Эстеркин Самуил Михайлович

ЭСТЕРКИНЫ

Мои отец и мать были родом из сибирских городов Тобольска и Ачинска, поженились в 1924 г., в начале 1926 г. переехали в Ленинград, где я и родился в конце года. Отец был 1886 г. рождения, старше матери на 11 лет, участвовал в революционном движении, дважды за это сидел в тюрьме, после революции получил юридическое образование, в 1934 г. был уже в звании бригвоенюриста (носил один ромб), а на момент ареста работал доцентом кафедры уголовного права Ленинградского юридического института им. Н. В. Крыленко. Мать, прекрасно владевшая английским и немецким языками, получила медицинское образование, окончив в начале двадцатых годов Харьковский медицинский институт.

Под воскресенье, с 11 на 12 февраля 1938 г., где-то во втором часу ночи, когда уже все спали, раздался продолжительный звонок в дверь. На вопрос вставшей с постели матери – «Кто?» – послышался ответ: «Дворник, откройте». Не успела моя мать открыть дверь, как в квартиру буквально ворвались двое военных, один в штатском и дворник.
– Оружие под подушкой? – прозвучал вопрос.
– Нет оружия, – ответил проснувшийся отец и начал одеваться. Один из военных встал с винтовкой у кафельной печи, дворник сел на стоявший в углу спальни стул, а человек в штатском протянул бумагу – это был ордер на арест отца и производство обыска.

Помню растерянное лицо матери, угрюмое выражение на лице отца и крайнее удивление домработницы. Обыск продолжался недолго – не более часа. Моя мать металась по квартире, приговаривая: «Это тебе благодарность за всё, что ты сделал для людей, за честную работу». Отец спокойно отвечал: «Не волнуйся, я уверен – разберутся, это какая-то ошибка».

Забрали некоторые фотографии, какие-то бумаги и предложили матери собрать необходимые вещи для отца: тёплое бельё, носки и туалетные принадлежности. Мать бросалась от одной вещи к другой, не зная за что схватиться, что сделать и чем помочь. Затем кое-как уложили собранные вещи, отец одел военную форму, поцеловал мать, подошёл ко мне и поцеловал меня (я всё ещё не мог понять, что происходит) и пошёл в сопровождении всех непрошеных гостей на выход.

Во дворе дома стоял «чёрный ворон», крытая большая машина, одна из многих, которые в ту пору «работали» по ночам в Ленинграде, увозя людей в неизвестное – военных и учёных, музыкантов и писателей, рабочих и крупных руководителей, одним словом, многих, многих и многих.

Мы вместе с матерью прильнули к окну, которое выходило во двор, и вдруг я увидел (до сих пор эта сцена стоит перед глазами), как отец, сопровождаемый конвоирами, споткнулся перед самой машиной, упал, но тут же поднялся и шагнул в открытую заднюю дверь «ворона». Видя, как отец оступился, упал и поднялся, я закричал: «Папа»! Никогда не забыть охватившего меня в этот момент страха, я понял, что случилось что-то страшное и непоправимое.

Больше я отца никогда не видел. Не знал я и того, что часом или двумя раньше, перед тем как забрали отца, в эту роковую ночь был арестован его родной брат, живший в этом же доме, но с противоположной стороны, и его так же увезли в том же «чёрном вороне».

Так зимней февральской ночью началась трагедия нашей поредевшей семьи, все последующие годы, вплоть до смерти «отца всех времён и народов», жившей в страхе томительного ожидания плохих вестей и несчастий.

Единственной и последней вестью от отца через два-три месяца после ареста было маленькое послание, написанное карандашом на папиросной бумажке, которую принёс поздним вечером плохо одетый человек, сидевший в одной камере с отцом и чудом выпущенный из тюрьмы. На бумажке было написано: «Попал в  о б щ у ю  п о л о с у, всё брось и уезжай с сыном из города». На словах пришедший сокамерник отца сообщил, что «следствие» скоро закончится, однако отец очень болен, ноги у него опухли и он не может стоять, а последние дни ему даже разрешили лежать. Мать хотела пригласить пройти в квартиру этого человека, накормить его и поподробнее расспросить об отце, но он, сославшись на то, что очень торопится, извинился и быстро ушел, не сказав о себе ничего и не оставив телефона или адреса.

В конце сентября 1938 г. была произведена конфискация имущества (спальня, кабинет отца и масса других вещей вплоть до кухонных вилок и ложек), которое было вывезено на двух грузовиках буквально на следующий день после его описания, а мать как «жена врага народа» была направлена в распоряжение Кировского областного управления НКВД с последующей административной высылкой в село Уни, расположенное в 75 км от ближайшей железнодорожной станции Фалёнки. Туда же после соответствующих процедур конфискации и лишения жилплощади одновременно с моей матерью была выслана семья арестованного брата отца – мать и сын, десятиклассник. Я был отправлен к сестре матери в Москву, а через год, в 1939 г., мать забрала меня к себе в село, где поселилась (снимала шестиметровую комнату в частном доме) под надзором районного отделения НКВД, которое обязана была посещать каждые два дня для соответствующей отметки.

Надо сказать, что мать не сидела сложа руки. Пока мы находились после ареста отца в Ленинграде, носила аккуратно передачи в тюрьму, выстаивая для этого многочасовые очереди. Направила несколько писем на имя Сталина, но ответа, естественно, никакого не получила. Хлопотала она, запрашивая о судьбе отца, и в дальнейшем, живя уже в Кировской области, но все её письма оставались без каких-либо ответов.

С большим трудом, после многочисленных хождений, мать устроилась на работу в районную больницу патронажной сестрой, поскольку пыталась поступить и даже работала по несколько дней учительницей немецкого языка в школе, но её тут же увольняли как неблагонадёжного работника.

Всего в этот далекий от областного центра район было выслано шесть репрессированных семей, об одной из которых расскажу подробно, так как мать с ней очень подружилась, и дружба эта продолжалась до самой смерти матери.

Ольга Александровна Зворыкина, медик по образованию, была в конце 1938 г. направлена в административную высылку из Ленинграда после ареста первого её мужа, дворянского сословия, с которым была многие годы до того в разводе и от которого были у неё две очаровательные девушки: Тата (Наталья) и Китя (Екатерина), обе уже взрослые, свободно владевшие английским и итальянским языками. С Ольгой Александровной добровольно поехал в высылку её второй муж, Иван Васильевич Красовский, интересный пожилой человек, бывший к тому времени на пенсии, до революции работавший мировым (районным) судьей.

Михаил Самойлович Эстеркин,
Москва

Братья Самуил Михайлович (Шмуйль Гиршевич) и Иосиф Рахмельевич (Михайлович) Эстеркины расстреляны по так называемому списку № 19 харбинцев – японских шпионов. В предписании на расстрел их порядковые номера 69 и 70 (из 71 приговорённого к высшей мере наказания). 67 человек считаются расстрелянными 11 сентября 1938 г. и помянуты в данном томе. Возможное место погребения – Левашовское мемориальное кладбище. Четверо приговорённых не были расстреляны, они будут помянуты в 12-м томе «Ленинградского мартиролога».

Переводчик и преподаватель Фёдор Анатольевич Зворыкин расстрелян по так называемому Списку немецких шпионов № 22. В предписании на расстрел значится 25-м из 73 приговорённых к высшей мере наказания. Все, кроме троих, чья судьба пока неизвестна, считаются расстрелянными 6 сентября 1938 г. Все помянуты в данном томе. Среди них однодельцы Зворыкина – преподаватели иностранных языков и инженеры (воспоминания о братьях Гессе см. выше) и работник Публичной библиотеки Отто Даттан. – Ред.