Кириллов Александр Кириллович, 1880 г. р., уроженец и житель д. Подтеремье Старорусского р-на Лен. обл., русский, беспартийный, каменщик Промстроя. Арестован 28 октября 1937 г. Особой тройкой УНКВД ЛО 25 ноября 1937 г. приговорен по ст. 58-10 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 3 декабря 1937 г.
АЛЕКСАНДР КИРИЛЛОВИЧ КИРИЛЛОВ
Я приведу краткие сведения о своём деде, полученные мной из его дела и рассказов родных (сейчас живы две его дочери и два сына, в том числе мой отец).
Дед окончил четырёхлетнюю сельскую школу. Занимался хлебопашеством в хозяйстве своего отца, Кирилла Кирилловича, у которого были 4 сына и дочь.
В 1901–1906 гг. служил в армии, в 14-й (23-й) артиллерийской бригаде.
В 1906–1908 гг. служил в Константиновском юнкерском училище унтер-офицером.
В 1908 г., по рекомендации командира батареи 23-й артбригады Мировича (в Гатчине), поступил в Жандармское губернское управление Петербурга и служил там 3 года.
В 1912 г. командирован на Финляндскую границу, где проходил службу в Олонце и на ст. Белоостров. После революции 1917 г. назначен в 24-ю пулеметно-вьючную команду рядовым.
В декабре 1917 г. демобилизовался и вернулся родную деревню Подтеремье на жительство. Занимался крестьянством.
Ещё в годы службы в Петербурге, примерно в 1912 г., женился на моей бабушке, Ольге Филипповне Каминой. У них было пять детей: Леонид, Михаил, Николай, Глафира и Мария.
Дед был единоличником-лишенцем (лишён прав с 1923 г.). Последний год перед арестом работал каменщиком Промстроя. Мостил камнем улицы Старой Руссы. Камни собирали по лесам и полям вблизи ж.-д. полотна Новгород – Старая Русса, разрушенного во время войны. Камни с телег грузили на платформы и везли в Старую Руссу. Иногда дед оставался ночевать там у родственников, но обычно ездил каждый день домой. К этому времени сыновья уже жили отдельно: Леонид и Михаил работали в Луге, а мой отец учительствовал в д. Красные Станы в Новгородском районе. Отец рассказывал, что в Подтеремье жилось тяжело: в колхоз не принимали, сверстники дразнили «жандармёнком».
Об аресте деда мне рассказывала тётя Глаша, в то время ей было 10 лет. Накануне днём дед взял лошадь и с Глашей поехал за дровами. Он рубил ракитник, а Глаша подносила ветки к телеге. Ночью послышался гул машины. Дед сказал бабушке: «Это за мной...» Бабушка заругалась: «Не говори чепухи!» Но в голосе её была тревога. «Точно за мной», – глухо повторил дед. (Последние дни тревожное чувство не покидало его, и, видимо, для этого были основания. Еще в апреле 1934 г. его вызвали в Старорусское райотделение милиции давать показания. Учитывая многочисленные аресты, происходившие в то время в округе, можно предположить, что он и сам ждал ареста.) Скоро в дверь громко застучали. Бабушка пошла открывать. Вошли несколько мужчин. Приказали всем не вставать с кровати. Стали везде рыться – проводили обыск. Маленькая Маша (ей было около четырёх лет) громко заплакала. Полезли наверх, на чердак. Там хранились яблоки, и их запах разносился по всему дому. На чердаке было большое осиное гнездо. Энкавэдэшники вспугнули ос шумом и светом фонарей. Осы стали их жалить. Мужчины спускались вниз, упрекая домашних, будто это было ими подстроено специально. При этом они не забыли набрать в карманы и авоську яблок. Деду приказали одеваться. Бабушка бросилась собирать ему еду, хлеба не было. Послала Глашу к брату деда – дяде Степану, но во двор её не пустили. Деда повели через всю деревню.
Об аресте сообщили сыновьям. Они пытались узнать о судьбе отца, ездили в Старую Руссу, но ничего не добились и не узнали. Деда больше не видели. О его судьбе долго ничего не было известно. Кто-то уже после войны якобы видел его в лагере в Казахстане. О том, что дед расстрелян, узнали около 1960 г., когда на запрос его старшего сына прислали справку. Бабушку это известие сильно ранило – по-видимому, она на что-то надеялась. Она стала болеть и умерла от рака осенью 1961 г. в Новгороде, когда я только пошел в первый класс.
По рассказам родных, дед был красивым, физически крепким мужчиной с очень непростым, но твёрдым характером. Из данных допроса видно, что держался он очень достойно. Энкавэдэшникам хотелось, чтобы он назвал знакомых сослуживцев, с которыми встречался после революции. Дед отрицал наличие всяких связей и знакомств. «Признание», которое он подписал после физических истязаний (об этом говорит хотя бы его неузнаваемая подпись, отличная от поставленных в деле ранее), заключалось в следующем:
«Будучи лишённым всяких прав и материальных благ Советской властью гражданином, как бывший полицейский – действительно враждебно настроен к существующему строю Советской власти за применяемые ко мне разного рода репрессии. Выражал своё недовольство к Советской власти на протяжении ряда лет, говорил, что Советская власть меня в колхоз не принимает, а если бы и приняли, то я бы не пошёл, т. к. колхозы неустойчивы и долго не просуществуют – распадутся. В 1927 г. во время подписки на заём обороны СССР не подписался на заём, доказывал среди крестьян-колхозников, что от него никакой пользы не имеем, и Советская власть под разными предлогами отбирает последние копейки от них».
За такое «признание» 25 ноября 1937 г. дед был приговорён к расстрелу Особой тройкой с формулировкой «будучи враждебно настроен к ВКП(б) и Соввласти». Приговор исполнен 3 декабря.
Александр Николаевич Кириллов, г. Новгород