Прокофьев Константин Федорович

---

КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ ПРОКОФЬЕВ

Отец родился в 1900 году. В 18 лет он вступил в Красную армию и ушел на фронт. Добровольцем. В 19-м он уже был комиссаром артдивизиона Богучарской дивизии. В том же году был сильно ранен и отправлен в воронежский госпиталь. Там он пролежал полтора года, никто не думал, что он выживет, он был весь израненный, потерял ногу. Как он говорил, 32 осколка. В голове застряло, в черепе, штук пять, наверно. Сестра его, моя тетя, приехала в Воронеж, и благодаря ей, собственно, он остался жив. Она его выходила. После поправки он работал в воронежской милиции. Затем был направлен в Ленинград на работу. Тут он в разных должностях был. Народным судьей был, потом заместителем директора по кадрам «Электросилы», потом комиссаром госпиталя военного, что у Финляндского вокзала. Потом был направлен в 33-м году, мне было 4 года тогда, председателем Осоавиахима в Пестово. Тогда эта была Ленинградская область, теперь Новгородская.

Я отца навещал там, где он работал, часто к нему мальчишкой прибегал. Приду, он мне несколько мелочи даст на конфеты, я сбегаю куплю конфеты, он работает, а я сижу – конфеты ем. Но в этот день меня не было там. Его увели с работы прямо. Как и мать потом. На дому там редко арестовывали, в основном на работу приходили и уводили. Я помню, что, когда его увозили, мы всей семьей стояли на перроне, его выпустили в тамбур попрощаться с нами. Это я помню хорошо, когда он сказал: «Я ни в чем не виноват».

Когда арестовали отца, для нас было совсем непонятно, что происходит. И я помню, что мы все плакали, когда его увезли в вагоне арестантском. Через год взяли мать. Она работала заведующей столовой, начальник НКВД пришел туда к ней и ходил за ней, как маятник. То есть, уже не отпускал от себя. Чтобы она что-нибудь не спрятала, чего-нибудь не сделала и так далее. Ее увели в НКВД оттуда, из столовой, даже домой не пустили. Уже на следующий день пришла целая бригада этих зеленых петлиц. Мы называли их «зеленые петлицы». А взрослые называли «зеленая петля», видимо, по аналогии с пограничниками, которые всю страну окружали. Что дальше? Нас – в приемник-распределитель. Ну, там издевательства были, конечно, безобразие творилось. Нас, в общем, и не считали за детей, считали, что «дети врагов народа». Нас отправили – мы не сбежали. А другие убегали оттуда. И при аресте родителей убегали, и после того как их отправят, убегали. Человека посадили – пропал и нету. А дети становились беспризорниками. Нам больше повезло, потому что нас разобрали родственники. Во время войны, в начале, мы уехали в Пестово. В Пестове с дедушкой и бабушкой были. Имущества никакого не вернули. Когда дед с бабкой хотели что-то взять там, попросили, мол, дайте нам взять ребятам-то что-то одеть, – кинули какие-то вещи и выгнали. Грабеж был полный.

Мама, Агафья Илларионовна, 10 лет была в Казахстане под Акмолинском в лагере для «членов семей изменников родины». Она была санитаркой, и внутри их лагеря был еще огороженный колючей проволокой лагерь. То есть, изолированный совершенно. Она носила там еду, а когда они совсем уже погибали – лекарства какие-то, но, в общем-то, это их не спасало. Там смертники сидели.

Я закончил 7 классов, поступил в подготовительное училище военно-морское в Ленинграде. Потом перешел в высшее училище. А в 50-м году нас, человек десять, оттуда «попросили». За родителей, что арестованы были. Это вот «Ленинградское дело» было тогда, всех таких как мы, «с недоверием», под метелку выгоняли. Это тоже был ушат воды холодной на голову. Я два курса училища закончил, когда нас списали на флот рядовыми. И никаких документов ведь нет, что нас отчислили и по какой причине. Потому что нельзя было это писать. Просто нет никакого приказа. Списали и все концы спрятаны. Когда свершается подлость какая-то, так и делают – прячут все.

Армию я отслужил в Таллине. И поступал в Ленинградский университет, на химический факультет. Я написал биографию, все как положено, что отец арестован. Это был 53-й год. Я сдал уже все экзамены, когда замдекана при мне сказал декану (Сусарев был декан, очень хороший человек): «Вы знаете, посмотрите, у него вот такое в биографии». Декан говорит: «Ну и что, зачисляйте». Меня зачислили на второй курс, в 58-м году я окончил университет. Впоследствии защитил кандидатскую диссертацию.

Мама вернулась в 48-м году, через 10 лет после ареста, в год, когда я окончил подготовительное училище. Причем сказано было, чтобы ни-ни, никакого разглашения, иначе снова придешь сюда. Ну, своим-то она рассказала, конечно, чего там. Мы ведь тогда верили в Сталина очень. И я в том числе, несмотря на то, что родители арестованы были. Верили, очень верили. Особенно после войны. А когда она рассказала... Какое-время прошло, она в себя-то пришла от свободы, и я спрашивал, она рассказывала. Мне ведь нужно было знать это. И рассказывала, что все это правительство прогнившее, политбюро, что ничего оно не значит, еще тогда говорила, что ими вертит Сталин так же, как и всеми остальными, простым народом: захочет – убьет, захочет – не убьет.

Евгений Константинович Прокофьев,
С.-Петербург

Константин Федорович Прокофьев расстрелян в Ленинграде 2 декабря 1937 г. Помянут в 4-м томе «Ленинградского мартиролога».

Константин Федорович и Агафья Илларионовна помянуты также во 2-м томе Книги памяти жертв политических репрессий Новгородской области (Новгород, 1994).

При подготовке воспоминания использована диктофонная запись, сделанная О. А. Комаровой.

Анатолий Разумов