Мазель Яков Соломонович, 1900 г. р., уроженец г. Николаев, еврей, член ВКП(б) в 1918-1935 гг., экономист Снабсбыта, проживал: г. Якутск, Красноармейская ул., д. 54. (Ранее преподаватель истории в Комвузе им. Сталина и Лен. пединституте им. Герцена. В 1935 г. осужден Особым совещанием при НКВД СССР на 4 года ссылки.) Арестован 23 октября 1936 г. Выездной сессией Военной коллегии Верховного суда СССР в г. Ленинград 3 мая 1937 г. приговорен по ст. ст. 58-8-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 4 мая 1937 г.
ЯКОВ СОЛОМОНОВИЧ МАЗЕЛЬ
Мой отец, Яков Соломонович Мазель, родился 25 июня 1900 г. в г. Лодзь, тогда это была Россия. В 1917 г. закончил реальное училище – в гимназию его не приняли из-за процентной нормы. Революцию отец встретил восторженно, как и большинство еврейской молодежи, его привлекали идеи свободы и равенства, идея коммунизма как всеобщего рая
для всех. Кроме того, революция сулила отмену черты оседлости, отмену процентной нормы при поступлении в учебные заведения. В 1918 г. отец вступил в ВКП(б). Ленину он доверял безоговорочно и, видимо, до самого конца – меня, родившуюся в 1930 г., в честь Ленина назвали Нинель. Отец принимал участие в Гражданской войне, а после её окончания закончил исторический факультет Белорусского университета в Минске. Там же на филологическом факультете училась моя мать, Мария Савельевна Гуревич. С 1927 г. они жили в гражданском браке – регистрация брака в их кругу считалась махровым мещанством.
В 1932 г. родители переехали в Ленинград, где отец с 1 марта 1932 г. был доцентом на кафедре истории в Комвузе им. Сталина и одновременно учился в аспирантуре (не помню – в Университете или в пединституте), а мать с 1933 г. работала ассистентом в Педагогическом институте им. Герцена. Руководителем отца в аспирантуре был профессор Южин, бывший меньшевик (а может быть, эсер – я не помню), что впоследствии и послужило поводом для ареста отца.
Как рассказывала мать, время было очень тревожное. В среде старых большевиков Сталина не любили и боялись, ходили слухи о «Завещании» Ленина. 1 декабря 1934 г. отец пришёл с работы очень расстроенный, сказал матери, что охотно поменял бы партийный стаж с 1918 г. на стаж с 1935-го. Он не мог знать, что убийство Кирова подстроено, но понимал, что это сигнал к разгрому старой гвардии. И даже, по словам матери, он догадывался, что историки будут одними из первых в скорбном ряду – историки особенно опасны для «усатого». И действительно, как рассказывала позже мне мама, всю кафедру, где он был в аспирантуре, разгромили уже в январе 1935 г.
Для отца начало было сравнительно лёгким. Его уволили с работы 15 января 1935 г., выселили из аспирантского общежития (на ул. Восстания, в доме, где кинотеатр «Луч») и сослали в г. Верхоянск Якутской АССР. В обвинении упоминалось «официальное чаепитие с Южиным» по поводу окончания аспирантуры, а также знакомство родителей с немецкой коммунисткой Рут (фамилии её я не знаю). В феврале 1935 г. отец выехал в ссылку, а в апреле мать уволили с работы и предложили выселиться из Ленинграда. Она решила ехать к отцу, но сразу не могла этого сделать: была беременна на 4-м месяце и понимала, что ей не выжить с двумя маленькими детьми (мне было четыре с половиной года), да и ехать было не на что – жили от зарплаты до зарплаты. И хотя, по словам матери, знакомые, в большинстве случаев, отвернулись от неё сразу же после ссылки отца и переходили на другую сторону улицы при встрече, свет не без добрых людей – профессор, знакомый соседей по общежитию, дал ей медицинское заключение о том, что следует прервать беременность из-за обострения желчнокаменной болезни, и маме сделали малое кесарево сечение. Много лет моя мать убивалась потом по не рождённому мальчику. Матери разрешили задержаться в Ленинграде, и она успела продать книги – у отца была замечательная библиотека исторической литературы. На эти деньги мы и поехали летом 1935 г. поездом до Иркутска, пароходом по Лене до Якутска – отца в это время переселили туда.
В 1935–1937 гг. в Якутске жило огромное количество ссыльных, поначалу их особо не притесняли. Мама преподавала в Педагогическом институте, и отец устроился на какую-то работу, конечно, не по специальности.
Но продолжалось это недолго, уже в 1936-м начались аресты. Люди в тюрьме пытались протестовать, многие объявляли голодовки; первое время их кормили искусственно, потом, видимо, пришёл соответствующий приказ, и заключенные десятками стали умирать от голода. Отца арестовали 23 октября 1936 г. Какое-то время он находился в тюрьме в Якутске, потом, вероятно, в декабре, его отправили на следствие и суд в Ленинград. Мама говорила, что испытала даже облегчение – наконец-то разберутся, поймут, что он абсолютно ни в чём не виноват.
Мне разрешили переписываться с папой (маме такого права не дали). Мне уже было 6 лет, я умела читать и писать печатными буквами. Мы получили от папы 4 письма – 3 из тюрьмы и одно с дороги в Ленинград. У меня сохранились эти маленькие листочки, исписанные печатными буквами:
1 января 1937 г.
Дорогая моя дочурка! Давно тебе не писал. Всё находился в дороге: в автомобиле и поездом еду в Ленинград. Скоро уже приеду. Ты помнишь, как ехала с мамой из Ленинграда в Якутск поездом и пароходом? Как же ты, Нелюнька, живёшь? С мамой у тебя хорошие отношения, слушаешься её. Будь, роднюшка, хорошей, послушной девчуркой. Как твои успехи в детском саду? Много читаешь?
Крепко целую мою девочку. Яша.
3 мая 1937 г. в Ленинграде состоялся суд – отца приговорили к расстрелу за «участие в контрреволюционной террористической организации». Расстрельные приговоры скрывались, матери сообщили, что отца осудили к «10 годам без права переписки». Тогда зловещий смысл этой фразы не был известен. Но слухи о том, что жён осужденных сажают, а детям в детских домах меняют фамилии, чтобы уберечь их от влияния «врагов народа», если те когда-нибудь освободятся, распространились очень быстро. И мама со мной буквально бежала из Якутска. Река Лена была ещё подо льдом, поэтому до Иркутска мы добрались на грузовике. Я, видимо, была единственным ребенком и почти всё время ехала в кабине, а маме сердобольные мужики дали доху – в мае в Якутии ещё очень холодно. В Иркутске мы сели на поезд до Москвы. Куда ехать? К родным страшно – найдут. Мама решила «затеряться» – поехали в Ржев – она услышала разговор в поезде, попутчики говорили о Ржеве, маленьком, тихом, провинциальном городке. Сняли угол с одной кроватью у какой-то старушки. Мать выдавала себя за брошенную жену, которой надо пожить в тишине, подлечить нервы. Под этим предлогом – подлечить нервы – мать ездила в Москву, как бы к врачам. Ходила по всем возможным приёмным, надеясь хоть что-то узнать об отце. Где-то её прогоняли, где-то обещали навести справки. Наконец, один чиновник сказал, чтоб она больше никуда не ходила и берегла дочь. Когда мать пришла к нему в следующий раз, в коридоре висела стенгазета – этого человека разоблачали как «врага народа».
Пыталась мать пробиться к Н. К. Крупской, работавшей в Наробразе, чтобы найти хоть какую-то работу. Но испуганные секретари говорили, что Н. К. «по таким вопросам не принимает».
В очередной раз в НКВД маме сказали, чтоб она больше никуда не ходила (может быть, потому, что незаконная жена?), чтобы обращалась с
запросами дочь. Мама меня отводила, и я сама подавала заявления. Однажды мне сказали, что я могу написать отцу письмо (это уже был 1940-й или начало 1941 года) и послать деньги, если они у меня есть. Обещали письмо и деньги переслать папе. Я написала письмо и принесла немного денег – якобы собирала на ёлочные игрушки, у меня взяли и дали расписку. Через некоторое время деньги вернули, а письмо будто бы переслали папе, но больше писать не разрешили. Последний раз я обращалась в НКВД в мае 1947 года – время окончания срока приговора. Пришёл ответ, что отец жив и находится в лагере особого назначения.
А дальше всё как обычно в «эпоху позднего реабилитанса». На наши запросы уже из Хабаровска, где я работала после института, в 1957 году пришло фальшивое свидетельство о смерти: дата смерти якобы 4 мая 1942 года, причина и место смерти – прочерки. Через год получили мы справки о реабилитации: от Ленинградского горсуда по делу от 17 февраля 1935 года о ссылке в г. Верхоянск и от Военной коллегии Верховного Суда СССР по приговору к расстрелу от 3 мая 1937 года. По обоим делам отец признан был невиновным за отсутствием состава преступления.
Ещё один штрих – после реабилитации членам семьи разрешили вернуться в Ленинград, но маме объявили, что она никакого отношения к Я. С. Мазелю не имеет. Понадобился суд (с двумя свидетелями), чтобы признать её женой моего отца. А мне, когда я приехала в Ленинград в 1958 году и пришла в Большой дом просить о прописке, сказали, что мне прописки не положено, так как меня никто не высылал и я «уехала добровольно» – мне было 5 лет. Но всё же настаивать на своей формулировке не стали и прописку потом разрешили.
Пострадали от репрессий «за связь» с моим отцом и его братья, и мамины родственники. Но это уже другие истории.
Нинель Яковлевна Мазель, г. Иерусалим
Яков Соломонович Мазель расстрелян по приговору Выездной сессии Военной коллегии Верховного Суда СССР 4 мая 1937 г. в 0 часов 35 минут. Место захоронения неизвестно. Подробнее о расстрелах по приговорам Выездной сессии Военной коллегии см. в 4-м томе «Ленинградского мартиролога» (с. 601–606, 638–645).
Очевидно, Мазель был знаком с Рут Фишер (1895–1961) – фигурой, для сталинского режима ненавистной.Последнее письмо Мазеля к дочери хранится в Центре «Возвращённые имена» при Российской национальной библиотеке.
Анатолий Разумов