Светиков Иван Петрович

---

 

ОБ ОСУЖДЕНИИ И РАССТРЕЛЕ И. П. СВЕТИКОВА,

или Как убирали ленинградских руководителей

 

22 мая 1937 г. Выездной сессией Военной коллегии Верховного суда СССР в числе других подсудимых был приговорен к расстрелу зав. промышленно-транспортным отделом Ленобкома ВКП(б) Иван Петрович Светиков. Согласно закону от 1 декабря 1934 г. его следовало расстрелять немедленно по вынесении приговора. Однако его имя почему-то не включено в общее предписание на расстрел от 22 мая, а в его следственном деле нет справки о местонахождении акта о приведении приговора в исполнение. Похоже, члены суда так и не увезли с собой в Москву этот акт вместе с другими. Когда же и почему убили Светикова?

 

В 1937 г. Ленинградское управление НКВД активно готовило материалы для открытого судебного процесса по делу «организации правых».

Одним из первых арестованных стал Леонид Иванович Авдеев (1898 г. р., бывший директор Невского химзавода и член Ленсовета, до 1929 г. – член ЦК Союза металлистов и Леноблпрофсовета). К 1937 году Авдеева в Ленинграде уже не было, он занимал скромную должность начальника материально-коммерческого отдела завода «Красный котельщик» в Таганроге. Из партии его исключили в 1935 г. за «потерю классовой бдительности – участие в банкете в присутствии зиновьевца Харитонова». 9 января 1937 г. Авдеева арестовали в Таганроге по требованию УНКВД ЛО, предъявив ему формальное обвинение в «контрреволюционной троцкистской пропаганде». 9 февраля его доставили по этапу во внутреннюю тюрьму УНКВД ЛО и начали допрашивать в 4-м (секретно-политическом) отделе. Что с ним делал оперуполномоченный, мл. лейтенант ГБ Голубев, неизвестно, но 10 февраля во время допроса Авдеев признал, что был вовлечен в «организацию правых» в 1928 г. председателем Леноблпрофсовета Ф. Угаровым (умер в Москве в 1932 г.). Авдеев подписал показания о том, что в Москве Союзный центр правых возглавляли: Томский, Бухарин, Рыков, Угланов, Шмидт. В Ленинграде руководили организацией якобы Ф. Угаров, О. Чернышева (б. зам начальника Лен. областного управления легкой промышленности, см. о ней справку в данном томе), И. Светиков, Аркадий Иванов (директор завода «Русский дизель», см. о нем справку в данном томе), Павел Королев (б. зам. председателя Ленсовета) и сам Авдеев. Участниками организации правых были также Василий Андреев (нач. отдела Исполкома Красного Креста, расстрелян 20 сентября 1938 г.), Захар Эдельсон (б. зав. массовым отделом Ленсовета, см. 3-й том «Ленинградского мартиролога»), Яков Смирнов (директор Ленфильма, расстрелян 17 февраля 1938 г.), Александр Розенблюм (о нем см. ниже), Наум Ошеров (председатель Леноблпромсовета, см. о нем справку в данном томе), Михаил Давыдов (управляющий Лендревтрестом, см. о нем справку в данном томе), Иван Федоров, (пом. директора Канонерского судоремонтного завода, см. о нем справку в данном томе), Андрей Луцук (директор автоматно-штамповочного завода № 4, см. о нем справку в данном томе).

11 февраля в 11 часов 20 минут, как только Авдеева вернули в камеру, он разбил себе голову об угол стола и умер через 5 часов. Так зафиксировано в деле. Нельзя исключить и возможность умышленного убийства Авдеева – дела в НКВД часто строили на показаниях мертвецов. Во всяком случае, дело Авдеева закрыли лишь 15 мая, после того, как его показания были предъявлены арестованным Луцуку, Чернышевой, Ольге Александровне Угаровой (пом. начальника цеха фабрики им. Халтурина, осуждена на 10 лет ИТЛ 19 мая 1937 г., расстреляна в Орловском централе 11 сентября 1941 г.), И. Г. Фёдорову и П. Н. Королеву, которые, в свою очередь, подписали показания на Авдеева.

В 1936–1938 гг. в Ленинграде были расстреляны по приговорам Выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР (в редких случаях – отправлены в лагеря) десятки партийных, хозяйственных и военных руководителей.

Главным вдохновителем репрессий в Ленинграде был, вне сомнения, известный «рулевой ленинградских большевиков» и «верный сталинец» А. А. Жданов. Достаточно прочесть его опубликованные выступления и прибавить к ним, скажем, свидетельство Д. А. Лазуркиной, выжившей в лагерях и выступившей с показаниями на XXII съезде КПСС. Всё это хорошо известные источники.

Выжили немногие. Их показания, да еще показания допрошенных позднее в качестве свидетелей бывших чекистов дают достаточное представление о технологии уничтожения номенклатурных работников.

Ефим Израилевич Коган, зам. начальника Лен. областного управления местной промышленности, был арестован 5 июля 1937 г. и предстал перед судом Выездной сессии Военной коллегии 7 сентября 1937 г. Заседание в этот день было как бы «разгрузочным» – всего 8 дел, по которым заранее было определено вынести один и тот же приговор: 10 лет ИТЛ. Вскоре Когана отправили этапом в Севвостлаг НКВД. В апреле 1940 г., когда его память еще очень хорошо хранила подробности следствия и суда, Коган обратился с жалобой в порядке надзора на имя Прокурора СССР. Коган сообщил, что поначалу после ареста он отверг обвинение в принадлежности к «группе правых». В ответ следователи (среди них – будущий нач. 4-го отдела г. г. Карпов, о нем подробнее на с. 632) отказались записывать любые его показания и несколько дней и ночей допрашивали его с пристрастием. Коган снова не подписал признание. Тогда его уговорили как честного члена партии (о своем исключении из ВКП(б) он не знал) «выполнить свой долг и помочь органам УГБ выявить недочеты в работе местной промышленности». В одной из ночных бесед Коган рассказал о таких недостатках и назвал по просьбе следователей ряд лиц, виновных, с его точки зрения, в этих недостатках. Эту беседу Карпов не запротоколировал, а на следующий день Когану дали на подпись заранее составленный протокол допроса, в котором «недочеты» превратились во «вредительские акты», а их виновники – в «членов контрреволюционной группы». Коган отказался подписать и эту фальшивку. Его снова вернули на конвейерный допрос.

(На протяжении 5 – 6 суток лишение сна и пищи с обязательной «стойкой» на асфальтовом полу в носках, так как в результате «стойки» появлялись отеки и опухоли ног, лишавшие меня возможности одевать обувь. Мои просьбы о выдаче хотя бы лаптей тюремной администрацией удовлетотворены не были. К этому времени относится появление у меня нервной экземы на подошвах ног, лишавшее меня возможности стоять на ногах вообще. Несмотря на это стойки продолжались, к этому еще добавились плевки в лицо, удары и т. п. Работой этой занимались 4 следователя... На протяжении этого периода старший следователь Федоров (он же руководитель следственной бригады) заявил мне, что факт моей вербовки в 1932 г. в группу правых подтверждается, якобы, показаниями НЕМАНОВА и ЧЕРНЫШЕВОЙ, причем НЕМАНОВ и ЧЕРНЫШЕВА меня завербовали.)

Коган потребовал очных ставок (Чернышева была расстреляна в мае), а потом, доведенный до полного отчаяния, «вынужден был не то подписать, не то собственноручно переписать и подписать предлагаемый ... ранее заведомо фальшивый протокол с самооговором». Когану дали отдохнуть и устроили очную ставку с А. П. Немановым. Но когда на ставке выяснилось, что вину Неманова как раз надо было подтвердить выбитыми из Когана показаниями, оба от подписи под ложью отказались. Неманова увели, а Когану объяснили, что он все равно подпишет протокол, даже если для этого придется превратить его в калеку. Через 10 минут очную ставку повторили. Коган подписал протокол, а Неманов назвал его показания бредом больного человека.

6 сентября 1937 г. около 12 часов ночи Когану вручили обвинительное заключение. Суд он описал так:

В тот же день часов в 5 вечера (в протоколе отмечено время заседания 14-40–15-00. – А. Р.) я был вызван на суд, заседавший здесь же в тюрьме УНКВД по Лен. обл. Все «судопроизводство» продолжалось 5–7 минут и велось в сверхскоростном темпе. Мое зявление о процессуальных нарушениях закона, допущенных «следствием», было прервано председательствующим, который заявил, что я изобличен свидетельскими показаниями (НЕМАНОВА, ЧЕРНЫШЕВОЙ О. Ф., МОИСЕЕВЫМ И. И. и др.) – свидетелей, коих и не думали вызывать в судебное заседание. На второй вопрос, почему я обвиняюсь по ст. 17-58-8, председ. заявил, что никто и не думал об этом (поэтому-то она опять и в приговор попала). Мне было предоставлено последнее слово. Я едва его начал, как председ. меня нетерпеливо спросил: «Закончил?!», после чего я, естественно, не успев выдохнуть, закончил и меня удалили для составления приговора. Вот и все.

Свою жалобу Коган писал из инвалидного городка Севвостлага под Магаданом. Жалобу подшили к архивному делу. Коган отбыл лагерный срок полностью и умер в 1949 г. на поселении в Кемерове. Упомянутые в жалобе А. П. Неманов и И. И. Моисеев расстреляны, оба помянуты в данном томе.

 

В 1954–1955 гг. показания в качестве свидетеля о разборе старых следственных дел дал Александр Моисеевич Розенблюм, бывший зам. начальника политотдела Октябрьской ж. д., арестованный в сентябре 1937 г.

Розенблюм показал, что следователи транспортного отдела УГБ УНКВД ЛО (капитан Брозголь, ст. лейтенант Василец, лейтенанты Савельев, Хатунцев, сержанты Гальперин, Абрамов и др.) сочиняли различные варианты фальшивок даже в его присутствии.

Показания выколачивались «следствием» не только против подследственных, но и против осужденных и даже уже расстрелянных. Так, например, у меня эта шайка добивалась показаний против ФИСУНЕНКО, БАРУЛИНА, ПАНТЮХИНА, БРЕННЕРА, расстрелянных еще задолго до моего ареста по делу о террористической деятельности на Октябрьской железной дороге. Точно так же «следствие» пыталось выколачивать у меня показания против расстрелянного уже Светикова как участника «Ленинградского центра» и против других лиц. [...] Из этого надо сделать прямой вывод, что обвинение против этих лиц было настолько беспочвенным, рыхлым и шатким, что «следствию» понадобилось уже после их осуждения к высшей мере наказания (и приведения приговора в исполнение) всякими нечистыми путями на всякий случай дополнить обвинительными материалами против них.

К 20-м числам декабря 1937 г. Розенблюм был доведен до состояния полного бессилия и частой потери сознания, и тогда в кабинет, где его допрашивали основные следователи (т. н. «дежурные забойщики»), стали приходить новые лица, в форме и без формы (зам. Заковского Шапиро, сотрудники 4-го отдела Карпов, Апраксин, Федоров и др.), и долгое время комбинировали всевозможные показания. Затем последовал еще один конвейерный допрос, после чего Брозголь доставил Розенблюма в кабинет Заковского, где находился также Шапиро.

Меня для предосторожности усадили на стул у входа в кабинет поодаль от стола, т. к. я был очень грязный, оборванный и вшивый. Со дня ареста, уже 4-й месяц, я еще не был в бане, не получил белья, не был подстрижен, не брит, валялся на грязном полу без подстилки, что впрочем уже считалось в тех условиях большой привилегией. Первые недели заключения в общей камере я ведь днем и ночью проводил стоя, ввиду перегруженности камеры больше, чем в 10–15 раз против нормального. Когда меня ввели в приемную, я заметил, что из кабинета вывели одного из бывших секретарей обкома партии НИЗОВЦЕВА, который был побрит и одет довольно опрятно, хотя и выглядел сильно измученным. [...] ЗАКОВСКИЙ очень «любезно» со мной поздоровался и вообще всю «беседу» вел в очень теплых тонах. Он крайне пожалел о том, что видит меня в таком безобразном состоянии, сделал выговор капитану БРОЗГОЛЮ за то, что тот не умеет работать с такими хорошими людьми, как я, что в этих отделах установился один шаблон для всех, дескать, признай себя участником контрреволюционной группы и баста. Между тем у НКВД ко мне имеются совсем другие расчеты. Он, ЗАКОВСКИЙ, не собирается меня делать непосредственным, активным участником какой-либо антисоветской организации. Поэтому он предлагает БРОЗГОЛЮ изъять из моего следственного дела все имеющиеся там протоколы допросов, тем более, что они мною не подписаны. Пожалуй, говорит он, я правильно поступил, незачем на себя самого клепать и подписывать всякую небылицу.

После этого иезуитского вступления ЗАКОВСКИЙ сказал, что я должен понимать, что отсюда, т. е. из тюрьмы НКВД, на волю, конечно, не выходят. Борьбу со следствием вести глупо. Все равно сломаем любое сопротивление. Для этого у нас имеются все средства, а у вашего брата единственный путь: пожаловаться на нас на том свете. Как видишь, шансы далеко не равны. Поэтому-то все у нас подписывают всё, многие даже не читая. И ты рано или поздно подписал бы всё, что нужно будет следствию. Однако НКВД предлагает тебе другой вариант, и этим можешь, во-первых, сохранить голову, и, во-вторых сразу же перейти на другой тюремный режим – в чистой одиночке с койкой и матрацем, подушкой, одеялом, простыней, полотенцем, с книгами, с сытым вкусным питанием, с выпивкой, баней, парикмахерской, одеждой и бельем, а главное без рукоприкладства, стоянок и других прелестей на допросах. Ведь имеется группа заключенных, с которой НКВД работает только днем и без всякого нажима, поскольку эти люди – неглупые люди, кто раньше, а кто позже, поняли, что всякое сопротивление следствию совершенно бесполезно, это даже не глас вопиющего в пустыне. Возьми, например, НИЗОВЦЕВА, – он не глупее твоего и, однако, он пишет и подписывает все, что мы ему предлагаем без всякого сопротивления. На очных ставках он подтверждает все, что ему ни говорят следователи. И, конечно, мы у него остаемся в долгу. НКВД таких людей ценит. Если ты станешь на этот же путь, не пожалеешь об этом.

(Судя по акту о приведении приговора в исполнение, Низовцев был расстрелян 29 ноября 1937 г., см. 3-й том «Ленинградскогомартиролога».)

Заковский предложил Розенблюму стать свидетелем по фабрикуемому делу и для наглядности развернул перед ним несколько вариантов схемы «Ленинградского центра». Сам Центр, разгромленный чекистами, будто бы находился при Ленинградском обкоме и горкоме ВКП(б) и имел филиалы в городских райкомах ВКП(б), областных и городских комиссиях партконтроля, комитетах ВЛКСМ, в военных и военно-морских органах, в профсоюзах, на транспорте, в печати, страховых органах и т. д.

ЗАКОВСКИЙ сказал, что НКВД готовит дело об этом центре, причем процесс будет открытым. Будет предана суду головка этого центра 4 – 5 человек: ЧУДОВ, УГАРОВ  А., СМОРОДИН, ПОЗЕРН, ШАПОШНИКОВА (жена Чудова. – А. Р.) и др. И от каждого филиала по 2 – 3 человека, например от советского – КОДАЦКИЙ, КОМАРОВ, СТРУППЕ, ПЕТРОВСКИЙ, КОРОЛЕВ, от профсоюзного – АЛЕКСЕЕВ Петр, КАРПИЦКАЯ, КОКЕШКО и от страхкассы – ЛИСКИЕР. [...] Дело о Ленинградском центре должно быть поставлено солидно. А здесь решающее значение имеют свидетели. Тут играет немаловажную роль и общественное положение (в прошлом, конечно), и партийный стаж свидетеля, а также его осведомленность о деятельности той организации, которой руководил тот или иной подсудимый. Ты, дядя Саша (так фамильярно обращался ко мне ЗАКОВСКИЙ), в разное время входил в руководство всех организаций, обозначенных на схеме в виде филиалов центра, а именно: был членом президиума Облпрофсовета, членом президиума и партколлегии Обл. КК, членом президиума Ленсовета и Облисполкома, членом президиума Облсовнархоза, членом Облплана, членом правлений ЛСПО и Севзапсоюза, членом редколлегии «Ленправды», редактором журнала Облпрофсовета, членом ряда райкомов партии, членом президиума Облстрахкассы, начальником политотдела на транспорте и т. п. Особенно важно, что ты член партии с 1906 г. Выступление на суде таких свидетелей, а мы готовим еще несколько таких, обеспечит полный успех дела на суде. Самому же тебе ничего не придется выдумывать, НКВД составит для тебя готовый конспект по каждому филиалу в отдельности, – твое дело его заучить, хорошо запомнить все вопросы и ответы, которые могут задавать на суде. Дело будет готовиться 4 – 5 месяцев, а то и полгода.

В камере Розенблюм прочитал переданный ему «макет» дела.

По этому макету выходило, что все эти годы все помыслы и все устремления руководителей ленинградских организаций были направлены к одной цели – к вредительству, шпионажу, диверсиям и к соверщению террористических актов, причем все терракты готовились против одного лица – против А. А. Жданова. Я уже имел случай сообщить [в своих показаниях], что только в двух общих камерах №№ 24 и 25 только в один день было подсчитано оформленных следствием свыше 60-ти террористических групп, готовивших террористические покушения на Жданова.

Розенблюм отказался стать свидетелем на процессе. Чекисты угрожали объявить его полицейским провокатором. Но, наконец, оставили на какое-то время в покое. После замены Ежова на Берию состоялось переследствие по его делу, и он был освобожден в числе немногих остававшихся в живых. Умер в 1957 г., до смерти продолжая рассказывать о пережитом. Говорил, что его не раз вызывали в Большой дом и Горком КПСС для предупреждений, чтобы перестал заниматься своей «писаниной», если не желает повторения пройденного.

Процесс не состоялся, потому что не понадобился Сталину. Практически все упомянутые в показаниях Розенблюма были тайно расстреляны. В Москве расстреляны: И. Ф. Кодацкий, П. И. Струппе, М. С. Чудов – 30 октября 1937 г.; Н. П. Комаров – 27 ноября 1937 г. (справки о них помещены в 5-м томе «Ленинградского мартиролога»); А. Н. Петровский, Б. П. Позерн, П. И. Смородин, А. И. Угаров – 25 февраля 1939 г.

Справки о расстрелянных в Ленинграде П. А. Алексееве, Ф. С. Кокешко, П. Н. Королеве, М. Л. Лискиере см. в 4-м томе «Ленинградского мартиролога», справку об А. Я. Карпицкой – в 1-м томе «Ленинградского мартиролога», справку о муже Карпицкой П. Л. Низовцеве, – в 3-м томе «Ленинградского мартиролога». Жена Чудова, Людмила Кузьминична Шапошникова (бывший председатель Леноблпрофсовета), была осуждена Особым совещанием при НКВД СССР 4 ноября 1937 г. на 8 лет ИТЛ, расстреляна в 1942 г. по месту заключения.

Показания Розенблюма подтверждаются многочисленными томами допросов расстрелянных ленинградских руководителей. Через 20 лет после революции большевики так и не смогли толково организовать обещанную хорошую жизнь. Зато абсолютно повсюду нашли врагов и ответственных за устроенный ими бедлам. Уничтожение слоя руководителей было сознательной частью сталинских репрессий и как бы подчеркивало в глазах «простого человека» справедливость верховной власти.

(Более подробно о деле Розенблюма и готовившемся судебном процессе см.: Смородин Д. Открытый процесс не состоялся (Год 1937-й) // Страницы истории: Дайджест прессы 1989, июль – декабрь. Л.: Лениздат, 1990. С. 149–165.)

Допросили в 1957 г. в качестве свидетеля также пенсионера Александра Николаевича Фёдорова, бывшего в 1937–1938 гг. зам. начальника 2-го отделения 4-го отдела УНКВД ЛО. Он-то неожиданно и пояснил, почему не сразу был расстрелян Светиков:

– Я помню, что Светикова мне приходилось допрашивать. Помню также, что на всём протяжении предварительного следствия не признавал себя виновным, несмотря на то, что он изобличался показаниями Чернышёвой и других. Светиков не признал себя виновным и на суде. Этим, т. е. тем, что не признавал себя виновным, Светиков обращал на себя особое внимание, поэтому его фигура хорошо запомнилась мне. В то время показаниям Светикова придавалось большое значение ввиду того, что он был одним из руководителей контрреволюционного правого центра и его признание могло изобличить многих участников этой организации.

– В деле по обвинению Фёдорова Вячеслава Семёновича имеется копия протокола допроса Светикова, датированного 22 мая 1937 года. В этой копии протокола записано, что Светикова вместе с Заковским допрашивали и вы. Скажите, где находится подлинник указанного протокола допроса?

– Подлинник протокола допроса Светикова должен быть в основном деле, т. е. в деле Светикова, если его там нет, то я не знаю, где он находится. Он должен быть в деле Светикова.

– Светиков 22 мая 1937 года был осуждён Военной Коллегией Верховного Суда СССР к расстрелу. Как он мог быть в тот же день допрошен и в связи с чем?

– Я помню, что Светиков допрашивался действительно в тот день, когда он был осуждён. После суда он вызвал следователя и попросил записать его показания. Допрос производился в присутствии Заковского. Записывал показания Коркин (нач. 4-го отдела – А. Р.). Светиков дал развёрнутые показания с признанием собственной вины и с описанием деятельности участницы контрреволюционной организации правых Шапошниковой или Шляпниковой, за давностью времени точно не помню её фамилию. Тогда Заковский сказал, чтобы он продолжение своих показаний написал собственноручно и на этом допрос был прерван. 23 мая утром я зашёл в камеру Светикова и взял его показания, но Светиков их сам зачеркнул, заявив, что он всё равно будет расстрелян и эти показания его не спасут. Я эти зачеркнутые показания Светикова передал Коркину, и где они находятся сейчас, не знаю. Я слышал, что Коркин впоследствии был осуждён, но не знаю, по какому обвинению.

– Не кажется ли вам странным, что Светиков не признавал себя виновным на протяжении всего предварительного следствия и на суде, а после суда сам изъявил желание дать развернутые показания?

– Я не знаю, чем объяснить такое поведение Светикова. Мне кажется, что Светиков после суда окончательно убедился в том, что он изобличен, и поэтому решил сам признаться.

[...] В процессе следствия и на допросах к Светикову не применялось никаких насильственных способов получения показаний. После суда это вообще было бы бессмысленным, так как по делу Светикова был уже вынесен приговор. Уточняю, что показания Светикова после суда 22 мая 1937 года, может быть, записывал и я.

 

И. П. Светикова приговорили к расстрелу 22 мая 1937 г. Но резолюцию о его расстреле Заковский поставил на майском (без точной даты) прошении зам. председателя Военной коллегии И. Матулевича только 3 июня 1937 г. Может быть, после очередного ночного допроса Светикова, потому что комендант УНКВД ЛО Поликарпов записал в Акте: «Приговор в отношении осужденного Светикова Иван Петровича мною 3/VI с/г в 5 час утра приведен в исполнение».

В тексте использованы копии материалов дополнительной проверки по архивно-следственному делу О. Ф. Чернышевой-Дудник, доставленной в  Ленинград из Одессы и расстрелянной в  Ленинграде 20 мая 1937 г.   
Анатолий Разумов

Ист.: Ленинградский мартиролог. Т. 4. СПб., 1999. С. 638–645, ил. 135.