бывшей Троицкой), работал по военному изобретательству, затем в Газодинамической лаборатории технического штаба РККА, был научным сотрудником гужсектора Ленинградского ЦАНИИ, инспектором гужевого отдела и преподавателем школы гужевого транспорта Транспортного управления Ленсовета.
В середине 30-х гг. мы переехали из Ленинграда в Детское Село. 28-го февраля 1935 г. я проснулась от шума, выскочила в соседнюю комнату и увидела, что отца уводят какие-то чужие люди. Было очень страшно, тревожно. Дом окружен, паркет разломан, всё перевернуто. При обыске поначалу забрали мои любимые «Сказки Пушкина» в старинном переплете и «Княжну Джаваху» Чарской. Отцу насилу удалось доказать, что это всего лишь детские книги. На другой день отца отпустили, предписав в трехдневный срок покинуть Ленинград и выехать вместе с семьей в ссылку, в Казахстан. Мне было семь лет.
Кое-как распродав или раздав домашние вещи, мы отправились в долгий путь поездом. Это был печально известный «кировский поток»: из Северной столицы эшелон за эшелоном изгонялась интеллигенция – люди из «бывших».
В нашем купе ехали княгиня Штакельберг – добрая уютная бабушка, которая играла со мной в «блошки», графиня Адлерберг – неразговорчивая, плохо одетая пожилая женщина. Были ещё какие-то перепуганные растерянные люди. Они всё время теребили моего отца разными вопросами – он один умел общаться с сопровождающими нас энкаведешниками и добывать от них какие-то сведения.
Через трое суток мы прибыли на ст. Челкар Актюбинской области, нас высадили ночью и отвели куда-то в степь, где виднелись небольшие строения. Вдалеке, освещенные луной, шли вереницей верблюды…
Несколько месяцев мы жили в Челкаре, снимали какой-то угол в землянке, спали на топчане все втроем. Но отец был очень энергичным человеком, много хлопотал и, наконец, получил работу инспектора-зоотехника в областном конеуправлении. В 1-й класс средней школы я пошла уже в Актюбинске.
В конце 1936 г. мы переехали на опытную станцию, которая находилась в пяти километрах от поселка Джурун. Отец работал старшим бухгалтером кооперативной артели, а мама – в поселковой библиотеке. (Мама была пианисткой, после революции ее как дочь царского генерала отчислили с 5-го курса Саратовской консерватории.) Один раз в неделю, в определенный день, ссыльные должны были являться в местный отдел НКВД для проверки. Дети с опытной станции ходили учиться пешком в Джурун. Иногда зимой нас возил на лошади пожилой казах.
В июле 1937 г. родился мой брат Александр, и к нам приехала из Москвы бабушка (мамина мать). 9 августа отец, как обычно, ушел на работу. А в 10 часов утра его привезли под конвоем; опять, как два года тому назад, перерыли весь дом и опять его увели. Когда отца забирали, нас всех будто парализовало. Мы смотрели в окно, видели, как его повезли в кузове грузовика, и никто даже не вышел его проводить. Стояла страшная жара, отец был в белой рубашке и белых брюках, в легких парусиновых туфлях. Мы потом все время беспокоились, что ему будет холодно там, куда его сошлют. Но я, когда прощалась с отцом, каким-то детским чутьем поняла, что мы прощаемся навсегда. Бабушка на следующий день после ареста ездила к отцу в тюрьму. Он передал записку, в которой просил прислать теплые вещи – очевидно, никак не предполагая того, что случится через несколько дней. Я же, взяв потихоньку кусок хлеба в дорогу, побежала его разыскивать. Кто-то увидел, сообщил бабушке. Она догнала меня на краю поселка, уговорила вернуться домой; она это умела.
Пока отец был рядом, мне никогда не было страшно, он всегда мог защитить, он всё знал о моих делах, уроках, он никогда не забывал в день именин или рождения положить мне в постель какой-нибудь подарок. Когда его не стало с нами, я почувствовала, что должна быть сильной и стать опорой для мамы и маленького брата, которому в день ареста отца было всего лишь девятнадцать дней…
Отец всю свою жизнь занимался лошадьми, знал их и любил бесконечно. Он умел усмирить разбушевавшуюся лошадь, когда другим это не удавалось, заботился о здоровье, силе, долголетии лошадей, понимал, казалось, их мысли и чувства. Еще в Ленинграде он начал писать научную работу «Зоопсихология как основа обучения лошади» и продолжал заниматься этой темой до последнего дня. (Конечно, нашлись завистники и недоброжелатели. В следственном деле отца я прочитала показания одного из них о том, что «Любимов написал свои труды по психике лошади с явно неприемлемыми доводами для советской власти».) Отец был изобретателем нового типа конского противогаза, а еще – так называемых «конских галош» – специальной резиновой обуви, заменяющей постоянную и небезвредную для лошадиного копыта ковку. В такие красивые «галоши» – синие с красной звездой впереди – была обута лошадь, на которой принимал один из военных парадов нарком Ворошилов.
Мы с мамой жили в поселке Джурун до конца срока ссылки, ничего не зная о судьбе отца. Из квартиры на опытной станции нас выгнали, маленького брата бабушка увезла в Москву. Так как по окончании ссылки у нас был «минус 20» (не имели права проживания в двадцати городах страны), мы не могли ни вернуться в Ленинград, ни поселиться у родственников в Москве. В 1940 г. мы уехали из Казахстана в Астрахань. Там нас застала война. В 1942 г. маму вызвали в городской отдел НКВД и предложили в трехдневный срок покинуть Астрахань. Но это было время, когда немцы рвались к Сталинграду, начальство было в панике и по ошибке маме выдали свидетельство эвакуированной. Мы поехали как эвакуированные и попали сначала на Урал в с. Чапаево (бывший г. Лбищенск), а потом опять в Казахстан – в города Гурьев и Караганду. Мама работала машинисткой в топографическом отряде, поэтому мы часто с отрядом переезжали с места на место.
По окончании войны я приехала в Москву и поступила в институт, с годами мама перебралась ко мне. После смерти Сталина мама начала обращаться в соответствующие инстанции с просьбой сообщить о судьбе отца, писала ходатайства о реабилитации. У меня хранится большая пачка писем из Москвы, Ленинграда, Актюбинска. Это письма 1954, 1955, 1956, 1957 годов. Ответ 1955 г. из Актюбинской прокуратуры был следующий: «На Ваше заявление о реабилитации Вашего мужа, Любимова Ф. А., сообщаю, что для пересмотра решения по делу Вашего мужа достаточных оснований нет». Ответ 1957 г. из того же учреждения гласил: «На Ваше заявление сообщается, что Любимов Ф. А. осужден по обвинению в преступлении, предусмотренном ст. 58-10, ч. 1 УК РСФСР». И всё. Ни слова о его судьбе, о его невиновности.
В 1958 г. я сама, чтобы узнать об отце, отправилась в приемную НКВД на Лубянку. Простояв в многочасовой очереди, вошла в кабинет. За столом сидел человек в штатском. Он предложил мне сесть, а затем сказал ласковым, прямо-таки отеческим голосом, но не глядя в глаза: “Ваш папа умер в 1942 году от воспаления легких”. Когда я вышла из кабинета, какие-то люди участливо бросились ко мне, чтобы помочь, дать воды. Наверное, в глубине души я все-таки на что-то надеялась.
В 1987 г. умерла моя мама. А через год после ее смерти я получила письмо из Актюбинска с документами о реабилитации моего отца. Я узнала, что он был приговорен к расстрелу тогда же – через пять дней после ареста. Еще через день, 16 августа 1937 г., его расстреляли около городской тюрьмы в Темире.
Ныне в этот день в храме свв. Новомучеников и Исповедников Российских в Бутове моему отцу вместе с другими, невинно принявшими мученическую кончину, провозглашают вечную память.
Ксения Федоровна Любимова, Москва
К. Ф. Любимова – член рабочей группы и редактор многотомной московской Книги памяти “Бутовский полигон”. С 1992 г. по настоящее время она вела и ведет ежедневную работу – сначала по составлению картотеки, затем просмотру архивно-следственных дел и подготовке биографических справок о погибших, не раз помогала уточнять биографические сведения для редакции «Ленинградского мартиролога».
К. Ф. Любимовой составлен уникальный, единственный в своем роде «Мартиролог расстрелянных и захороненных на полигоне НКВД “Объект Бутово”» с краткими сведениями на 20765 человек; в это число входят все расстрелянные без исключения: реабилитированные, нереабилитированные и те, чьи следственные дела на сегодняшний день приходится считать ненайденными. Книга издана в 1997 г.
Вместе с помощниками К. Ф. Любимова выявлила около тысячи имен священнослужителей и мирян Русской Православной церкви, расстрелянных на Бутовском полигоне, ею составлен календарь для поминовения убиенных.
За подвижнический труд Ксения Федоровна Любимова получила от Патриарха Московского и всея Руси Алексия II орден св. равноапостольной Великой княгини Ольги.
Анатолий Разумов
