Звоницкий Юлиан Владимирович

---

ЮЛИАН ВЛАДИМИРОВИЧ ЗВОНИЦКИЙ

Отец мой, Юлиан Владимирович Звоницкий, родился 1 декабря 1897 г. на Украине, в городе Лубны Полтавской губернии, в семье служащего лесной биржи. В 1917 г., по окончании Тульчинского коммерческого училища, он поступил на юридический факультет Киевского университета, где искренне проникся коммунистическими идеями социальной справедливости, принял активное участие в работе студенческого революционного подполья, а в период подавления восстания рабочих киевского завода «Арсенал» примкнул к уходящему из города разбитому отряду красногвардейцев. Видимо, этому способствовало и то, что он вырос в семье, сочувствовавшей революции, – вскоре после 1905 г. его дядя, учёный-юрист А. С. Звоницкий, был отстранён от должности профессора Киевского университета, а затем выслан в Сибирь. Формально – «за оскорбление Его Величества», а фактически – за выступления в качестве защитника на судебном процессе по сфабрикованному охранкой делу Бейлиса, в которых он разоблачал провокационную политику самодержавия и его подстрекательскую роль в организации массовых еврейских погромов.

В период Гражданской войны участвовал в боях с деникинцами, отрядами украинской Директории, гетмана Скоропадского, махновцами. Участвовал в Польской кампании, в т. ч. руководил эвакуацией массы больных и раненых, добровольно заменял работников банно-прачечного отряда, умерших от тифа (в то время 2/3 потерь Красной армии было не от боевых действий, а от сыпного тифа). Прошёл путь от рядового до комиссара санитарного поезда, а затем бригады, входившей в состав дивизии Щорса. Был дважды контужен и ранен. По окончании войны работал военкомом госпиталя в г. Елисаветграде, с 1921 по 1929 г. – военкомом Харьковского окружного военного госпиталя и одновременно представителем РККА в президиуме Харьковского горсовета. С 1930 г. по день ареста в 1937 г. руководил Медико-санитарным управлением (нач. Медсанслужбы) Ленинградского военного округа. Последнее воинское звание – бригадный комиссар.

Ю. В. Звоницкий был арестован по сфабрикованному делу маршала Тухачевского и после года моральных и физических пыток осуждён как «участник военно-фашистского заговора в РККА». 23 сентября 1938 г. его судила в Ленинграде Выездная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР под председательством Ульриха и приговорила к расстрелу. Документально подтверждено, что суд над моим отцом длился всего 15 минут (с 800 до 815), из которых не менее 12 минут должно было уйти на зачтение формальных данных об осуждённом, обвинительного заключения и обращение к обвиняемому с вопросом, признаёт ли он себя виновным.

Посмертная реабилитация отца в 1956 г. позволила нам узнать не только правду о его судьбе (приговоре, причине и дате смерти), но и некоторые факты, предшествовавшие аресту, характер проведения следствия и др. Главным доказательством вины, как в судах средневековой инквизиции, считалось признание самого обвиняемого. Ясно, что следователи вовсе не были нацелены на выяснение истины. Одно из основных обвинений звучало воистину чудовищно. Приказом командующего войсками ЛВО, подготовленным Ю. В. Звоницким, было предписано, что, в случае наступления «особого периода» (т. е. непосредственной угрозы или начала войны) медико-санитарные службы всех частей, подразделений и учреждений ЛВО (охватывающего в те годы весь Северо-Запад страны) должны были в течение нескольких дней сделать всему личному составу военнослужащих и вольнонаёмных комбинированные прививки от нескольких наиболее опасных и массовых (по опыту предыдущих войн) «военных» заболеваний – столбняка, брюшного тифа и др. Приложением к приказу, подписанным обвиняемым, предписывалась определенная методика вакцинации («по Безредко»), состав и дозы прививки. По утверждению обвинения, эти дозы были смертельны. Выполнение приказа якобы означало почти одновременное умерщвление всего личного состава Округа (в военное время – фронта), т. е. нескольких сотен тысяч людей! Однако в 1956 г., при пересмотре дела, комиссия в составе шести докторов медицинских наук, в т. ч. З. М. Волынского, привлекавшегося по тому же делу, а затем реабилитированного (позднее генерал-майора медицинской службы, главного терапевта ВМФ СССР), установила, что подобная вакцинация в те годы предусматривалась во всех армиях вероятных противников. Более эффективных средств профилактики указанных заболеваний в те годы не существовало, и, главное, – введение человеку данной вакцины безвредно в любых количествах! Добросовестные эксперты дали аналогичные (по смыслу) заключения и по всем остальным пунктам обвинения.

Возникает вопрос, почему же отец, как и многие другие обвиняемые – люди, известные своим мужеством и стойкостью, поставил свою подпись под «своими» признательными показаниями. Ответ неожиданно дал одноделец отца, профессор Волынский. Однажды, будучи приведённым к следователям Рассохину и Кардонскому на очную ставку с якобы завербовавшим его Звоницким, он увидел того в позе, известной как «стойка» – согнувшимся в поясе и тянущимся руками к носкам ботинок. Звоницкий был избит, маловменяем и «стоял», видимо, давно. Далее произошло следующее: один из следователей (кажется, Кардонский) на короткое время приоткрыл дверь в соседнюю комнату, где оба обвиняемых увидели стоящую там Елизавету Абрамовну (жену Юлиана Владимировича). Дверь закрылась, после чего прозвучал ультиматум: «Подпишешь – она уйдёт домой. Не подпишешь – останется у нас». И обратился к старшему – Рассохину: «Кажется, свободных мест у нас в женских камерах сейчас нет? Ну, ничего, может какое-то время посидеть и в мужской камере – с уголовниками, там веселее!». Эффект, видимо, был ожидаемым. Юлиан Владимирович медленно выпрямился (за это обычно били ногами), медленно подошёл к столу и подписал оба протокола, тексты которых были заранее написаны следователями.

Как потом выяснилось, мама об этом случае даже не подозревала. Изредка ей разрешали приносить небольшие продуктовые посылки. На этот раз посылку приняли не в бюро пропусков, а в каком-то кабинете здания. И пробыла она там всего несколько минут. Справедливости ради необходимо отметить, что среди следователей встречались коммунисты-идеалисты, люди честные, мужественно пытавшиеся хоть чем-либо проявлять порядочность и человечность. Нам повезло. Одним из следователей оказался такой чекист по фамилии Бабкин (имя и отчество, к сожалению, не помню, о дальнейшей судьбе не знаю). Это он спас от ареста и, вероятно, смерти, мою мать Елизавету Абрамовну Краснокутскую-Звоницкую – военврача, преподавателя Военно-медицинской академии. Однажды, при приёме очередной продуктовой передачи, он намекнул маме, что ей необходимо поскорее покинуть город. Она уехала в тот же вечер, а в ту же ночь за ней приходили… Вернулась она через 8 месяцев, когда волна арестов спала.

Как известно, жён репрессированных военачальников вскоре тоже арестовывали. Их обвиняли в том, что они являлись «членами семьи изменника Родины», за что полагалось осуждение на 8 лет пребывания в особых лагерях. Малолетних детей в таких случаях помещали в детские дома (как это имело место с детьми ряда друзей моего отца – В. В. Серпуховитина, Ю. И. Гродиса и др.) или передавали родственникам. Скрывали маму не только родные и знакомые, но и совершенно чужие люди. Например – профессор Харьковского мединститута Белоусов, в клинике которого она несколько месяцев работала ординатором (видимо, под чужим именем). И всё же мне повезло – мне тогда ещё не исполнилось 14 лет, т. е. возраста, с которого по указанию «лучшего друга детей» детей «врагов народа» можно было арестовывать и применять к ним такие же меры воздействия, как ко взрослым. Несмотря на это мой возраст не помешал тем взрослым дядям, включая садиста Кардонского, трижды посещать меня на дому (разумеется, в ночное время) и, нет, не допрашивать (это было бы незаконно), а «беседовать», в целях выяснения, где скрывается моя мать. После каждой такой «беседы» мне приходилось несколько дней (пока не утихнет боль в рёбрах) пропускать занятия в школе, разумеется, под каким-либо благовидным предлогом, о чём я был ими серьезно «предупреждён».

В отсутствие мамы я практически остался без средств существования. Помогали родственники, но им тоже пришлось не сладко: дядю – военного врача – после ареста отца выгнали из армии, тётю – лекпома ВВС – тоже. Обоих лишили жилья. Спасало то, что отец, будучи человеком общительным, высоко самообразованным, интересным и, как теперь говорят, харизматичным, пользовался уважением и доверием сослуживцев всех рангов, имел множество настоящих друзей – таких же принципиальных, бескорыстных, трудолюбивых и уважительных к людям (ради которых, как он считал, и следует жить и работать). Многие из них, в т. ч. занимавшие высокое положение в армии, так и проявили себя. Несмотря на реальную опасность не только для своей карьеры, но и благополучия и даже жизни, не раз приходили мне на помощь. Много раз люди, прикрывающие свою военную форму (обычно – плащами без знаков различия) окликали меня из какой-либо парадной между моим домом и школой, вручали пакетик с деньгами и каким-либо лакомством, расспрашивали, как могли утешали и быстро уходили.

О жизненном кредо отца и его друзей, большинство которых впоследствии постигла та же участь, можно судить по нескольким доподлинно известным мне эпизодам.

Однажды в Харькове к нам домой явился один из родственников моей мамы и обратился к отцу с просьбой дать ему рекомендацию и оказать содействие в приёме в компартию. Когда из беседы с ним стало ясно, что это ему нужно только для того, чтобы продвинуться по службе, отец страшно возмутился и выставил его за дверь. К сожалению, в дальнейшем, когда моральный климат в кругах большинства «членов партии» (а не коммунистов, чувствуете разницу?) изменился, этот человек, несмотря на свою беспринципность, смог сделать блестящую карьеру. Отношения же с нашей семьей были порваны навсегда.

В летнее время отец, так же как и другие военачальники высокого ранга, имели право арендовать для отдыха казённую «дачу». Это были 1–2 комнатки общей площадью 15–20 квадратных метров в небольшом деревянном домике (обычно – на 2 семьи), расположенном на окраине Тарховского или Сестрорецкого военного санатория ЛВО. Питание можно было получать из кухни санатория (то же, что и для персонала) за установленную плату. Всё на общих основаниях. Каково же было возмущение отца, когда однажды выяснилось, что мама забыла заплатить за обед. Сумма была незначительная, но для него это было совершенно неприемлемо. Успокоился отец только после того, как лично сходил в контору санатория, внёс деньги за обед и принёс свои извинения за допущенное упущение.

В начале 30-х годов на приём к отцу явился незнакомый выпускник Военно-медицинской академии. Человек был в отчаянии. Приказом наркома Ворошилова он был распределён продолжить службу в Ленинградском военном округе, а его жена (тогда в ВМА учились и женщины, в основном – бывшие медсёстры), с которой они только что поженились, получила направление в совсем другую сторону. И куда он ни обращался, везде только разводили руками. В лучшем случае разъясняли: «Приказ подписан самим наркомом, стало быть, так надо!», и «Отменить его не может никто!». Видимо, бюрократов в армии было достаточно и тогда. Отец взорвался: «Кому и зачем может быть надо разлучать молодую семью, и почему никто не хочет даже попытаться исправить допущенную ошибку». В тот же день, бросив все дела и заручившись поддержкой полностью согласного с ним командующего войсками ЛВО командарма И. П. Белова, он выехал в Москву. Добился немедленного приёма у маршала Тухачевского (который помнил его по «Польской кампании») и в тот же день выехал в Ленинград с новым приказом. Очевидно, что Тухачевский, зам. наркома обороны, тоже был возмущен случившимся и, отменив приказ своего непосредственного начальника (с которым и без того был в непростых отношениях), ради благополучия неизвестных ему молодых людей, пошёл на весьма опасный для себя шаг. Полагаю, что Ворошилов об этом не забыл. О ком же позаботились Звоницкий, Белов и Тухачевский? Это выяснилось лишь в конце Отечественной войны. Всю эту историю рассказал моей маме (тогда военврачу, прибывшей в Москву с фронта) генерал армии Ефим Иванович Смирнов – начальник Главного военно-санитарного управления Красной армии, один из мало известных широкой публике, но самых значимых и выдающихся, по результатам своей деятельности, военачальников. Это он и его жена были когда-то «виновниками торжества»!

Думая об отце и его ближайшем окружении, я могу судить только об их моральных качествах, проявлявшихся на моих глазах. Так что же это были за люди – «враги народа» и те, кто, несмотря на лживую пропаганду, не потерял в них веру? Ответ однозначен: Это были Люди!

Александр Юлианович Звоницкий, С.-Петербург

 

Юлиан Владимирович Звоницкий был дважды внесён в Списки лиц, подлежащих суду Военной коллегии Верховного суда Союза ССР по Ленинградской обл. Список от 3 февраля 1938 г. утвердили Сталин, Ворошилов, Молотов, Каганович. Список от 12 сентября 1938 г. утвердили Сталин, Молотов и Жданов.

Звоницкий приговорён и расстрелян в последний день заседания сентябрьской Выездной сессии Военной коллегии в Ленинграде в 1938 г. Помянут в данном томе, а также в Книге памяти «Реабілітовані історією. Полтавська область» (Кн. 2. Київ; Полтава, 2004).

Дивизионный комиссар Василий Васильевич Серпуховитин расстрелян по приговору Выездной сессии Военной коллегии 25 февраля 1938 г. Помянут в 8-м томе «Ленинградского мартиролога».

Полковник Юлий Иосифович Гродис (1899–1963) – нач. разведотдела Штаба ЛВО. Арестован в 1937 г. Приговорён в 1939 г. к высшей мере наказания с заменой на 15 лет ИТЛ. Реабилитирован в 1955 г. Будет помянут в 14-м томе «Ленинградского мартиролога».

Анатолий Разумов

---