Грюнберг Петр Николаевич

ПЁТР НИКОЛАЕВИЧ ГРЮНБЕРГ

Папина фамилия была Грюнберг, Пётр Николаевич, он уроженец города Тихвин. Как оказался в городе Лодейное Поле, не знаю. Мама его была деревенской женщиной, звали её Мария Алексеевна Зайцева и было у неё десять детей, не помню, каким по счёту был наш папа. Папу папиного звали Николай Карлович, и будто бы у него была мельница когда-то.

Папа работал машинистом паровоза, а мама – машинисткой на станции, там они и познакомились. Мы жили в новом доме по Железнодорожной улице, который построил папа. Соседи рассказывали, что счастливей семьи не было рядом.

Я родилась 19 сентября 1930 г. Вот мне четыре года, стою у окна и смотрю вдаль, вижу маму, а рядом идёт папа и несёт свёрток из родильного дома. Прыгаю и кричу: «Папа Вовочку несёт! Папа Вовочку несёт!». Так 7 сентября 1934 г. у меня появилась сестрёнка Женя.

Папа был очень чутким, внимательным и заботливым. Приведу, со слов мамы, такой пример: приходит рассыльная, вызывает папу в поездку, папа с крылечка напоминает: «Шурочка, не забудь горшочек согреть, если девочки захотят писать». И забота папина проявлялась во всём: гуляем ли мы во дворе, играем ли в игры, а когда болели и папа был дома, он не отходил от нас. Игрушек у нас было не счесть: и куклы, и коляски, и пушки, и солдатики.

Вот мне уже семь лет, и я понимаю, что папа очень хорошо работает; он рассказывает нам, какой у него чистый паровоз, весь блестит. Помню, в доме праздник, много гостей, и видно, что начальники. Они очень хвалят папу и вручают ему подарки. Потом, когда мы стали старше, мама рассказала, чем наградили папу: сталинским значком, часами с гравировкой от наркома Кагановича и этажеркой с «Библиотечкой томов И. В. Сталина».

Однажды осенью 1937 г. в дом ворвались какие-то люди. Ночь, мама плачет, сидит на стуле. Папу, нашего лучшего папу, которого все любили, уводят в машину, мы плачем перепуганные, бежим за ним, а папа успокаивает: «Шурочка, не расстраивайтесь, разберутся и меня отпустят, береги девочек». Но больше мы уже никогда не видели папу, нашего доброго, любящего, справедливого. Забрали также папины вещи, все подарки, все награды и ничего не оставили взамен – никакого документа.

Когда уводили папу, маму предупредили: «Будьте готовы, придём и за вами». Мама сидела несколько дней не вставая с места и плакала. Мы не понимали, почему к нам в дом приходят какие-то люди и всё уносят. Тащат мебель, зеркала, посуду и даже счётчик. Через несколько дней дом был пустой, но за нами никто не приезжал.

Надо было кормить детей, надо было искать работу. Мама утром уходила в поисках, а вечером приходила и плакала. Её нигде не принимали, так как она – наша мама – «жена врага народа». Мы не могли с сестрёнкой понять, что такое «враг народа» и кто это может быть. Так ходила несколько месяцев, всё безрезультатно, но однажды пришла не в силах радоваться, сказала, что нашёлся хороший человек. Это начальник пристани Дзюба, он принял маму на должность машинистки. Мы спасены.

Мама стала писать насчёт папы, где он и что с ним. Отвечали всякую глупость, а в это самое время папа был расстрелян. Летом на следующий год пришёл участковый и стал снова всё обыскивать, искать папины вещи, набрал всякий хлам, до сих пор бумага об этом хранится, она написана карандашом.

В 1938 г. я пошла в школу № 6, в то время это была новая школа. С завистью смотрела на свою учительницу и думала: «Вот вырасту и буду тоже учительница». Дома у нас была круглая чёрная печка, мы с соседкой играли в школу и писали на ней мелом. Однажды на перемене ко мне подошёл мальчик Женя Тулачек и спросил, где мой папа. Я сказала, что папу арестовали, он ответил, что у него тоже, так у нас с ним появилась маленькая тайна. Но когда нас стали принимать в пионеры, то тайна раскрылась, думали принимать или нет. Мы, конечно, плакали, и над нами смилостивились, так как мы хорошо учились и хорошо вели себя.

Маме приходилось очень трудно, и она пустила квартирантов; мы жили в одной комнате, а в остальных – квартиранты. Стало легче, всё-таки люди платили за квартиру.

Началась война финская, а потом самая страшная – с немцами.

7 сентября 1941 г. мы должны были грузиться на баржу на пристани, но не пришлось, так как финны подошли к самому берегу Свири, и мы побежали в сторону Алёховщины, т. е. в противоположную, а в руках ничего. В деревне Сюрьга нас приютили военные и кормили своим пайком. 7 декабря нас погрузили на станции Бабаево в товарные вагоны и повезли на Урал, ровно месяц мы ехали. В голоде, в холоде под бомбёжками мы приехали в январе на Рождество в Молотовскую область. Нас встречало местное население на лошадях на станции Куеда и привезли в деревню Альняш. В войну мы чудом остались живы. Ведь убежали из дома осенью, и одежда была только та, что на нас. Местные встретили нас неприветливо на первых порах, а потом стали как родные. Одели чем могли, кормили чем могли.

Так и жили. Мама работала в колхозе, и у неё была большая куртка, вся в заплатках. Очень часто, вытряхивая куртку, набирали горсть гороху или других зёрнышек, могли сварить похлёбку. Мы с сестрой учились, я ходила в удмуртскую школу за восемь километров, окончила шесть классов. Каждое лето мы с мамой работали на полях: пололи, окучивали, рвали лён, вязали снопы и научились правильно их расставлять, копали картошку, работали на сенокосе. Сейчас у меня есть документ, что я «труженик тыла».

В августе 1945 г. нас опять погрузили в вагоны и отвезли домой. В Лодейное Поле мы привезли козу, её дали за огород, который был нами посажен. Когда приехали, не узнали своего дома, он был полон людей, даже на чердаке жили, но весь разгромлен. Не было печек, окон, дверей, железной крыши, полов, в общем, всё-всё было растащено. Сделали это свои же люди, которые первыми вернулись в город. Мама пошла на пристань, её встретил тот же Дзюба, взял на работу, поселил и заключил договор, что пристань обязуется отремонтировать дом.

Мы с сестрой окончили по семь классов и поступили в Педагогическое училище. Получали стипендию, маме было легче. Мама продолжала писать, чтобы узнать хотя бы что-нибудь о папе. Её вызывали в Прокуратуру, зачитывали глупые ответы, которые хранятся до сих пор. Потом пришло свидетельство о смерти. Папа якобы скончался от крупозного воспаления лёгких в 1944 г. А мы-то всё надеялись, что папа вернётся.

Вот и прошла жизнь, я 42 года проработала в школе, меня очень ценили, родители называли «учитель от Бога». Мы с сестрой уважаемые люди, сердца не озлобились. Давно уже нет мамы. Она так и не узнала, что папа посмертно реабилитирован и лежит на Левашовском кладбище.

Думаем, перебирая в памяти, как бы сложилась жизнь, будь с нами папа. Всё было бы по-другому. Какое право имела страна лишить нас самого дорогого – отца, укоротить жизнь мамы. Не дай Бог, чтобы такое повторилось когда-либо.

Людмила Петровна Гаевая (Грюнберг),
г. Лодейное Поле

Пётр Грюнберг расстрелян по так называемому Списку польских шпионов № 48. Одновременно расстреляны его товарищи-железнодорожники Генрих Вольчак, Иосиф Чекстер, Пётр Вараксин, Леонид Свирский, Алексей Масальский, Аркадий Никитин, Владимир Рундзанс, Иван Грецман. В предписании на расстрел их номера 42–50 из 98 приговорённых к высшей мере наказания. Все считаются расстрелянными 10 декабря 1937 г. и помянуты в 4-м томе «Ленинградского мартиролога».

Машинист паровозного депо Владимир Александрович Тулачек расстрелян 15 ноября 1937 г. по так называемому Списку польских шпионов № 27 и помянут в 3-м томе «Ленинградского мартиролога». – Ред.