Евдокимов Алексей Васильевич
Евдокимов Алексей Васильевич, 1892 г. р., уроженец г. Москва, русский, беспартийный, гл. бухгалтер Ленинградского торгового порта, проживал: г. Ленинград. Арестован 8 августа 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 14 сентября 1937 г. приговорен по ст. ст. 58-9-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 20 сентября 1937 г.
РОКОВАЯ ОШИБКА
(из Записок жены Алексея Васильевича Евдокимова)
Произошло это 10 августа 1937 года. Я с мужем и мои родители жили тогда на углу Моховой и Пестеля. Был обычный рабочий день. Я с работы возвращалась в 5 часов, а муж работал главным бухгалтером в Торговом порту и приходил домой часов в 6–7 вечера.И в этот день он пришел в это время. Ко мне пришла еще приятельница Надя Гончарова, и мы весело болтали, не предполагая, что надвигается гроза. Раздался продолжительный звонок в парадную дверь. Кто открывал, не помню, но тотчас открывается дверь нашей комнаты и появляются трое мужчин. Двое в форме НКВД и один в штатском. Я видела, как один из них протянул бумажку мужу.Я следила за лицом мужа – он очень побледнел и сказал «пожалуйста.» Начался тщательный обыск. Лазили даже на печку, но ничего не нашли. Взяли лишь несколько фотографий из моего альбома и предложили мужу одеться, заявив, что он арестован. Я спросила, следует ли мне сообщать у себя на работе. На это мне ответили, что, если сочтут нужным, они сообщат сами.
С болью в сердце я смотрела в окно на увезенного мужа. С этого момента начались мои муки. Чтобы узнать, в чем обвиняется муж, приходилось занимать на улице Воинова очередь с вечера, так как таких как я были сотни, и все метались в неведении. Мне один раз удалось сделать передачу в сумме 50 рублей. Продукты не принимали. Через некоторое время я вновь пошла, чтобы передать деньги, но у меня их не приняли, заявив, что он «плохо себя ведет». Удалось мне попасть к начальнику НКВД, чтобы узнать, по какой статье обвиняется мой муж. Ответ был – статья 58-10. Я задала вопрос: «Что гласит эта статья?» Он с ехидством ответил: «Как это вы не знаете?» Я действительно не знала уголовного кодекса и поэтому решила его разыскать. Статья гласила: контрреволюционная деятельность и срок от 3 до 10 лет. Мой муж всегда был сочувствующим Советской власти, и я знала, что никакой контрреволюционной деятельностью он не занимался. Еще раз я была в НКВД, и мне сообщили, что всех отправили в дальневосточные лагеря сроком на 10 лет. 30 сентября меня вызвали к следователю и взяли подписку о невыезде. Обстановка в это время в Ленинграде была очень тревожная, повсюду говорили об арестах. Как я узнала позднее, в ту же ночь вместе с моим мужем в ленинградском порту было арестовано 14 человек, включая начальника порта.
Мой арест
Моя двоюродная сестра Вера сказала, что одновременно забирают и жен, и сослалась на сестру Михалевой, которая работала директором какого-то предприятия и была партийной. Я тогда размышляла так: Михалева партийная, крупный работник, а что я? Незаметный работник… В тот злополучный день, возвращаясь с работы, я увидела у своего парадного крыльца «черного ворона» – так называли тогда легковую машину М-1 черного цвета. Мной овладел страх, я не решилась пойти домой и шла вперед по Моховой улице, одновременно наблюдая, стоит ли машина у подъезда. Когда я увидела, что машины не стало, пошла домой. И первым делом у родителей я спросила: «Меня никто не спрашивал?» На что мама ответила: «Нет». Настроение у нас было подавленное – предчувствовалось, что надвигается новая гроза.
В нашей квартире, а она состояла из 9 комнат, уже было арестовано трое. 8 октября тридцать седьмого года, в 12 часов ночи, я уже легла спать, раздается опять продолжительный звонок и вновь появляются трое мужчин. Входят в мою комнату и предъявляют мне ордер на мой арест. По прочтении ордера у меня помутилось в голове и было такое чувство, что я лечу в пропасть. Обыск не производили, а сделали опись вещей и предложили мне взять теплые вещи. Меня мучила мысль, как останутся мои бедные старики. Я старалась утешить их и говорила, что, вероятно, меня вышлют из Ленинграда. Я не плакала, так как знала, что этим еще больше расстрою своих родителей. И не знала я, что расстаюсь с ними навсегда. На улице меня ждал «черный ворон». Увозили меня из родного дома. Так рушилось мое счастье, моя семья.
«Арсеналка»*
Так привезли меня в тюрьму. С лязгом раскрылись железные ворота и тотчас же защелкнулся замок. Ощущение от этих звуков было ужасное, словно жизнь кончалась. Провели меня в «обезъянник». Это огромная железная клетка. Здесь было несколько человек, все женщины. Нас по очереди обыскивали, отбирали некоторые вещи. У меня взяли часы, ножницы маникюрные, пудреницу и прочую мелочь. После этого привели в помещение бывшего клуба, так как все камеры были переполнены. Здесь я увидела удручающее зрелище. В этой комнате было 150 человек, и все сидели на полу, кто на своих чемоданах, кто на узлах, которые взяли с собой. Как выяснилось из разговора, все женщины были женами, и были арестованы в разных числах этого месяца (октября). Горестно смотрели на свою участь. Кое-кто плакал, разговоров почти не было, так как все молча переживали случившееся. Человек не может сразу оторваться от мысли о постигшем его горе.
Шли дни, они казались очень длинными, но жизнь сама помогает в беде, и постепенно люди начали сближаться друг с другом. Объединились в группы. Еду приносят. Начались вызовы к следователю. Делалось это обычно в ночное время. Некоторых очень долго держали и доводили до обморочного состояния. Особенно был такой следователь Огурцов. Я лично попала к следователю по фамилии Набок. Он спрашивал, почему я знала о контрреволюционной деятельности своего мужа и не донесла. Я ответила, что мой муж не занимался никакой контрреволюционной деятельностью, а потому мне нечего было доносить. Он был лоялен к Советской власти, всего себя отдавал работе и за это имел похвальные грамоты…
Днем на 15 минут выводили во двор на прогулку. Вечером ежедневно производилась поверка. Через несколько дней, после отправки первого этапа жен, нас из клуба перевели в камеры.Здесь были уже нары и «параша».
Петь не разрешалось.
Будучи сами невиновными, мы верили в невиновность мужей. Их арест был личным горем для нас, считавших происшедшее роковой ошибкой. Наш же арест по аналогии стал подтверждением невиновности мужей.
В одной из камер на стене было написано стихотворение женами первого этапа. Привожу его:
В стенах Арсеналки угрюмой
За прочной решеткой окон
Убитых тяжелою думой
Немало скрывается жен.
В тюрьму мы попали случайно,
Не знаем вины за собой.
Тоскуем, грустим чрезвычайно
И рвемся к ребятам домой.
Остались они где попало,
С соседкою, с няней, одни.
И, может быть, горя немало
Уже испытали они.
Всю жизнь до последнего часа
Мы честно и с пользой прошли.
А нынче врагами народа
Нас вместе с мужьями сочли.
Улик против нас не имеют,
Но страшною карой грозят.
За что же лишать нас посмеют
Свободы, семьи и ребят?
Конечно, мы держимся гордо,
Невинные мы пред судом.
Но сколько тягчайшего горя
И было, и будет потом.
Это стихотворение ходило по рукам, и все мы его знали наизусть. Оно вызывало слезы за свою горькую участь*.
А жизнь шла. Наступили октябрьские праздники. Тяжело было на душе, ведь совсем рядом течет свободная жизнь Ленинграда, а мы, невинные ни в чем, лишены свободы. За этот месяц многие из нас сдружились компаниями. Наша компания сроднилась и мы старались поддерживать друг друга и не падать духом, надеясь, что в конце концов разберутся и мы вновь будем на свободе.
Приговор
После октябрьских праздников, числа 12 ноября, стали по очереди вызывать из камеры. В коридоре близ камеры был поставлен стол и два-три стула. За столом сидели двое военных. Перед ними лежали узкие полоски бумаги, где был написан приговор такого содержания: «Решением Особого совещания НКВД от 2 ноября 1937 осуждена сроком на 8 лет дальних лагерей как член семьи изменника Родины»*.
Было предложено расписаться под этим приговором.
Руки так дрожали, что получались каракули. Я получила 8 лет. Многие плакали – рушились все надежды и впереди была неизвестность. С тех пор мы стали зека – заключенные. После приговора допросы прекратились.
Нина Петровна Евдокимова
В Записках Н. П. Евдокимовой (1896–1983) далее повествуется об этапах и лагерном заключении. Ее освободили по инвалидности 4 февраля 1943 г. и направили в г. Петропавловск (Казахстан). Вернувшись в Ленинград, Нина Петровна на редкость рано, уже в 1947 г., получила свидетельство о смерти мужа – конечно лживое, будто он умер 11 сентября 1944 г. по причине воспаления легких. В 1957 г. Нина Петровна добилась реабилитации мужа, но правду о его гибели так и не узнала.
А. В. Евдокимов расстрелян 20 сентября 1937 г. по так называемому Списку польских шпионов № 6. Список утвердила двойка в Ленинграде (Заковский и Позерн), а затем – в Москве (Ежов и Вышинский). См. биографическую справку о Евдокимове в 1-м томе «Ленинградского мартиролога» (с. 211). См. также ил. в настоящем томе.
Записки «Роковая ошибка» любезно предоставил для публикации А. О. Иконников, внучатый племянник Евдокимовой. Полная копия Записок хранится в архиве «Ленинградского мартиролога».
Анатолий Разумов
*Арсенальная тюрьма. – прим. Н. П. Евдокимовой.
*Иной вариант стихотворения-песни см. в воспоминаниях Ф. А. Ходальской (Ленинградский мартиролог. Т. 4. С. 669).
*Некоторые жены имели 5 лет, чем руководствовались [«судьи»] – неизвестно. – прим. Н. П. Евдокимовой.