Зворыкин Федор Анатольевич
ФЁДОР АНАТОЛЬЕВИЧ ЗВОРЫКИН
Мой дед, Фёдор Анатольевич Зворыкин, погиб за 11 лет до моего рождения. Но в нашей семье было принято разговаривать о пережитом, а как только моя мать, Наталья Фёдоровна Зворыкина, вышла на пенсию, она составила по письмам и воспоминаниям историю семьи. Рассказ о Фёдоре Анатольевиче составлен мной на основании её записок. Семья Зворыкиных была из обедневших дворян. В семье было шестеро детей: четыре сына и две дочери. Фёдор был четвёртым ребёнком. Все мальчики учились в Петербурге в Училище правоведения.
Дальше выдержки из записей, сделанных Н. Ф. Зворыкиной.
«По окончании Училища Фёдор Анатольевич был причислен для работы в Министерство путей сообщения. Но сначала он отбывал воинскую повинность в Конногвардейском полку.
После отбывания воинской повинности, одновременно со службой в Министерстве, на которую, видимо, не тратилось много времени, Фёдор Анатольевич серьезно увлёкся музыкой. Он имел абсолютный слух, и музыка настолько захватила его, что он поступил на композиторское отделение Консерватории. Может быть, любовь к музыке вынесена была ещё из Училища – ведь воспитанником его был П. И. Чайковский. Видимо, там умели привить вкус к музыке.
В Консерватории Фёдор Анатольевич учился у Глазунова и Лядова. Однако скоро разочаровался в своих способностях, признав их недостаточными для композитора, и не кончив, ушёл из консерватории. Тем не менее, с этих пор музыка становится его постоянной любовью. Где бы он ни жил, у него всегда был инструмент – пианино или рояль, взятый напрокат, иногда очень старый.
Когда началась империалистическая война 1914 года, Фёдор Анатольевич стал уполномоченным „Красного Креста“.
Работа Фёдора Анатольевича в „Красном Кресте“ была отчасти инспекторской, отчасти представительской, организационной. По делам службы он ездил в Швецию, в Иран. Однажды Фёдору Анатольевичу было поручено сопровождать из Петербурга в Киев медицинских сестёр Кауфманской общины, которые ехали работать в русско-американский госпиталь. Фёдор Анатольевич должен был разместить их по вагонам, следить за порядком и заботиться о том, чтобы они были обеспечены всем необходимым. Среди сестёр общины ехала и будущая жена Фёдора Анатольевича. В 1915 году Ольге Александровне Матвеевой шел 22-й год.
Ольга Александровна недурно пела низким, очень мягким меццо-сопрано, удивительно приятного тембра. Для профессиональной певицы голос не годился, но для камерного пения, для себя или в небольшом зале был вполне хорош. Фёдору Анатольевичу было тогда уже 39 лет. Он охотно аккомпанировал и поправлял ошибки молоденькой певицы. Они венчались в 1915 году.
Вскоре произошла революция. „Красный Крест“ был расформирован. Фёдор Анатольевич остался не у дел. В 1917 году ему был 41 год.
В своих записных книжках он записал такой диалог с самим собой:
– Я не против советской власти, наоборот, я за советскую власть, хотя я по убеждениям своим и по природе – анархист-индивидуалист, но я за советскую власть.
– Почему и как это в Вас сочетается?
– Советская власть есть проводник известного необходимого миру идеала. Конечно, советской власти в той форме, которую намечает себе государство, – никогда не будет, и социального устройства советского никогда не будет в чистом виде, но советская власть необходимо нужна человечеству как бродило, которое заставляет человечество принимать постепенно и медленно, правда, не так, как хотят большевики, но всё же принимать постепенное приближение к большевистскому идеалу.
Советская власть создаёт в истории человечества огромнейшую эпоху, гораздо большую, чем, например, великая французская революция.
– В чём же это достижение, в чём эпоха? Ведь вот мы же видим, напротив, неустройство, разруху и т. д.
– Да это всё так, разруха – это разруха. Но всё же достижения огромны и заключаются они вот в чём. Ведь главное стремление советской власти есть социальная всемирная революция. Ну, так вот: революции этой никогда не будет. Никогда большевики не дождутся всемирной революции, и всё же, несмотря на это, уже и сейчас достигаются те результаты, которые должны были произойти в том случае, если бы всемирная революция разразилась. Достигаются они, правда, очень медленно, черепашьим шагом, но всё же достигаются».
(В октябре 1916 года у Зворыкиных родилась дочь Наталья, а в декабре 1918 года – вторая дочь, Екатерина.)
«Революция и гражданская война сопровождались разрухой, нехватками во всём. Ольга Александровна меняла на продукты свои вещи.
К скудости и холоду столичного существования прибавилась болезнь Фёдора Анатольевича. У него оказалось тяжёлое воспаление лёгких. После болезни нужно было хорошее питание, которого не было. Врач, следивший за детьми, посоветовал увезти Катю из города, где она очень плохо развивалась. Решили уехать в Вышний Волочёк, где жила тогда Наталья Федоровна, мать Фёдора Анатольевича, а оттуда – в деревню.
Кто-то из знакомых устроил Фёдора Анатольевича в Саково (ныне Калининская область). Саково оказалось местом очень красивым, лесным, и тогда ещё не тронутым. За час можно было набрать бидон земляники, грибы в изобилии росли у самого дома.
В Саково Фёдору Анатольевичу предоставили небольшой флигель, видимо, в бывшем имении, с огородом, которым в основном и кормились. Зарплаты он не получал, но давали паёк из ржавых селедок, да иногда пшена. В натуральном хозяйстве, которым приходилось жить, полностью отсутствовали промтовары. Ольга Александровна сама вязала мужу носки из льняных ниток, выменянных в деревне.
Фёдор Анатольевич должен был заниматься политпросветработой в клубе и заведовать библиотекой. Просветработа сводилась к руководству хором. Иногда устраивали концерты, и тогда Ольга Александровна пела и имела успех.
В Саково прожили два года, до тех пор, пока кому-то из имеющих власть не пришло в голову, что Фёдор Анатольевич – беспартийный и из «бывших» дворян (а тогда говорили просто «из бывших») – не самая подходящая фигура для политпросвета. Пришлось переезжать с насиженного места. Отправились в Сигово (это было неподалёку), тоже в пределах Калининской области. Ехали на лошадях.
Считалось, что Фёдор Анатольевич должен в Сигово руководить Школхозом, который, однако, пока не существовал, а только предполагался. А были там остатки помещичьего хозяйства, которое быстро разворовывалось. Это происходило и до приезда Фёдора Анатольевича и при нём. Он не смог остановить этот процесс. Через два года пришлось покинуть и Сигово.
Теперь мы поселились в Павлово – это в 15 км от Сигова и в 1,5 км от Островно, где тогда жили сёстры: Надежда и Ксения Анатольевны. В Павлово мы въехали во флигель из 3–4 комнат, который стоял в довольно запущенном саду.
Жить, видимо, было не на что. Папа изыскивал пути, чтобы как-то заработать на жизнь. Однажды зимой весь наш двор был заполнен прессованным сеном. Пачки сена были размером с большой ящик. Нам очень нравилось лазать по этим пачкам, прятаться среди них, играть там. Коммерческих талантов у папы не оказалось, и от всех его «гешефтов» (по маминым словам) были одни убытки. Удачнее других его начинаний было разведение пчёл. В саду стояло 5 ульев. Папа с увлечением занимался ими. В хорошие годы мы были полностью обеспечены мёдом на весь год. Кроме того, он служил предметом обмена на масло, например, и другие блага.
В те дни, когда Фёдор Анатольевич занимался пчёлами и вынимал мёд, – он был повсюду: золотом отливали полные банки. Душистые куски сотового мёда лежали грудами на больших тарелках или в чашках. Часть пчёл попадали в мёд и беспомощно барахтались в нём, будучи не в силах выбраться. Папа относился к ним очень бережно – вынимал и живых сажал в леток улья, говоря, что там их оближут товарки и они не пропадут.
Году в 1924–25 мне надо было поступать в школу, а мама хотела работать. Поэтому решено было переехать в Окуловку, Новгородской области. Окуловка была выбрана потому, что там жила мать Ольги Александровны, Александра Ивановна, и сестра Надежда Александровна. Она собиралась переезжать в Ленинград и могла оставить Ольге Александровне квартиру.
В Окуловке Ольга Александровна поступила на работу медсестрой в больницу посёлка Парахино около станции, где получала зарплаты 37 рублей. Безденежье, сопровождавшее семью все послереволюционные годы, продолжалось и здесь.
Фёдор Анатольевич собирался прочно устраиваться и учить детей в Ленинграде, поэтому, временно оставив семью в Окуловке, он уехал в город. Там ему удалось устроиться счетоводом в Стройконтору. Это следовало считать большой удачей, потому что безработица оставляла ничтожную возможность найти работу. Платили в Стройконторе не так мало, но очень нерегулярно, постоянно и надолго задерживая выплату жалования.
Однако холостяцкая жизнь Фёдора Анатольевича, которая (судя по письмам) тяготила его, кончилась только в 27-м году, когда Ольга Александровна с детьми переехала к нему в Ленинград. Поселились в квартире 38 дома 73/75 на улице Красных Зорь (Каменноостровский проспект).
Стройконтора вскоре кончила своё существование, и тут, наконец, Фёдор Анатольевич нашёл поле деятельности, которое вполне отвечало его возможностям и способностям и давало положение и деньги – достаточные для жизни семьи. Он поступил на курсы иностранных языков. Курсы были очень хорошие. Впоследствии диплом этих курсов приравняли к институтскому. Обучение было рассчитано на 5 лет, но знающим язык разрешалось поступать сразу на любой курс для усовершенствования. Федор Анатольевич проучился один год.
Окончив курсы, Фёдор Анатольевич стал преподавать английский язык в Лесотехнической академии, на геофаке Университета (там с очень небольшой нагрузкой и недолго) и в Институте водного транспорта. В Лесотехнической академии ему вскоре присвоили звание доцента и поручили составить учебник английского языка для слушателей лесотехнических вузов. В 1933 году учебник вышел в свет.
Жизнь, наконец стала налаживаться. Наступило более или менее обеспеченное существование. Всем членам семьи были сшиты новые пальто (правда, их сразу украли). На лето снималась дача.
Живя за городом, Фёдор Анатольевич делал длительные прогулки и нас, детей, брал с собой. Надев желтоватого цвета толстовку (домашнего производства, с многочисленными карманами), он брал любимую палку, которую сам делал из можжевельника, и мы отправлялись в дальние походы. Иногда у прогулки была какая-нибудь цель – купить в деревне яиц или масла, иногда это был поход за грибами, а то и просто прогулка.
К природе Фёдор Анатольевич относился очень внимательно, даже нежно. Находил во многих её проявлениях божественное начало, любил и ценил её красоту. Часто, гуляя с нами, обращал наше внимание на особенно красивый вид, венчик цветка или муравейник.
Вернувшись домой со службы, Фёдор Анатольевич переодевался в домашнюю одежду, из которой главной принадлежностью была настоящая красная фетровая турецкая феска, привезённая им из Ирана. Взяв английскую книжку, он усаживался в низкое мягкое продавленное кресло и проводил вечер за чтением. Выглядел он при этом очень уютно.
Был поздний вечер 26 февраля 1938 года. Кати не было дома. Папа уже лёг и читал в своём закутке. Около 12 часов раздался резкий звонок на парадной лестнице, затем очень громкий стук в нашу дверь, и вошли двое в форме НКВД. Чинов не помню. При них закутанная тётка-понятая. Тётку посадили около двери, а двое мужчин принялись делать обыск, т. е. перерывать всё сверху донизу и справа налево.
Наша комната полна была каких-то старых необязательных вещей. Книги ещё дореволюционных изданий, в том числе много хороших и много ненужных. Фотографии, старый метроном. Среди фотографий хранилась и довольно больших размеров карточка царской семьи, наклеенная на плотное паспарту. В небольшом шкафу лежали папины бумаги, в том числе какие-то материалы, оставшиеся от составления учебника, специальные (лесотехнические) тексты на английском языке для работы со студентами. Английские книги. Всё это стало вылезать из шкафов и стеллажей и громоздилось на столах и на полу.
Что они искали – не знаю. На фотографию царской семьи не обратили внимания, может быть, не знали, кто это. Зато отобрали и увезли несколько пачек текстов для студентов на английском языке.
Мы совсем не понимали ничего в том, что происходит. Как большинство, кто оказывался в таком положении, были уверены, что произошла ошибка, в ближайшее время всё разъяснится. Мы не понимали, что папу сейчас уведут на муки и на гибель. Уведут навсегда. Наверное, понимал он сам. Он интересовался, что происходит в стране.
Сначала мы считали этих чужих, ворвавшихся к нам в неурочное время, за людей. Особенно Катя, которая пришла из гостей и после веселья, смеха и музыки попала в атмосферу обыска, не сразу ощутила, с кем имеет дело, и даже пыталась шутить. Кто-то наивно спросил, что они ищут.
– Что надо, то и ищем! – был ответ.
– Куда вы повезёте папу?
– Куда надо, туда и повезём.
Потом эти наши вопросы и разговоры вспоминались со стыдом за свою наивность и глупость и, проворачиваясь в памяти, давали ощущение скрипа ножом по стеклу.
Часа в четыре папу увезли. Он надел старый тёплый полушубок, взял ложку и ещё какие-то мелочи в маленький матерчатый мешочек.
Из окна нашей комнаты, выходившего на Кировский проспект, мы видели, как его посадили в грузовой фургон. Тогда машины, возившие арестованных, назывались „чёрный ворон“. В последний раз мы видели папу.
Прозрение началось в многотысячных очередях за справками. Фёдор Анатольевич сидел в „Крестах“. Справки были крайне лаконичными.
– Да, находится здесь. Можно передать посылку или немного денег.
Естественно, мы ни разу не узнали, получал ли он то, что ему передавали. Осенью сказали, что следствие по делу (какому?) закончено и передано в военную прокуратуру.
Какое, о боже, отношение имел бедный наш штатский папа к военной прокуратуре?
И вот осенью того же 38-го года мы с Катей попеременно стояли всю ночь в очереди за справкой в какое-то окошечко на площади Урицкого (так тогда называлась Дворцовая площадь). С нами вместе стоял за справкой о своём отце и помогал нам перенести тяжесть этой ночи Катин приятель Митя Греков. Глядя на многотысячную очередь, я думала: Я точно знаю, что папа не „враг народа“ – в этом я совершенно убеждена, и то, что я нахожусь в этой очереди, а он – в тюрьме, трагическая ошибка! Но как же остальные? Тоже ошибки? Так много ошибок? Или остальные все „враги народа“ – шпионы, диверсанты? Так много шпионов? Где же сам народ, если все шпионы? Не может быть! Так что же?
К тому времени мы уже знали, что папу обвиняют в троцкизме. Это слово применительно к нему появилось примерно в одно время с его арестом в статье, напечатанной маленькой местной газеткой Лесотехнической академии. Фёдора Анатольевича обвиняли в этом грехе как составителя учебника. Суть дела была в том, что некоторые тексты для чтения были заимствованы у разных деятелей (в том числе политических), а без политики учебник, вероятно, не напечатали бы. За 5 лет, прошедших со дня выхода учебника, некоторые из этих людей оказались за решёткой, и цитировать их было нельзя.
Добравшись до окошечка, я услышала, что „Зворыкин Фёдор Анатольевич осужден особым совещанием по статье 58 пункт 10 на 10 лет без права переписки“! Деньги и передачу взять отказались, мотивируя тем, что он уже отправлен в лагерь. На вопрос – „в какой лагерь отправлен?“ – ответили: „Лагерей много“.
„Бесполезно плакать и молиться!“
Много позже мы узнали (неточно, конечно), что формула «на 10 лет без права переписки» означает расстрел. Ни в какой лагерь этих осуждённых не отправляли. И если сообщение об осуждении мы получили 10 сентября, то день смерти Федора Анатольевича надо считать в конце августа или самом начале сентября 1938 года.
В 1948 году, когда прошли 10 лет, на которые папа был осуждён, уже без всяких надежд, просто из чувства долга я пошла в «Большой дом». Меня принял какой-то майор. Говорю ему, что отец был осужден на 10 лет, что 10 лет прошло – давайте, мол, мне отца. Он старый, может быть, выйдет на поселение. Я должна о нём позаботиться.
Майор улыбнулся, говорит беспечно:
– Ну, знаете, в лагере могли набавить срок, да мало ли что могло произойти.
– Когда его арестовали, – говорю, – ему было 62 года. Скорее всего, его нет в живых – так и скажите!
Майор лениво перебрал жидкую картотеку, стоявшую у него на столе.
– В списках умерших он не числится! Да зачем вам думать, что его нет в живых?
– Затем, что сейчас ему должно быть 72 года, а у вас не санаторий.
– Ну, мало ли! Вот на Кавказе люди живут и сто лет и больше.
– Хорошо, если он жив, то должен быть у вас в списках живых.
– Что вы, у нас нет таких списков!
И снова круг замкнулся. Ещё не велено было с нами разговаривать как с людьми, ещё мы не должны были знать правду.
5 марта 1953 года умер Сталин. На XX съезде Н. С. Хрущев открыл нам истинное лицо Сталина и его дела. Открыл лагеря, из которых стали постепенно возвращаться те, кто был жив.
Фёдор Анатольевич не вернулся. Некоторые люди получали весточки из лагерей – кто-нибудь согласился опустить в ящик письмо родным, или кто-нибудь освободился и пришёл сказать, что видел. Мы ни разу не получили ни одной весточки.
Одновременно с Фёдором Анатольевичем был арестован и заведующий кафедрой иностранных языков Лесотехнической академии Казимир Казимирович Микоша, который на свободе имел с Фёдором Анатольевичем непосредственный контакт. Кто-то говорил, что он потом освободился, но к нам не зашёл.
Наша мама была выслана в пос. Уни Кировской (Вятской) области, где работала фельдшером в местной больнице. Написала письмо Сталину с просьбой дать возможность дочерям учиться. Почему-то нас из Университета не выгнали.
В 1955 году я опять пришла за справкой – теперь уже о реабилитации. Приняли вежливо. Сказали:
– Потерпите. Оставьте заявление с адресом, ходить к нам не надо. Дел очень много. Ваше дело групповое, рассматривать будем всех вместе, не можем заняться вашим отцом отдельно. Когда дойдут руки до этого дела – сразу сообщим.
Действительно, без всяких дальнейших хлопот и напоминаний в ноябре 1957 года я получила такую бумажку:
Военный Трибунал Ленинградского Военного Округа
18 ноября 1957 г.
№ 2213-Н-57/8569
Ленинград 55, Герцена 1
СПРАВКА
Дело по обвинению гражданина ЗВОРЫКИНА Фёдора Анатольевича, 1878 г. рождения, уроженца г. Ленинграда, арестованного 27 февраля 1938 г., до ареста преподавателя английского языка в Лесотехнической академии в г. Ленинграде, – пересмотрено Военным трибуналом Ленинградского военного округа 4 ноября 1957 г.
Постановление от 28 августа 1938 г. в отношении ЗВОРЫКИНА Фёдора Анатольевича, – ОТМЕНЕНО и дело производством прекращено за отсутствием состава преступления.
Гр-н ЗВОРЫКИН Ф. А. реабилитирован посмертно.
Зам. Председателя ВТ ЛенВО полковник юстиции Ананьев
Печать: Военный трибунал Ленинградского Военного округа.
Справка высылается дочери реаб. Зворыкиной Н. Ф. – Ленинград, Кировский пр., дом 73/75, кв. 38.
„Реабилитирован посмертно, за отсутствием состава преступления“ – эти слова значат, что папу (и тысячи других) убили и, скорее всего, мучили просто так! Они не были виноваты.
У них нет могил. Оболганные, оклеветанные – „враги народа“ – они долго служили для устрашения. Вероятно, по мысли Сталина, в этом и был смысл происходящего.
Страдали не только сами осуждённые. Выбитые из колеи нормальной жизни семьи их тоже подвергались репрессиям. Некоторых высылали, многие жёны сидели в тюрьме „за мужей“, но это не всегда. А вот нести на себе пятно, писать в анкетах, что кто-то из родных арестован – было обязательно. Далеко не на всякую работу брали с подобной анкетой. Иногда требовали публичного отречения от близкого человека, если он попадал во „враги народа“.
Бумажка „реабилитирован посмертно“ ни в какой мере не заменяла ни отца, ни мужа, ни брата. Всю жизнь потом поздние вечерние и ночные звонки вызывали сердцебиение. И даже сейчас, когда, записывая, я снова погрузилась в прошлое, нервы заходили ходуном и дрожь проняла меня. И всю жизнь потом я горько и остро жалела, что так мало прислушивалась к папе душевно, так мало знала о нём, просто по незрелости своей».
Хочу добавить, что Фёдор Анатольевич Зворыкин, уничтоженный бесчеловечной властью, не исчез бесследно – в разных странах сейчас живут 11 человек его прямых потомков.
Год рождения Ф. А. Зворыкина 1878 в документах указан неверно. По нашим данным (есть запись о его рождении) он 1876 года рождения.
Ксения Моисеевна Кирпичникова,
С.-Петербург
Фёдор Анатольевич Зворыкин расстрелян в порядке выполнения заданий Партии и Правительства по так называемому Списку немецких шпионов № 22. В предписании на расстрел значится 25-м из 73 приговорённых к высшей мере наказания. Все, кроме троих, чья судьба пока неизвестна, считаются расстрелянными 6 сентября 1938 г. Все помянуты в 10-м томе «Ленинградского мартиролога».
Казимир Казимирович Микоша был освобождён после первого ареста. Во время войны эвакуирован в Астраханскую область. Вновь арестован 8 августа 1942 г., по обвинению в «антисоветской агитации». Умер в заключении, не дождавшись приговора. Помянут во 2-м томе Астраханской Книги памяти «Из тьмы забвения». – Ред.