Бартошевич Александр Иосифович

---

ОБ ОТЦЕ

Моего отца, Александра Иосифовича Бартошевича, арестовали 3 августа 1937 г. Ни мамы, ни меня не было в Ленинграде: мы отдыхали в городе Бежецке Калининской области. Вдруг письмо соседки по квартире... Пугающее чувство неизвестности... Ленинградская комната, в которую мы возвратились, поражала неуютом, пугала грубыми отпечатками ног на свежепокрашенном полу.

Мне было 8 лет. Конечно, я многое не понимала и воспринимала произошедшее как ошибку, которая вскоре будет исправлена. Мама периодически ходила в Большой дом с передачами. И выяснились странные вещи: в тюрьме сидел не один Бартошевич, а семеро. Был даже Барташевич Александр Иосифович, только 1910, а не 1902 года рождения, как мой папа. Теперь я уже знаю, что того, второго Александра Иосифовича, расстреляли 5 сентября 1937 г. (см. Ленинградский мартиролог. Т. 1. С. 97), а моему отцу оставалось жить до 20 декабря.

Был он любящим и любимым мужем и отцом, весёлым, открытым и добрым человеком, быстро сходился с людьми, всегда готов был им помочь. Человек живого и разностороннего ума, обладал художественными и музыкальными способностями. Но главным интересом его жизни была работа в Особом конструкторском бюро № 21. Работе он отдавал все свои силы и время. Помню, он очень радовался, когда его называли «русским Эдисоном». С увлечением мог рассказывать маме, как удалось решить ту или иную сложную конструкторскую задачу.

ОКБ № 21 занималось созданием Техники Особой Секретности, совершенствованием авиатехники, авиавооружения и средств ПВО (обеспечением телемеханического взлёта и посадки самолётов, разработкой системы автопилотирования, созданием новых средств доставки вооружений, использованием новых энергетических источников питания и т. п.). ОКБ выполняло заказы Военно-воздушного флота, Управления связи РККА и Военно-морского ведомства.

С детских лет у меня на слуху были фамилии: Туполев, Коренев, Скобинский, Стаселюк... Естественно, что десятилетия спустя, в 90-е годы, когда появилась возможность знакомства с архивами УФСБ РФ по Петербургу и Ленинградской области, я прочитала следственное дело Р. Ф. Стаселюка – конструктора, начальника конструкторской гироскопической бригады, в которой работал мой отец, и М. П. Скобинского – начальника 1-го отдела ОКБ-21, конструктора, занимавшегося проектированием автоматических планирующих торпед (дело П-25720, начатое в июле 1937 г.). Обоих расстреляли 6 октября 1937 г. (Ленинградский мартиролог. Т. 2. С. 328, 344–345). Вспомнилось, как мама делилась со мною высказанным ей мнением жены Стаселюка: «Может быть, ваш муж и уцелел бы, если бы на собрании не вступился в защиту арестованных». Зная отца, не мыслю иного поведения с его стороны и горжусь им. Читала я, конечно, и следственное дело отца (П-33436), а также дело последнего начальника ОКБ № 21 Архарова, расстрелянного 22 сентября 1938 г. К делу Архарова приобщена Выписка из протокола № 28 заседания бюро Смольнинского РК ВКП(б) от 29 сентября 1937 г. В ней Архаров обвиняется в том, что передоверил всю работу своему заместителю – «врагу народа» Кореневу, называются фамилии ряда «подозрительных личностей», подчеркнуто, что в ОКБ № 21 «до последнего дня работали 60 человек (выходит, к этому времени они были арестованы со всеми вытекающими отсюда последствиями. – Л. Б.), не внушающих никакого доверия, не могущих быть допущенными к работе на оборонном предприятии; эти люди держались в КБ-21 под предлогом их «незаменимости», причём эти подозрительные по меньшей мере люди стояли на решающих участках работы» (дело П-27937, л. 12). Довольно цельная картина разгрома ОКБ № 21 предстала передо мною как важное звено преступного наступления на нашу оборонную промышленность, науку и технику. Коллектив как целое перестал существовать, были прерваны начатые и частично завершённые работы. Чтобы их продолжить, понадобилось время, и немалое, тем более что исследования оказались оторванными от своей испытательной базы, а это было особенно пагубно ввиду приближавшейся войны.

Но вернусь к судьбе отца. В ОКБ № 21 он был занят очень интересной работой – проектировал автопилоты. Его и обвинили в том, что, завербованный еще в 1935 г. Стаселюком, он передал за 1500 рублей польской разведке подробное описание принципа устройства и действия автопилотов для самолетов Р-5, ТБ-1 и ТБ-3, делая «по памяти» чертежи, т. к. нельзя было пользоваться архивом. Абсурд! Как можно «по памяти» сделать исключительной сложности чертёж (однажды на столе отца я видела эти огромные листы кальки, испещрённые множеством переплетающихся линий)? Да и какой смысл передавать своему начальнику материалы, над которыми они вместе увлечённо и плодотворно работали? Логики и правды в судебных делах 30-х годов не ищите.

Во время пересмотра дел в 50-е годы выяснилось, что все следственные дела на работников ОКБ № 21 сфальсифицированы. Преступниками были объявлены как раз те люди, которые очень много сделали для развития отечественного авиаприборостроения.

Как же это могло быть? В пору Большого террора страну буквально захлестнула шпиономания. На нижней ступени лестницы базу для обвинений формулировал тогдашний нарком внутренних дел Н. И. Ежов. В оперативном приказе № 00349 от 25 июля 1937 г. (так называемом «немецком») говорилось: «...германский Генеральный штаб и Гестапо в широких размерах организуют шпионскую и диверсионную работу на важнейших и, в первую очередь оборонных предприятиях промышленности» А 11 августа в приказе № 00485 нарисована картина «долголетней и относительно безнаказанной диверсионно-шпионской работы польской разведки на территории Союза». Остатки «ПОВ», по мнению наркома внутренних дел, активизировали свою деятельность, особенно в оборонной промышленности1. Вот и «основание» для ареста поляков Стаселюка и Скобинского и русского Бартошевича, имевшего примесь польской крови и польскую фамилию. На следствии отец сопротивлялся тому, чтобы ему приписывали иную национальность: «Я с момента рождения, т. е. с 1902 г. считаюсь русским. Для того, чтобы внести ясность, должен сказать, что мой отец по национальности поляк и уроженец Польши. Моя мать по национальности русская. Я не знал польского языка, являлся гражданином СССР, считаю себя русским, как по документам, так и фактически» (П-33436, л. д. 12). Однако какое значение имели показания подсудимого, если решение по его делу фактически принималось до ареста?

Долгое время меня волновал вопрос о судьбе братьев отца. Они жили в Новой Ладоге, все трое были педагогами, всех арестовали: Михаил расстрелян в 1938 г., Пётр получил 5 лет ИТЛ и умер в лагере, Иван сидел в тюрьме с июня 1938-го, а в мае 1939-го его освободили (дела П-35071, П-31998, П-15104). Думалось, не пострадали ли они из-за брата? Нет, Александр, мой отец, ни в одном деле не упоминается. Всех братьев подвела польская фамилия, «тянувшая» на подозрение в польском шпионаже. Да на беду рядом с Новой Ладогой был какой-то аэродром. Так что стандартный сюжет сложился легко. Почему же освободили Ивана? Нет, на братьев он вину не сваливал, чего я одно время боялась. Просто пришло иное время – старую палаческую команду сменили на новую. Ваня погиб потом на фронте.

Моя старая бабушка, мать четверых погибших сыновей, осталась безо всякой помощи. Мы не могли стать ей опорой – мою маму, Анну Ивановну Бартошевич, сразу же после расстрела отца выслали в Кустанай, где мы с нею в великой нужде провели положенные 10 лет. О тех годах лучше не вспоминать. Не выжили бы, если б не было добрых людей. Вернулись в любимый Ленинград – начались трудности с пропиской, устройством на работу. Не раз в моей жизни прошлое жестоко напоминало о себе. Мать, умершая в 1987 г., о судьбе мужа так ничего и не узнала, но все надеялась, что не «врагом народа» умер, а на фронте, тем более, что первое, ложное свидетельство о смерти называло 1943 год временем его кончины. Узнать правду об отце довелось уже только мне. Я рада, что эта правда не замутила моих детских воспоминаний о дорогом человеке, а лишь добавила уважения к нему и сочувствия к его горестной судьбе.

Люция Александровна Барташевич, С.-Петербург, 1999

 

Александр Иосифович Бартошевич расстрелян по так называемому Списку польских шпионов № 45. Список утвердила «двойка» в Ленинграде (Заковский и Позерн), а затем – в Москве (Ежов и Вышинский). Среди 100 «шпионов», указанных в этом списке, расстреляны также В. О. Ескевич, С. Д. Моргенштерн, С. Б. Смоленский, Х. С. Шумович, воспоминания о которых помещены в 4-м томе «Ленинградского мартиролога».

Анатолий Разумов

 

P. S. СТАРЫЕ ФОТОГРАФИИ

Братьев было четверо: старший Пётр, 1901 г. р., мой отец Александр, 1902 г. р., Иван, 1904 г. р., и самый младший Михаил, 1910 г. р. В печально памятные годы Большого террора по каждому из них проехало «Красное колесо». В четвертом томе «Ленинградского мартиролога», где помянут мой отец, я рассказала о нём всё, что могла помнить (в 1937 г. мне было около восьми лет) и узнала из его судебного дела. В это время мне уже была известна и судьба Петра, умершего в ИТЛ, и Ивана, которого, подержав некоторое время под следствием, соблаговолили выпустить, меняя команду НКВД. В 1943 г. он погиб на Ленинградском фронте.

Очередь помянуть самого младшего из братьев, Михаила, пришла не скоро: скорбный список расстрелянных в 1937–1938 гг. протянулся до 11-го тома, в котором стандартное решение Особой тройки – расстрелять очередного участника контрреволюционной шпионской организации. Доказательств, как во всех подобных случаях, никаких. Основание для вынесения приговора одно: поляки, даже в том случае, если они русские, – шпионы. Братья, все четверо, во время следствия утверждали, что они русские, по-польски не говорят, с Польшей никаких отношений не имеют, мать у них русская; отец, умерший в 1932 г., действительно, поляк, но что же с этим поделать?!

Мне казалось, что добавить к сказанному нечего. Но со старых любительских фотографий, уцелевших с 30-х годов, сделанных отцом (он и снимал, он и проявлял негативы – тогда это был хлопотный и длительный процесс, свидетелем которого была и я), на меня смотрели любимые лица. Я почувствовала: никуда от прошлого мне не уйти.

Две фотографии мною особенно любимы.

…Из тёмной глубины рельефно выступает привлекавшее меня с детских лет лицо дяди Миши. Думаю, фотография сделана отцом в Ленинграде. Миша часто приезжал к нам и со своей скрипкой иногда выступал в кинотеатре «Молния» на Петроградской стороне перед началом сеансов (видимо, подрабатывал). На фотографии он сосредоточен и серьёзен, но обычно был весел, артистичен, любил музыку, хорошо рисовал, особенно удавались ему карикатурные изображения. Мама иногда подшучивала над его легкомыслием, которое, скорее всего, шло от молодости и открытости характера.

Вторая фотография сделана папой в Новой Ладоге, куда летом мы ездили всей семьёй к бабушке, Анне Ильиничне. Во дворе её дома около сарая расположились мои дяди: Петя, Миша, Ваня (на его плечах сижу я – он особенно любил со мной возиться). Солнечный день, свободные позы трёх молодых мужчин, весёлая игра солнечных бликов, под деревом затенённый уголок двора… Почти идиллическая картина…

Страшно подумать, что всё это вмиг может быть разрушено. Пройдут какие-то год-два… Оставшись одна, бабушка последовательно будет получать известия о гибели своих сыновей. Мама, высланная вместе со мной в Кустанай, ничем не могла ей помочь. Отпустили её лишь через 10 лет. Свиделись мы в 1947 г. Сейчас никого из семьи, кроме меня, нет на свете. Но вечно жив неразрешимый мучительный вопрос – зачем и кому всё же это было нужно?

Люция Александровна Барташевич, С.-Петербург
 

Михаил Иосифович Бартошевич расстрелян по так называемому Списку польских шпионов № 74. В предписании на расстрел значится 8-м из 40 приговорённых к высшей мере наказания. 36 человек расстреляны и помянуты в 11-м томе «Ленинградского мартиролога». В отношении четверых приговор не был исполнен. Они помянуты в 12-м томе «Ленинградского мартиролога».

Александр Иосифович Бартошевич расстрелян по так называемому Списку польских шпионов № 45. В предписании на расстрел значится 47-м из 100 приговорённых к высшей мере наказания. Все считаются расстрелянными 20 декабря 1937 г. и помянуты в 4-м томе «Ленинградского мартиролога». Однако есть основания полагать, что кто-то из них расстрелян позднее, после исправления ошибок в «установочных данных».

Красноармеец Иван Иосифович Бартошевич убит 10 марта 1943 г. в бою под Синявином, неподалёку от родных мест. Он помянут как Барташевич в 15-м томе Книги памяти «Ленинградская область, 1941–1945», а также на сайте www.obd-memorial.ru Министерства обороны РФ. 

Анатолий Разумов

---