Зейферт Карл Густавович
КАРЛ ГУСТАВОВИЧ ЗЕЙФЕРТ
Семья моего папы жила на Обводном канале в доме 115. Дедушка, Густав Христианович Зейферт, и бабушка, Генриетта Фёдоровна, вероятно, приехали в Россию ещё в царское время. Папа окончил начальную школу, плохо говорил по-немецки, но понимал всё. Работал, начиная с 12 лет, на заводе «Электромеханика» Я. Н. Гордеенко, фабрике роялей «Мюльбах», заводе «Дюфлон». В 1914 г., когда началась империалистическая война, папу арестовали и выслали как германского подданного в город Орск, туда же с ним поехала и моя мама, Александра Николаевна Евграфова. Вместе с другими немцами папу из Орска отправили на полевые работы на хутор в Башкирию. В 1916 г. он был отправлен обратно в Орск помощником машиниста на электростанцию. В Орске в 1919 г. родился мой брат Лёва. В это время папины родственники – его брат Макс и сестра Ольга с родителями – уезжали в Германию, папа ехать отказался. Я родилась в 1921 г. в Оренбурге, когда родители возвращались в Петроград; папа шутил, что меня потеряли цыгане, а они с мамой меня подобрали.
С 1922 г. мы проживали на набережной реки Фонтанки, дом 2/4, квартира 375. Папа работал на заводе им. Козицкого механиком, бригадиром, мастером. В 1924 г. родилась моя сестра Лидия, а в 1927 г. – брат Леонид. Папу помню молчаливым, сосредоточенным, в меру остроумным. К нам, детям, он относился со вниманием и заботой. Соберёт нас вокруг себя, и поём мы песни; мама и сестра пели хорошо, а я – плохо, папа говорил: «Тебе, Люся, слон на уши наступил». Однажды он с работы пришёл с мешком яблок, рассыпал в комнате их на пол; мы бросились их собирать, папа смотрел на нас и определил, кто был проворнее. Папа в Новый год всегда приносил большую ёлку, и украшали они с мамой ночью, а утром, когда мы вставали, под ёлкой искали подарки. Со взрослыми гостями мы никогда не сидели за столом, нам на кухне на стол насыпали орехов, семечек, конфет, мы были рады. Мы, дети, никогда не слышали от папы плохого слова, он нас не бил, с мамой не ссорился, не ругался, деньги с получки отдавал все маме с листочком, запомнились мне 911 рублей за какое-то изобретение.
Папа был скромный трудолюбивый человек, помню, как он перекладывал в комнате печь из одного угла в другой, чтобы было теплее; зимой нас переселяли на кухню, и папа с мамой спали в комнате, а летом наоборот. Кухня была большая, и там папа собрал токарный станок. Дома же папа смастерил антенну, и можно было ловить радиостанции, надев на уши наушники.
В 1933 г., когда был голод, мы всей семьей выращивали картошку, завод выделял землю, мы её обрабатывали, а папа мешки возил домой.
В 1937 г. папу уволили с завода как иностранца. Помню, его товарищи писали в Москву, что папа в 1925 г. принял советское гражданство, но все военные заводы освобождали от иностранцев и ответ был однозначен: никаких исключений. Так папа стал безработным, затем недолго работал в артели. Мы помогали ему песком набивать медные трубочки, а он их гнул на домашнем станке в полукруг, для манометров. Год был материально трудный, однажды папа собрал нас вокруг себя, говорил напутственные слова, как мы должны себя вести и заботиться о себе и маме, почему-то плакал. Обстановка в доме была напряжённой, с мамой они о чём-то беседовали на кухне, очень озабоченные.
В марте 1938 г., число я уже не помню, но ночью пришли какие-то мужчины, разбудили нас, стучали по стенам, что-то искали, перетрясли все постели, шарили в наших тетрадях и учебниках, что-то забрали, даже мой учебный конвертик с суффиксами, забрали папино радио и антенну, из буфета серебряные монеты, документы. Очень долго всё это длилось, папа был на кухне вместе с мамой, попрощаться с нами ему не дали, вид у папы был печальный, молчаливый. Когда папе сказали одеваться, я тоже оделась и вышла на улицу.
На Фонтанке стояла машина. Я подбежала к шофёру, спросила, куда поедет эта машина, шофёр посмотрел на меня, но ничего не ответил. В это время из ворот дома вышла охрана вместе с папой, папа шёл спокойный, с узелочком в руках, я тоже не плакала и не бросилась к нему, а когда машина поехала, я бежала за ней до улицы Чайковского. Два раза в Большом доме взяли передачу для папы. В августе месяце нашу семью выслали на Урал, в Уксянский район Челябинской области. Затем нам, детям, позволили вернуться в Ленинград, в ту же квартиру. Бабушка и дедушка, которые жили отдельно, оформили над нами опекунство.
Перед войной бабушка умерла, сестра и брат уехали к маме в ссылку. А я и дедушка, Евграфов Николай Евграфович, остались в блокадном Ленинграде. Дедушка сразу умер. С папиной фамилией мне очень не повезло, я была дочь «врага народа», с учёбы меня отчислили, на работу не принимали. Были у папы друг в посёлке Мурино, дядя Федя, и его жена тётя Оля, которые обещали папе, если случится беда, помогать нам. В ноябре 1941 г. я пришла к ним, меня покормили, в чулане на полу уложили спать, прожила у них два дня, на третий день тётя Оля напекла мне из картофельной шелухи лепёшек и отправила домой в Ленинград пешком, поезда уже не ходили. Однажды сосед дядя Миша в корзинке принёс мне собачку Дезиньку и попросил спрятать, а вечером я её держала за лапки, а дядя Миша перерезал ей горло и сварил суп, угостил меня и хозяйку собачки, сказал, что ему с завода принесли поддержку. Соседский мальчик Юзик сварил свою любимую кошечку, покормил маму, но это не спасло, не стало ни кошечки, ни мамы. Тётю Настю мы с Юзиком зашили в простыню, привязали к санкам и свезли на водокачку, там был построен большой барак для умерших. Ещё я с Юзиком ходила на эвакопункт, чтобы уехать в ссылку к маме, но как посмотрят в паспорт: «Зейферт? Подождите, нет мест». В январе месяце два или три дня не выдавали хлеба, пили одну воду, а от воды опухали. Было очень холодно, жгли мебель, спали в зимних пальто. Юзику было около 14 лет, не дождавшись эваколиста, он ушёл, куда глаза глядели. В апреле я получила эваколист, еле двигаясь, дошла до Финляндского вокзала, проехала по Ладоге. Машины там уже проваливались под лёд, но мы доехали до берега, где нас трактором вытащили из полыньи. Чтобы сесть в товарный вагон, рукой брали ногу, вставали на подножку вагона, сзади под зад толкали плечом, и ты кубарем летел в вагон. Я ехала 30 дней до Челябинска, потом до Миасса, а от Миасса 25 км пешком, за телегой, на Ленинский прииск, где жила мама. Сестра и брат, увидев меня, испугались. Кожа да кости, выглядела я, как семидесятилетняя старуха. Помню, попросила я картошки и очень хотела лечь. Сапоги им пришлось разрезать – ноги от ходьбы очень распухли. Две недели была без сознания, как и чем меня лечили, не знаю, только помню: как открою глаза, мама на меня смотрит, сидя на печке. Спустя некоторое время, держась за стенки, училась ходить, а когда сестра вывела на улицу, потеряла равновесие и упала, так продолжалось почти год.
Мама всё время делала запросы, не могла поверить в то, что случилось с папой и нашей семьёй, и почему ей каждый месяц надо за 25 км ходить в органы НКВД и отмечаться. В 1943 г. весной я стала подумывать, что надо как-то возвращаться домой. Но опять этот паспорт и фамилия! Когда был объявлен набор в армию в Миасском военкомате, я с сестрой в домовой книжке стёрли «Зейферт», написали мамину девичью фамилию «Евграфова» и получили справку, что из блокадного Ленинграда приехала Л. К. Евграфова. Значит, иду в армию! Однако пока я ходила в Миасс, оттуда обратно и опять в Миасс, я опоздала, списки укомплектовали. Вышла из кабинета, а в коридоре стояла какая-то девушка и горько плакала оттого, что она в этом списке. Я её схватила за руку, потащила в кабинет, попросила её вычеркнуть, а меня вписать в список. Так я была зачислена в 1865-й зенитный артиллерийский полк, который формировался в Саратове. Когда наш полк получил знамя, мы с пушками на платформах доехали до Вильнюса. Воевали. Демобилизовалась я в августе месяце 1945 г., и пришлось в прокуратуре объяснять: не Зейферт потому, что вышла замуж в армии за Евграфова.
В 1958 г. мама вернулась из ссылки, ей выдали свидетельство о смерти, что муж её Зейферт Карл Густавович умер в 1943 г. от инфаркта миокарда, место смерти – прочерк.
В 1990 г., когда я обратилась в прокуратуру, выдали свидетельство, что папа расстрелян в 1938 г. И посмертно реабилитирован и захоронен на Левашовской пустоши. У нас с сестрой есть там место с папиной фотографией, а мама об этом так и не узнала, она умерла в 1980 г.
С папой было хорошо, я его очень люблю, им горжусь, он был большая умница, справедливый, внимательный, любящий жену и детей. Царствие ему небесное.
Людмила Карловна Дубейко,
С.-Петербург
Карл Густавович Зейферт расстрелян по так называемому Списку немецких шпионов № 21. В предписании на расстрел значится 51-м из 91 приговорённого к высшей мере наказания. 90 человек расстреляны 28 июня 1938 г. и помянуты в данном томе. Их возможное место погребения – Левашовское мемориальное кладбище. Один приговорённый не расстрелян и будет помянут в 12-м томе «Ленинградского мартиролога».
Николай Евграфович Евграфов помянут в Книге памяти «Блокада, 1941–1944, Ленинград». – Ред.