Кулинченко Евгений Владимирович

---

ЕВГЕНИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ КУЛИНЧЕНКО

Мой дедушка, Владимир Александрович Кулинченко, окончил Киевский университет и был адвокатом. В Киеве его называли «киевский златоуст». Но он был социал-демократ, свободен в своих высказываниях. И за это его выслали в Казань. Там он продолжал адвокатскую работу в городской управе. Очевидно, в 1889 г. в Казани были арестованы участники марксистского кружка. Во время процесса над ними Владимир Александрович был адвокатом Анны Петровны Симентовской. Он ее отстоял, через полгода она вышла из тюрьмы, и он на ней женился. В Казани родился их первенец, мой папа. Вскоре дедушку выслали из Казани в Елабугу. Там Анна Петровна родила еще двоих сыновей и в 1898 г. умерла от туберкулеза, так как после отсидки в тюрьме у нее было подорвано здоровье.

Мой папа и его братья приехали учиться в Петербург: папа – в Горный институт, средний брат, Александр, – в Технологический, а младший, Владимир, – в Лесотехническую академию. В Первую империалистическую войну, в 1915 г. папа был призван в армию и служил в инженерных войсках. В 1917 г. папа закончил Горный институт, в мае того же года они поженились с моей мамой, Ниной Дмитриевной, которая в это время училась на Бестужевских курсах. (Ее прадедушка был крепостной, но за его знания в области медицины ему дали вольную. А уже его сын, то есть мой дедушка, заведовал больницей в Ижорском заводе и сделал много доброго для рабочих. У него было пять детей, все учились в Петербурге и получили высшее образование.)

Я родилась в 1925 г. на Среднем Урале, папа работал в то время главным инженером и начальником шахт в «Кизелугле». Из Кизела он был переведен в Свердловск, где мы прожили год. В 1928 г., после того как в городе Шахты были арестованы руководители шахт (так называемое «Шахтинское дело»), папу послали туда начальником шахт. В 1930-м он был переведен в Харьков, а весной 1933-го – в Москву, в Главуголь СССР, начальником отдела эксплуатации шахт Донбасса.

Папа очень много работал в Москве и часто выезжал в командировки в Донбасс и в Кузбасс, где консультировал строительство. Папа очень любил меня, обожал, много внимания уделял мне. Мы с ним в выходные дни катались на лыжах, ходили на каток, гуляли. В те годы началось строительство первой линии московского метро. От Сокольников до парка Культуры. И консультантом по горным работам был мой папа. Когда линия была построена, был пробный проезд для строителей. И вот мы с папой и мамой поехали в Сокольники, спустились под землю, долго ждали поезда. Все строители были такие радостные, гордые, затем пришел поезд, он останавливался на каждой станции, все выходили, осматривали станцию и ехали дальше.

В Москве мы жили на Садово-Спасской, напротив института Склифосовского. Было семь корпусов, эти корпуса назывались «дома иностранцев», имели один общий, по пропускам, вход. По тем временам никто еще не знал, что такое газ, а в этих домах газ уже был проведен. Мы попали туда в 1933 г. только потому, что освободилась квартира, принадлежавшая Наркомтяжпрому. Там русских жило очень мало. В нашем корпусе я знаю только еще две семьи. Мы жили там, и я училась в школе. Папа очень дружил с академиком Скочинским, известным специалистом по горному делу. У них была общая научная работа; Скочинский, как и папа, был консультантом при строительстве московского метро. Оба они решили строить собственные квартиры в новом доме напротив Парка культуры. За два месяца до ареста папы мы ездили выбирать и выбрали квартиру. Но так туда и не переехали. (Теперь на этом доме – мемориальная доска Скочинскому. Впоследствии, после ареста папы, он поддерживал нашу семью.)

23 мая 1937 г. ночью в нашу дверь позвонили. Позвонили и пришли. Я очень хорошо помню это все. Папа держался очень мужественно. Я все плакала, он прижал меня к себе и сказал: «Вырастешь большая – знай, что твой папа был честный человек». Его увели.

Мы остались с мамой вдвоем. Мама ходила, хлопотала, но ничего узнать не смогла. И 14 ноября 1937 года за ней тоже приехали. Но прежде чем ее увести, ей велели собрать мне вещи, она собрала в чемоданчик одежду, и меня увезли в Даниловский детский приемник. Он находился в Даниловском монастыре, где теперь Патриархия Российская. Там стояла охрана, часовые. В доме, напротив одной из арок, помещали вот таких детей. Все комнаты были забиты детьми. Я там пробыла 10 дней. Отпечатали мне все пальцы, как будто уголовному преступнику, сфотографировали в профиль и анфас, а потом нас, семерых детей, посадили в закрытую машину, привезли на задворки Казанского вокзала и под охраной двух милиционеров отвезли в Ульяновскую область, от железной дороги еще 40 км в сторону – в детский дом в селе Чердаклы. Когда нас туда уже поместили, пришел уполномоченный и сказал, чтобы мы забыли, кто наши родители, и что мы можем придумать все что угодно, но чтоб мы никогда не говорили правды о том, что произошло. И на том мы остались жить в детском доме.Там было очень много детей, кровати стояли одна к другой вообще без прохода, мы перелезали через спинку и ложились. Я пошла там в школу, а потом меня оттуда забрала в г. Подольск тетя, мамина сестра.

Моя мама после ареста была помещена в Бутырскую тюрьму, а из Бутырок ее переслали в Мордовию, в Темниковские лагеря.

Мы с тетей перед войной ездили к маме на свидание, которое было ей разрешено. Добирались долго, приехали в Потьму, пришли в контору, ночевали на деревянном диване, где было множество клопов. Утром нас посадили в маленький составчик, который шел по территории лагерей километров сорок по узкоколейке. Там было множество пунктов, нас привезли в тот пункт, где находилась мама. В комнате свиданий для каждого явившегося стоял маленький топчанчик. И вот через некоторое время пришла группа заключенных. Пришла моя мама. Это было страшное свидание. Через два часа их увели. Я бежала за ними, пока меня не прогнали в сторону.

Во время войны меня эвакуировали в Казань. В 1943 г. оттуда мне удалось, скрыв биографию, поступить в Москве в Центральный институт физкультуры, жила в общежитии. Еще раз я решила поехать к маме в 1944 г., не имея никакого разрешения. Свидания не дали. Я отдала посылку, которую привезла для мамы, и пошла обратно на станцию Потьма. Купила билет, чтобы ехать обратно в Москву. Поезд там стоит считанные минуты. Проводница не хотела меня пускать, уже на ходу поезда сталкивала со ступенек, но за меня заступился пассажир на площадке. Я оказалась цела, попала в вагон и приехала обратно. Так мы виделись и не виделись с мамой 8 лет.

Вернулась мама из лагеря в 1945 г., совершенно больная, разбитая. Паспорта не было, была справка, что она отбыла срок. Сначала она лежала в больнице в Подольске. Потом поехала в город Ковров, этот адрес дала ей в лагере одна уголовница. Там жила старуха, родственница этой уголовницы, и вот за печкой у этой старухи моя мама жила, а старуха эта по ночам торговала водкой. Потом мама учительствовала в деревне в Татарии.

В 1947 г. я закончила институт и забрала маму к себе в Самарканд, куда поехала по распределению – подальше от центра. В 1951 г. мы приехали в Ленинград. Когда в 1956 г. состоялся XX съезд партии, мама снова стала всюду писать, и нам прислали справку о посмертной реабилитации папы. Мама умерла очень тяжелой, мучительной смертью от рака желудка.

Впоследствии я узнала, что папа был осужден Военной коллегией Верховного суда СССР 26 сентября 1937 г. и в этот же день расстрелян. А совсем недавно я увидела место, где покоится его прах. Это Донской монастырь в Москве, около крематория есть могила, называется общая могила № 1 невостребованных прахов за 1930–1942 годы. Там стоит памятник.

Наталия Евгеньевна Кулинченко, С.-Петербург

Биографические справки о Е. В. Кулинченко см. на с.   настоящего тома, а также в книге памяти «Репрессированные геологи» (М.; СПб., 1999. С. 181.).

Анатолий Разумов