Художилов Михаил Николаевич

ХУДОЖИЛОВЫ. ПОГУБЛЕННЫЙ РОД

Хорошо помню роковое утро 10 июня 1937 г. Короткие и страшные события того дня врезались в память накрепко, как одно чёрное пятно, со временем не только не бледнеющее, но становящееся от понимания произошедшего всё более зловещим. Звонка или стука в дверь я не слышал, разбудил меня необычный для четырёх часов утра шум. Наша семья состояла из шести человек: бабушки и дедушки Веры Николаевны и Михаила Николаевича Художиловых – родителей мамы, погибшей при моём появлении на свет; дяди и тёти Николая Михайловича и Лидии Николаевны Художиловых – семьи их сына, озарённой светом голубых глазёнок двухлетней дочки Наташи; и меня – фактического сироты, окружённого теплом и заботой со стороны не только бабушки и дедушки, но и дяди Коли.

Думаю, не ошибусь, если напишу, что дядя Коля мне заменял отца. Его доброту я ощущал постоянно и запомнил на всю жизнь. Однажды, утром очередного нового года, я нашёл под ёлкой удивительный подарок – маленький ломик и столь же миниатюрную кирку. Сколько радости не раз испытал я впоследствии, когда, помогая дворнику, ударом ломика откалывал от тротуарных плит пластинки спрессованного снега или льда. А какой плохо скрываемый восторг внезапно возник в моей груди, когда дядя неожиданно посадил меня на сделанный его золотыми руками детский трактор (почти «Фордзон»), который, благодаря аккумулятору, мог самостоятельно двигаться, да ещё с горящими фарами! Одна из последних зим запомнилась катаньем на искусно смастерённых дядей Колей специальных санках, в которые охотно впрягалась лайка Тайга, наша весёлая любимица. Наконец, неподдельное восхищение вызвало первое в жизни знакомство с огромной машиной, паровозом серии СУ, которое состоялось, когда мы с бабушкой по какому-то поводу пошли на Московский вокзал провожать дядю в очередной рейс. Огромные красные колёса, маслянистые шатуны, зелёный борт кабины, из окна которой приветливо улыбался дядя, струи пара, окутавшие махину при пробуксовке, – всё породило чувство гордости маминым братом и непременное желание в будущем овладеть столь важной профессией. Однако наиболее поразительным был последний подарок помощника машиниста. Это была железная дорога, подобной я не видел ни в одном музее. Ширина колеи составляла 30–35 мм, подвижной состав – платформа, полувагон, зелёный пассажирский пульман и какое-то подобие воронки на колёсах, которому дядя уверенно дал называние «думпкар», пояснив, что он предназначен для перевозки сыпучих грузов. Но главной изюминкой был, конечно, паровоз – лаково-чёрный, с тендером и множеством никелированных деталей. Он двигался не с помощью электромоторчика, как модели производства Германской Демократической Республики, появившиеся у нас после войны, а благодаря особой системе, первоисточником энергии была небольшая спиртовка, которая «включалась» только взрослыми. Паровоз был чудом, которое я никогда не смог забыть!

Мы жили в доме 17-а на 10-й Советской улице, в довольно большой коммунальной квартире под № 8, в которой также помещалась бездетная семья сотрудника НКВД Григорова, интендант Алиев с женой-врачихой, носившей звучную фамилию Викингейзер, и сыном.

Конечно, при вторжении в квартиру нежданных посетителей никто из соседей признаков жизни не подал. Я же, проснувшись, увидел двух незнакомых мужчин в форме, дворника и какую-то женщину. Услышал плач сестрёнки на руках у тёти Лиды и вдруг поймал растерянный взгляд дяди, что-то собиравшего в какую-то сумку. Дедушка выглядел совершенно поникшим, безмолвно опустошённым, он лучше всех понимал происходящее, ведь только недавно вернулся домой, отбыв трёхлетнюю ссылку в Сыктывкаре. Бабушка беззвучно плакала, пыталась чем-то помочь дяде Коле в его печальных сборах. Дядю торопили, он пытался сохранить самообладание, говорил какие-то успокаивающие фразы: «Это ошибка, я скоро вернусь…». После того, как его увели, все некоторое время стояли в оцепенении. Потом началась длинная череда хождений на Шпалерную (улицей Воинова у нас дома её не называли), стояние в очередях, пронзительно точно описанное в знаменитом «Реквиеме» великой Анной Андреевной Ахматовой. В декабре на Шпалерной сообщили, что передачи больше принимать не будут, обвиняемый осуждён на 10 лет без права переписки. Последнее вызвало у бабушки недоумение и плохо скрываемое возмущение. Тогда невозможно было догадаться о дьявольском смысле этого приговора.

2 января 1938 г. внезапно выслали плачущих и потрясённых тётю Лиду и трёхлетнюю Наташу. Как оказалось впоследствии, – на лесоповал, в Кировскую область.

Когда «разоблачили» палача Ежова, у бабушки затеплилась надежда на восстановление справедливости. Она долго сочиняла и не раз переписывала своим ровным гимназическим почерком письмо новому наркому Берии. Помню, как мы отправляли это заказное письмо на почте, неподалёку от Александро-Невской лавры, собор и кладбища которой часто посещали. Никакого ответа, конечно, не получили, хотя долго ждали и надеялись. Месяцы ожидания превратились в годы… Но вера в возвращение сына у бабушки, уйдя в глубь души, не исчезала. Иногда, в июне, она вдруг произносила: «Осталось 9 лет…», спустя год – «Осталось 8 лет…».

Затем в город пришла война. Из окна, которое дядя сумел вскоре после моего появления на свет специально пробить в глухой тыльной стене дома для лучшего освещения полутёмной узкой комнаты, я со страхом наблюдал, как чистое голубое небо глухо затягивала жуткая чернота дыма горящих Бадаевских складов. Мрачные месяцы блокады принесли не только тяжелейшие страдания, но и потерю особо дорогих мне дедушки и бабушки. Поскольку я ничего не знал о судьбе тёти Лиды и сестры Наташи, то с той поры стал считать себя единственным, кто всё ещё ждал дядю Колю. (С особым внутренним волнением встретил 1947 г. Увы, надежды не оправдались…)

Однажды в 1944 г. в телефонной трубке я совершенно неожиданно услышал почти забытый голос тёти Лиды, робко поинтересовавшейся, не желаю ли я встретиться с нею и своей сестрой Наташей. Я тотчас радостно откликнулся, и, едва дождавшись назначенного времени, поехал по названному адресу. Вскоре полутёмная лестница дома на известной трущобной улице Шкапина привела меня на последний, кажется пятый, этаж весьма запущенного дореволюционного строения. Дверь открыла очень худая, практически незнакомая, женщина с короткой стрижкой, лишь выразительные глаза которой помогли узнать когда-то миловидную тётю Лиду. В маленькой комнате я заново познакомился с сестрой, оказавшейся стройной белокурой школьницей небольшого роста, черты лица которой, особенно глаза, тотчас напомнили мне дядю Колю. В разговоре за чашкой чая прошлого не касались совершенно, как будто и не было тяжких лет разлуки и страданий «членов семьи изменника родины». В основном расспрашивали меня, да вскользь говорили об успехах в учёбе Наташи и её планах. Тётя часто кашляла, на лесоповале она «заработала» туберкулёз. В облике, в манере говорить, в поведении матери и дочери я сразу ощутил какую-то подавленность, застывший испуг, затаённый страх. Печать своеобразной отверженности осталась на их лицах навсегда, почти не потускнев с годами. Всю последующую жизнь мы с сестрой виделись регулярно, ходили в походы, катались на лыжах, бывали друг у друга на днях рождения. В школе Наташа училась хорошо, особенно ей нравилась математика, она удачно занималась лёгкой атлетикой (бегала средние дистанции) и мечтала о высшем образовании, которого не пришлось получить её родителям. Семья жила очень бедно. Наташа после окончания семилетки поступила в педагогическое училище, всегда получала повышенную стипендию и отдавала её, до последней копейки, маме. Потом выяснилось, что Наташу не могут принять Университет, только в Педагогический институт (училась в Институте им. Герцена с 1 сентября 1953 г. по 25 июня 1958 г.). По меньшей мере, странно воспринимаются теперь решения сталинского руководства – доверить дочери «врага народа» учить детей строителей коммунизма можно, а заниматься теоретической математикой нельзя, вероятно, опасно для обороны страны.

После смерти тирана постепенно началась реабилитация невинных жертв. Получила справку и тётя Лида, ставшая узаконенной вдовой. В официальном документе от 15 апреля 1957 г. за № 4н-0153/57, напечатанном на бланке Военной коллегии Верховного суда СССР, указывалось, что «Дело по обвинению Художилова Николая Михайловича, до ареста работавшего помощником машиниста депо ст. Ленинград-Московский, пересмотрено Военной коллегией Верховного суда СССР 6 апреля 1957 г. Постановление НКВД СССР от 14 декабря 1937 г. в отношении Художилова Н. М. отменено, и дело за отсутствием состава преступления прекращено. Художилов Н. М. реабилитирован посмертно». Справка подписана заместителем Председателя Военной коллегии полковником юстиции П. Лихачёвым. В другом документе указывалось, что «Н. М. Художилов умер от пневмонии в феврале 1942 г.». Это была ложь, власть скрывала масштаб преступлений и побоялась сообщить правду, назвав расстрелянных якобы умершими от болезней.

После окончания института сестра работала учительницей в школе (преподавала математику с 1 сентября 1958 г. по 1 августа 1963 г.). Затем, благодаря содействию дяди со стороны матери Андрея Николаевича Каверзнева (1905–1986), фронтовика и одного из разработчиков проекта атомохода «Ленин», была принята в Ленинградский научно-исследовательский радиотехнический институт, где проработала с 15 августа 1963 г. по 30 ноября 1989 г., проявив себя прекрасным специалистом, виртуозно владеющим тонкостями сложнейших расчётов. В жизни она по-прежнему оставалась замкнутой, малоразговорчивой, не очень склонной к общению. Подруг немного, самой близкой стала сослуживица Элла, чей отец, советский чиновник, тоже был расстрелян. Попытки представителей сильного пола проявлять к ней повышенное внимание никогда не находили отклика, хотя старушка-мама всегда, вплоть до кончины в 1979 г., мечтала о внуках. Наступившее одиночество с каждым годом делало сестру всё более нелюдимой, особенно после ухода на пенсию. Не раз пытался что-то узнать о страшных годах её детства, но она, как правило, отвечала вопросом «зачем тебе это?» и умолкала. Однажды, когда поздравил её с днём Победы, неожиданно рассказала о навсегда врезавшемся в память. Был обычный школьный день, на календаре 9 мая 1945 г. Неожиданно объявили, что необходимо срочно построиться на линейку. Встала в ряд и послушная Наташа. Директор обвёл взглядом строй, увидел десятилетнюю ученицу, стремительно подошёл к ней и громко сказал: «А тебе, дочери врага народа, здесь делать нечего, убирайся вон!». Она убежала в слезах. Лишь позже узнала, что начальник школы по должности (и мерзавец по существу) объявил собравшимся о великой Победе советского народа.

После падения Советской власти мы с сестрой, наконец, узнали правду. В новом документе – архивной справке, выданной Управлением Министерства безопасности РФ по Санкт-Петербургу и области 4 февраля 1993 г. под № 10/44-X 6115 – было написано, что «Художилов Николай Михайлович обвинялся в совершении преступлений, предусмотренных ст. 58-7, 9 и 11 УК РСФСР. Комиссией НКВД и Прокурора СССР 14 декабря 1937 г. приговорён к расстрелу. Приговор приведён в исполнение 20 декабря 1937 г. в Ленинграде. Жертвы репрессий захоранивались в Левашовской пустоши, у пос. Левашово».

Вскоре мы, как и многие другие потомки невинно убиенных, отметили небольшим православным крестом-кенотафом условное место упокоения бесконечно дорогого нам человека – отца и дяди и ежегодно посещали его, не только 30 октября. А в 2012 г. удалось увековечить память более долговечной плитой.

От одного из товарищей по несчастью я узнал, что родственникам разрешено знакомиться с делами осуждённых. В приёмной известного дома на Литейном проспекте мы написали заявление и спустя пару недель нас пригласили для ознакомления со следственным делом. Невольно ощущая холодок на спине от любого взгляда молча присутствовавшего в комнате сотрудника, мы с каждой прочитанной страницей (а их оказалось 84!) всё больше ощущали гнетущую атмосферу 1937 г.

Открывает зловещую летопись постановление об аресте, которое утвердил пом. нач. УНКВД ЛО – ст. майор государственной безопасности Шапиро. Оказывается, дядю изобличали в том, что «будучи в должности ст. инженера по механизации Ленинградского узлового погрузочного управления грузовой службы Управления Окт. ж. д., в течение 1935–36 гг. проводил к.-р. вредительскую работу, выразившуюся в разрушении всех подъёмных погрузочно-разгрузочных работ Окт. ж. д., <…> и особо яркое проявление к.-р. вредит. работы было с повалкой и порчей подъёмного 19-тонного парового крана № 47…». Подписали путёвку на тот свет пом. нач. 3-го отделения 6-го отдела УГБ лейтенант Бычков, нач. 3-го отделения ст. лейтенант Исаев, зам. нач. 6-го отдела капитан Брозголь. Дальше, страница за страницей, следуют протоколы допросов, которые вёл лейтенант Бычков. Первый датирован 14-м июня. Его содержание изложено на 14 страницах. Художилов виновным себя не признал, а в ответ на вопрос о существовании в области погрузочно-разгрузочных работ контрреволюционной деятельности подробно рассказал о серьёзных систематических недостатках в своевременном снабжении остро необходимыми запасными частями соответствующих механизмов, что приводило к выходу их из строя. На эти недостатки Художилов неоднократно обращал внимание в устной и письменной форме. Следующий протокол датирован 16-м июня. Ещё 13 страниц. Обвиняемый показал, что срыв планового показателя механизации работ – 57%, произошёл из-за необеспеченного руководством необходимого количества кранов, транспортёров, запасных частей к ним и несвоевременного их ремонта. Третий протокол лейтенант Бычков датировал 17-м июня. На 11 страницах выясняются фамилии вышестоящих должностных лиц, не справлявшихся со своими обязанностями, по чьей вине, согласно мнению Художилова, неудовлетворительно производились погрузочно-разгрузочные работы. Арестованный назвал руководителей (И. Л. Виноградов, Л. П. Сливяк, П. Н. Спивак, П. Г. Молчанов, К. И. Линов), в чьи обязанности входило разностороннее обеспечение соответствующих работ, и подчеркнул, что наличие в парке 7 кранов 5 различных систем серьёзно затрудняет их эксплуатацию, ремонт и снабжение запасными частями, о чём он не раз докладывал руководству в письменной форме, однако никаких практических действий оно не принимало. Затем, судя по протоколам, наступила пятимесячная пауза. В конце ноября, 27 числа состоялась последняя, четвёртая встреча палача и жертвы. Её содержание запротоколировано на пяти с половиной страницах. Обвиняемый «признаёт» себя «участником польской националистической контрреволюционной группы», в составе которой выполнял задания завербовавшего его Л. П. Поляка в 1933–1937 гг. В отличие от предыдущих протоколов подпись «преступника» стоит под каждым, сформулированным следователем, ответом. Подписи выглядят уже менее уверенными. После десятого вопроса неожиданная и много значащая запись – «Допрос прерван». Видимо, заключенный, не выдержав пыток, потерял сознание.

С не меньшим интересом мы читали и документы, проливающие свет на заключительную часть постигшей нашу семью трагедии. В 1956 г. в Прокуратуру обратились с заявлениями жёны трёх из шести невинно расстрелянных по делу дяди Коли: Е. И. Поляк, А. И. Лихоткина и А. И. Вишневская (жена начальника железной дороги Г. Г. Вишневского). На основании проведённой старшим следователем Следственного отделения УКГБ СССР майором Прокофьевым проверки было дано заключение о необходимости прекращения дела. Заместитель Генерального прокурора СССР государственный советник юстиции 1-го класса П. Кудрявцев 7 января 1957 г. внёс протест в Военную коллегию Верховного суда СССР: «Проверкой установлено, что дело по обвинению Вишневского и других было искусственно создано по инициативе быв. работников ДТО НКВД Октябрьской жел. дороги Брозголь и Василец и при участии других работников ДТО, „признательные“ показания обвиняемых получены в результате незаконных методов следствия». На этом основании юрист высшей категории просил постановление Комиссии НКВД и Прокурора СССР отменить, а дело прекратить за отсутствием состава преступления. Протест был удовлетворён.

Последнее слово о дяде Коле пришло неожиданно со страниц протоколов допроса в 1956 г. тех сослуживцев, которых привлекали как свидетелей в 1937 г. Слесарь И. Д. Уваров, отвечая на вопрос майора Прокофьева, показал: «Художилова Н. М. я помню только с хорошей стороны. Он был хороший специалист, лично сам работал на физических работах, поэтому подчас по внешности и одежде в нём трудно было узнать начальника. С рабочими он жил хорошо, и те к нему относились с уважением; рабочие его любили. Поэтому, когда Художилов был арестован, то рабочие были возмущены и удивлены». В подобном духе высказывались слесарь А. Г. Степанов и стропальщик П. М. Соколов. А когда их спрашивали о показаниях (точнее – наговорах) в протоколах девятнадцатилетней давности, они ссылались на молодость, слабеющую память и давление следователя. Закончив знакомство с документами, мы некоторое время сидели молча, по-своему переживая прочитанное, ощущая трагичность событий, приведших к безвременной потере близкого нам человека.

После выхода на пенсию Наташа медленно и неуклонно угасала и, пока ещё осознавала своё положение, всё время повторяла: «За что нам, папе, маме и мне такая судьба?». Она умерла 5 мая 2007 г., похоронена на Северном кладбище. Действительно, за что злодеи погубили род, верой и правдой служивший Отечеству?

История не давала тому никаких оснований. В Исповедальных ведомостях деревни Боярскова Тиксинской волости Тотемского уезда Вологодской губернии за 1795 г. указано 17 мужчин и 26 женщин, проживающих в 8 дворах. Во дворе под номером пять жил Никифор Иванович Художилов, 36 лет, с женой Ксенией Ивановной, 35 лет и сыновьями – Алексеем, 10 лет и Петром, 3 лет, а также дочерью Гликерией, 13 лет.

Алексей Никифорович Художилов (1791–1834) начал службу 13 декабря 1807 г. рядовым Артиллерийского корпуса, с 1 января 1812 г. он уже унтер-офицер Морской артиллерии, с 21 октября – в престижном лейб-гвардии Финляндском полку, в составе которого сражался с войсками Наполеона, награждён медалью «За взятие Парижа» на андреевско-георгиевской ленте. Закончил службу в гарнизонном батальоне Вологды в чине поручика, заслужив для себя и своих потомков право быть причисленным к дворянскому сословию.

Его сын Николай Художилов (1824–1895) по примеру отца посвятил свою жизнь службе в армии, на различных должностях в военных училищах, в конце жизни назначен в Главное Управление Военно-учебных заведений с присвоением вслед чина генерал-майора.

Дело продолжил его сын Михаил Художилов (1871–1942), мой горячо любимый дедушка, офицер-воспитатель Александровского кадетского корпуса, в 44 года подававший рапорт Императору с просьбой отправить его на фронт войны с Германией, но получивший отказ как высококвалифицированный специалист, необходимый в корпусе для качественной подготовки кадров.

Дядя Коля, единственный сын патриота-полковника М. Н. Художилова, тоже получил среднее образование в Александровском корпусе. Это лишило его возможности продолжить учёбу после октябрьского переворота и привело к трагическому финалу.

Никто из Художиловых в неблаговидных поступках замечен не был. Фамилия у рода появилась, видимо, от прозвища, которое когда-то получили предки – сухопарые, жилистые, трудолюбивые, таковыми были и те, которых я знал. Жестокая несправедливость привела к полному исчезновению честного рода, память о котором храню только я, да, быть может, сохранят эти строки.

Мартиролог постскриптум

Благово, Художиловы, Кореневы, Семёновы и другие

У каждого, как известно, есть родственники, близкие, и не очень близкие. В XX веке в нашей стране родственные связи сильно ослабли, во многом благодаря массовым необоснованным репрессиям. В отличие от многих, я дорожил родственными отношениями, интересовался судьбами людей своего генеалогического древа. И постепенно выяснилось, что 20 родственников подверглись репрессиям, одних расстреляли, других отправили в ГУЛАГ, третьих сослали и тем самым всем искалечили жизнь. И вот имена.

Благово Константин Петрович (28.03.1874, Ораниенбаум – 30.12.1920, Феодосия) – дед, полковник 147-го пехотного Самарского полка, кавалер 7 орденов, в том числе Св. Георгия IV ст., и Георгиевского оружия, инвалид войны (без руки), перед арестом находился на лечении в Крыму (Саки), расстрелян в Феодосии 30 декабря 1920 г.

Благово Зинаида Михайловна (9.11.1881, Новгород – 1938, Ленинабад) – бабушка, жена К. М. Благово. Коллегией ОГПУ 24 (25) апреля 1931 г. осуждена по ст. 58-11 УК РСФСР на 3 года ссылки в Сибирь. По отбытии срока вернулась в Ленинград. В 1935 г. – счетовод Геодезического бюро Леноблжилкоммунотдела. Вторично арестована 11 марта 1935 г. Особым совещанием при НКВД СССР 14 марта 1935 г. осуждена как «социально опасный элемент» на 5 лет ссылки в г. Иргиз. Особым совещанием при НКВД СССР 16 августа 1936 г. осуждена к ссылке в Ленинабад (совр. Худжанд), где и погибла в лагере в 1938 г.

Благово Владимир Константинович (28.08.1903, Ораниенбаум – 11.10.1976, Москва) – отец, студент Института путей сообщения, был арестован в марте 1923 г., в мае переведён в Москву в Бутырскую тюрьму, осенью по ходатайству Политического Красного Креста освобождён и продолжил учёбу.

Благово (урожд. Художилова) Татьяна Михайловна (30.04.1903, Петербург – 15.01.1932, Ленинград) – мама, дочь М. Н. Художилова, окончила Педагогический институт им. Герцена, филолог-романист, библиотекарь Института водного транспорта, арестована и находилась в тюрьме в Ленинграде с 3 ноября 1930 г. по 23 марта 1931 г.

Художилов Михаил Николаевич (17.05.1871, Петербург – 21.01.1942, Ленинград) – дед, полковник, преподаватель Александровского кадетского корпуса, после 1917 г. ст. корреспондент Управления Невстроя, арестован 3 ноября 1930 г. Выездной сессией Коллегии ОГПУ осуждён на 3 года ссылки в Северный край, отбыл срок в Сыктывкаре в 1931–1933 гг.

Художилов Яков Николаевич (03.1873 – 193?) – двоюродный дед, полковник. Арестован 22 ноября 1930 г. Дальнейшая судьба неизвестна.

Художилов Николай Михайлович (16.09.1900, Петербург – 20.12.1937, Ленинград) – дядя. Расстрелян в Ленинграде 20 декабря 1937 г., похоронен в Левашовской пустоши.

Каверзнева Лидия Николаевна (4.03.1908, Виндава – 16.06.1979, Ленинград) – тётя, жена Н. М. Художилова, бухгалтер. Арестована 2 января 1938 г. Находилась в ссылке в Кировской области, освобождена 11 июля 1944 г.

 Художилова Наталья Николаевна (23.09.1934, Ленинград – 5.05.2007, Петербург) – двоюродная сестра, дочь Н. М. Художилова. Арестована 2 января 1938 г. Находилась в ссылке в Кировской области, освобождена 11 июля 1944 г.

Васильева Татьяна Николаевна (12.10.1886 – 7.11.1953, Муром) – младшая сестра Веры Николаевны Васильевой (в замужестве Художиловой), бабушки с материнской стороны, филолог. Арестована в Ленинграде, находилась в лагере на ст. Потьма в 1932–1935 гг. и в Карлаге в 1937–1944 гг.

Коренева Ксения Яковлевна (22.04.1896, Петербург – 23.12.1981, Муром) – тётя, племянница В. Н. Васильевой (в замужестве Художиловой) бабушки с материнской стороны, преподаватель математики. Арестована 15 января 1935 г. за принадлежность к истинно-православной церкви митрополита Иосифа, осуждена на 3 года, срок отбывала в Карлаге, освобождена 5 июля 1937 г. без права проживания в крупных городах. Жила в Муроме.

Коренева Вера Яковлевна (25.08.1897, Петербург – 10.11.1993, с. Пятницкое Владимирской обл.) – тётя, дочь Е. Н. Васильевой, преподаватель литературы, арестована 15.01.1935 г. за принадлежность к истинно-православной церкви митрополита Иосифа, осуждена на 3 года ссылки, находилась в Карлаге (Караганда), освобождена 5 июля 1937 г. без права проживания в крупных городах. Жила в Муроме, позднее в с. Пятницкое.

Остров Михаил Дмитриевич (1879–1938, Ленинград) – родственник по отцовской линии, бухгалтер. Арестован в Боровичах 14 ноября 1938 г. Расстрелян в Ленинграде 26 апреля 1938 г.

Корсаков Константин Дмитриевич (1883–1942) – родственник по отцовской линии, имел физико-математическое (МГУ) и сельскохозяйственное (Петровская академия) образование. Арестован в 1929 г. Отбывал ссылку в Караганде, с 1937 г. там же на поселении, вновь арестован в 1941 г., осуждён на 10 лет, умер в тюремной больнице в 1942 г.

Семёнова Долорес Александровна (р. 25.10.1936, Москва) – троюродная сестра, редактор. После ареста матери находилась в детдоме в 1942–1944 гг.

Семёнова (в замужестве Китаева) Луиза Александровна (р. 9.07.1932, Москва) – троюродная сестра, биолог. После ареста матери находилась в детдоме в 1942–1944 гг.

Балк-Фельдбау Эдуард Отто Рудольфович, (1899, Австро-Венгрия – 1.08.1937, Москва) – муж двоюродной сестры отца Г. А. Семёновой, немец, австрийский коммунист, эмигрант с 1918 г., старший экономист Всероссийского объединения курортов Наркомздрава СССР. Расстрелян в Москве 1 августа 1937 г.

Семёнова Галина Александровна (31.10.1904, Калязин – 1973, Москва) – двоюродная сестра отца, химик-технолог, жена Э.О.Р. Балк-Фельдбау, мать Долорес и Луизы Семёновых, арестована в ноябре 1937 г. Отбывала срок в АЛЖИРе (Акмолинском лагере жён изменников родины), освобождена в 1944 г.

Семёнов Александр Иванович (1873 – 1942, Москва) – купец, муж родной сестры деда Елены Петровны Благово, шесть месяцев находился под арестом в 1918 г.

Розанова Екатерина Николаевна (1900 – 12.11.1982) – двоюродная сестра Т. Н. Васильевой, врач-педиатр детской больницы им. Филатова. Арестована в Ленинграде в 1949 г. Отбывала срок в Инталаге.

Никита Владимирович Благово,
С.-Петербург

Железнодорожники Григорий Георгиевич Вишневский, Леонид Ильич Марголин, Александр Васильевич Лихоткин, Леонид Петрович Поляк, Николай Михайлович Художилов и Павел Васильевич Катещенков расстреляны по так называемому списку «Поляки» № 46. В предписании на расстрел их номера 1–6 из 94 приговорённых к высшей мере наказания.

93 человека считаются расстрелянными в Ленинграде 20 декабря 1937 г. Есть основания считать, что Вишневский расстрелян 28 декабря. Видимо, понадобились дополнительные допросы. Они помянуты в 4-м томе «Ленинградского мартиролога». Там же см. воспоминания о Лихоткине. Фёдор Францевич Колодзейский расстрелян в Боровичах 28 декабря 1937 г. Помянут в 5-м томе «Ленинградского мартиролога».

Константин Петрович Благово помянут как Благов в списке расстрелянных в Феодосии в книге Л. М. Абраменко «Последняя обитель. Крым, 1920–1921 годы» (Киев, 2005).

Эдуард Отто Рудольфович Балк-Фельдбау помянут в Книге памяти «Расстрельные списки: Москва, 1935–1953: Донское кладбище [Донской крематорий]» (М., 2005).