Нурский Степан Брониславович

---

НУРСКИЕ

В 1937 году, когда арестовали моего отца, мне было всего 5 лет.

Жили мы в городе Кандалакша Мурманской области на Кировской улице, дом 12, кв. 9, на втором этаже в двухкомнатной квартире. (Адрес, где мы проживали, я узнал только в 1990 году из письма КГБ.)

Жизнь нашей семьи, как и у большинства людей нашей страны, ничем не отличалась. Папа с младшим братом Михаилом были сиротами. Когда подрос, пошел работать на железную дорогу путевым рабочим. В 1928 году окончил Ленинградский железнодорожный техникум, отделение движения. После окончания техникума работал дежурным по станции Кемь, затем работал диспетчером 6-го отделения службы движения в городе Кандалакша. Работая в Кандалакшском отделении диспетчером, папа часто выезжал в командировки в Ленинград в Управление Кировской железной дороги, которое помещалось на набережной Фонтанки, 117, для составления графиков движения поездов по всей дороге. В августе 1937 года папе предложили перейти работать в Управление дороги, в отдел движения в Ленинград. Но арест папы сорвал наш переезд.

Папа был любознательным человеком, очень любил книги художественные, технические, любил театр, увлекался радиотехникой. У нас была большая художественная и техническая библиотека. У папы было много наработок, чертежей по системе автоматической блокировки на перегонах (расстояния от одной станции до другой), на станциях. Папа очень любил меня и никогда ни в чем не отказывал мне. Помнится мне, как мы всей семьей катались на шлюпке с мотором по Белому морю. Помню, как однажды папа приехал после тушения пожара, был усталый – но веселый. В то время горели леса в Карелии, и железнодорожники в свободное от работы время выезжали на тушение пожара. Жили мы в те годы хорошо, ни в чем не было недостатка. Папа в нерабочее время подрабатывал чтением лекций.

После ареста папы окружающие нас люди боялись разговаривать с нами и с теми, у кого был кто-то репрессирован. Однажды кто-то из соседей, не останавливаясь на улице возле мамы, на ходу сообщил, что видели папу, как он пилит дрова. Мама схватила меня и повела к указанному месту. Был длинный деревянный барак. На большом от него расстоянии по периметру проходила колючая проволока. Мама поставила меня на огромный валун возле изгороди (таких камней в Карелии немало, он был метра полтора высотой) и я увидел папу с еще одним мужчиной, с которым он пилил на козлах дрова. Возле них стоял НКВДшник. Я с детской наивностью, не понимая почему находится там папа, закричал детским голоском: «Папа! папочка! – идем домой». Но НКВДшник, по-видимому, пригрозил папе. Он как будто не слышал, продолжал пилить дрова, не остановился пилить, не повернув даже головы. Я только теперь, когда вспоминаю эту сцену, представляю, как у отца в тот момент выступили слезы. Чувствуя себя ни в чем не виновным, обвиненным в шпионаже, да еще такое грубое, хамское (это не те слова) обращение.

Мне помнится день, когда увозили папу в Ленинград. Было уже поздно, темно, мамы дома не было. Я гулял на улице. Кто-то из соседей, проходя мимо меня, сказал, что мама на вокзале, там отца отправляют в Ленинград. Я побежал на вокзал. Там было народа столько, что я с трудом протискивался к вагонам. Я увидел состав полностью из «столыпинских» вагонов, но подойти к составу я не смог из-за большого количества народа. Не смог там встретить маму и в последний раз повидать отца.

Через некоторое время нас выдворили из квартиры. С собой мы взяли только то, что могли увезти в поезде. Квартира, мебель, одежда – все осталось в Кандалакше. Вместо Ленинграда мы оказались на Украине в городе Попасная (до войны поселок им. Кагановича). Жили мы на частных квартирах. Обычно хозяевами были люди, у которых тоже был кто-то репрессирован. Остальные люди боялись с нами общаться. Я часто заставал маму плачущей где-то за домом, в саду. Я подбегал и спрашивал, почему мама плачет. Но она отвечала, что попала песчинка в глаз, попал комар и пр. Плакала она потому, что ее нигде не брали на работу – как жену «врага народа». Семья была обречена на вымирание от голода. Так в Советском Союзе сталинская конституция «гарантировала права граждан СССР на труд и жилье». Но хочется выразить большую благодарность тем людям, кто нас поддерживал, приютили, – не все оказались трусливыми.

Перед войной мама все же каким-то образом устроилась работать телефонисткой на городской почте. Жили мы в то время уже на Лесной улице на квартире главного механика связи Дмитрия Сергеевича Романова. В 1940 году я пошел в школу в первый класс. В 1941 году началась война. Фронт быстро приблизился к нам и уже в сентябре проходил под Артемовском (Донбасс). В один из октябрьских дней мама как обычно работала с 8 часов до 14 часов и должна была заступить работать в ночь с 20 до 8 часов следующего дня. На работе коммутатор обслуживали вместе с гражданскими служащими параллельно и военные. Когда мама пришла домой, отработав до 14 часов, жена механика Романова Вера (отчество не помню) спросила: «Как дела на фронте?» Дело в том, что в прифронтовом городе два раза в сутки, утром и вечером, по телефону передавались сведения о состоянии противника на передовой. Мама ответила, что все спокойно, противник ведет себя без перемен. (Такой был доклад военных.) И вдруг, где-то в 16-45 в городе начали стрелять, сначала изредка и уже в 17 часов все грохотало, взрывали завод ВРЗ (вагоноремонтный), депо, электростанцию, стояла ружейная, пулеметная трескотня, слышны взрывы гранат. Когда стемнело, видно было зарево, горел завод, на станции горели локомотивное и вагонное депо. Ночью стрельба стихла. Изредка были слышны одиночные ружейные выстрелы и короткие пулеметные очереди. В небо периодически взлетали осветительные ракеты. Здание почты находилось от нас где-то в десяти минутах ходьбы. В 19-30 мама все же решила идти на работу, т. к. ей с большим трудом досталась эта работа, да и боялась, что в военное время прогул может иметь тяжелые последствия для семьи. Тем более в ее положении жены «врага народа». Но соседи все же ее уговорили не идти на дежурство, сказали, что там заступили уже военные, гражданских отпустили домой. Да и небезопасно было идти по улице, т. к. стреляли со всех сторон.

На следующий день бой в городе продолжался, и около 17 часов к нам в дом вошли немцы. Обыскали дом и остановились на постой. Все мужчины работники почты, входили в истребительный батальон и были вооружены винтовками. В случае боевых действий, они должны были защищать город от противника, а в случае отступления эвакуироваться на пятитонной машине (такие машины были перед войной, производства Ярославского завода). Но почему-то получилось так, что перед боем в городе машина была отправлена в район стекольного завода, а там уже в это время были немцы. Машина была захвачена противником. Ночью рабочие почты перебрались к нам в погреб. На чердаке нашего дома был немецкий пулеметчик. Видимо, ночью он забрался туда. Внизу на одном из углов дома стоял наш станковый пулемет «Максим» с красноармейцем. Через дом на чердаке сидел наш боец с ручным пулеметом. Все они вели стрельбу в одном направлении. После окончания боя немцы, находящиеся на чердаке, сошли на землю, разоружили и пленили рабочих, находившихся в погребе.

На следующий день я вышел на улицу во двор. Во дворе валялись винтовки, патроны, противогазы. На улице валялись трупы красноармейцев, винтовки, гранаты, саперные лопатки, каски, кучки патронов, противогазы и другая амуниция военных. Пулеметчик, что находился возле нашего дома, был ранен в спину, его подобрали соседи и вылечили. Тот, что сидел на чердаке с ручным пулеметом, был убит. Пуля прошла через шею в ямочку сзади под самую каску, в тот момент, когда он повернулся назад за новым диском. Ночью был сильный мороз, и трупы закоченели. В начале улицы, на возвышенности, валялось около двадцати пяти – тридцати убитых красноармейцев. По дороге от Первомайска до Попасной были убиты ремесленники. Их было человек триста. Шли они колонной в четыре человека без оружия – так их и уложил фашист. Почему-то немецкие пулеметчики оказывались там, где проходили большие группы красноармейцев.

Еще на следующий день, когда в городе шел бой, и в городе были уже немцы, на станцию прибыл эшелон с оружием, боеприпасами и продовольствием. Все это досталось немцам. Слышно было их крики и как они тащили шампанское, водку, рыбные консервы фабрики Микояна. На главной центральной улице находилась четырехэтажная школа. В ней разместили военнопленных и гражданских лиц из истребительного батальона. Среди военнопленных находился и лейтенант-связист, который дежурил в день боевых действий и должен был взорвать почту. Через несколько дней гражданских лиц из школы отпустили по домам. Пришел домой и муж нашей хозяйки Дмитрий Сергеевич. Через несколько дней к нам пришли домой полицейские и арестовали Дмитрия Сергеевича. Кто-то донес на него, что он коммунист. С тех пор он пропал навсегда.

Город был прифронтовым. Передовая проходила на окраине города со стороны Первомайска. Ежедневно обстреливали снарядами, минами, периодически бомбили. Выход за город населению был запрещен. Немцы убивали на месте, кто пытался выйти за город. Хозяйка нам предложила освободить жилплощадь. Мы нашли на центральной улице государственный дом, на втором этаже была пустая квартира. Хозяева эвакуировались, и мы заняли эту площадь. Зимой было более–менее сносно, питались кониной от убитых лошадей и лепешками, выпеченными из картофельных очисток – это было деликатесом. Теплая погода на Украине наступает в марте месяце. Конину уже нельзя было есть. Питания не было никакого, да еще донимали обстрелы и бомбежки. В апреле месяце, когда стала пробиваться трава, стали печь лепешки из лебеды. Затем вишневые деревья распустили листья, стали и их примешивать в лепешки. В городе начался голод, люди пухли и умирали от голода.

В первых числах мая был массированный артиллерийский и минометный обстрел. В городе от разрывов стоял смог, в нескольких шагах было ничего не видно. Такой обстрел длился два дня. Мы подумали, что затем последует наступление наших войск, и нас освободят. Но оказалось, что просто военные уничтожали боеприпасы, чтоб затем налегке отступить дальше к Сталинграду. После дальнейшего отступления наших войск из города открылся выход. Тогда мы и еще несколько семей объединились, сложили свой неказистый скарб на ручную двухколесную тележку (такие тележки на Украине почти в каждом дворе) и отправились вдоль железной дороги на Лисичанск, Рубежное. Т. к. мама была очень слаба, в Рубежном наши попутчики сняли наши вещи с тележки и отправились без нас. С большим трудом мы добрались до станции Кабанье. Жили мы там на улице, на привокзальной площади, на траве под забором. Дней через двадцать, когда нас люди подкормили и мы немного окрепли, мы пошли дальше. Дошли до станции Сватово и там остановились в одном пустом доме. Надвигалась осень, дом, в котором мы жили, был без стекол. На улице Дзержинского был большой одноэтажный дом. Там проживало три семьи. Все они были учителями в украинской железнодорожной школе. В этом доме была небольшая восьмиметровая комната с печкой. Нам предложили ее занять. В декабре 1942 года началось Сталинградское наступление наших войск. Зима в том году была очень суровая – как и в предыдущем. В январе 1943 года в Сватово без боя вошли красные войска. Начали восстанавливать железную дорогу, связь. Мама устроилась работать на станции телеграфисткой.

Летом через Сватово проходили наши войска. Шли они на Харьков, Белгород. Я, вместе с мальчишками с нашей улицы, вращался среди солдат, танкистов, летчиков. В Сватове был аэродром, на нем базировались штурмовики, у немцев они назывались «черная смерть». Я слышал, как танкисты, летчики говорили, что они пользуются трофейными немецкими картами, так как они самые точные. На наших картах многого не было указано, например некоторых дорог, строений. Возникает вопрос, почему на нашей территории наши карты не соответствовали действительности? Во время войны была проблема со спичками. Нам приходилось печку разжигать солдатской «катюшей» (это камень кремень, стальной брусок, кресало и фитиль). Когда от искры начинал тлеть фитиль, его подносили в печку, где под дровами был насыпан порох. Так разжигали печь. Танкисты нас многому учили, и я в 11 лет владел любым оружием, в том числе и трофейным. Танкисты подсказали, как добывать огонь из бронебойно-зажигательных снарядиков. Это снарядик черного цвета с зеленой полоской по периметру. Они разрешали пользоваться тисками в машинах-летучках. Зажмешь этот снарядик в тисках, гаечным ключом отворачиваешь заглушку, а там внутри находится фосфор. Лучинку опускаешь внутрь, и она загорается, затем заворачиваешь заглушку вручную. Такие зажигалки были почти у всех мальчишек.

Однажды, когда я гулял на улице, ко мне подошел старшина и попросил открыть сарай. Я открыл. Сарай был пустой, там даже дров не было. Он посмотрел и выругался. Я спросил, что он ищет. Он ответил, что ему сказали, что этот сарай полный трофейной мебели. Как-то уже после войны к нам пришла комиссия, две женщины и мужчина. Описывать наше имущество. Кто-то написал заявление на нас, что у нас квартира обставлена трофейной мебелью. Но они увидели комнатку в восемь метров квадратных, две железные кровати (какие в тюрьмах находятся), сапожную табуретку и стол, сколоченный из досок. Они удивились, сказали «да тут нет ничего» и ушли.

Осенью в 1943 году я пошел в школу, во второй класс. Учебников не было, тетрадей тоже. Приходилось писать на старых книгах между строчками. Русская школа была одна в городе и далеко. Ее постоянно футболили, почти каждый год из одного помещения в другое. В ноябре месяце ударили морозы, хотя снега еще не было. Я был в школе. Была большая перемена. Мы катались на ногах по льду замерзшего озера. Кто-то из учащихся нашел на льду маленький снарядик, такой как бронебойно-зажигательный, только желтого цвета. Я подошел, взял в руки. Возле меня собрался весь класс, а я стал объяснять, что это такое, так если в тисках открутить заднюю заглушку, то можно пользоваться как зажигалкой. Попробовал заглушку отворачивать, и он легко стала выкручиваться. Я отвернул, но она была на веревочке и я, по-видимому, дернул за нее. В это время прозвенел звонок на урок. Все побежали в класс. Я стоял на месте и положил этот снарядик в карман, чтоб потом выложить в парту. Но какой-то внутренний голос мне подсказал: выбрось эту штуку. Я повернулся назад и со всего размаха выбросил его. Повернулся бежать на урок и в этот момент прогремел взрыв. Я только сейчас, будучи на пенсии, осознал, что меня хранил Господь Бог. В те времена многие мои сверстники лишились пальцев, рук, зрения и др. органов от взрывов в руках различных предметов. Во время войны, да и после нее мы, дети, были предоставлены сами себе. Не было никаких кружков, пионерских лагерей, о которых сейчас так много говорят.

В 1947 году, опять-таки осенью, ходил я в школу во вторую смену, после занятий прихожу домой – дверь опечатана. Я пошел к маме на работу, она работала с 14 до 20 часов, и сказал, что дверь нашей комнаты опечатана. Когда мама сменилась, я пришел домой и сидел под дверью, дожидаясь, когда придет мама. А она после работы пошла в центр, это пять километров от вокзала, в грязь, в неосвещенном городе. Куда она там ходила я не знаю т. к. она ничего не говорила, но пришла она поздно. Мы вскрыли дверь и попали в комнату. На следующий день мама работала с 8 до 14 часов и должна была идти в ночь с 20 до 8 часов утра следующего дня. На следующий день я не пошел в школу. Когда мама пришла с работы в два часа дня, вместо отдыха перед ночной работой, мы собрали свои вещи и переехали на частную квартиру. Как мама смогла так быстро найти квартиру, я не представляю, но конечно, все это с помощью добрых людей. Теперь в школу мне пришлось ходить еще дальше, за семь километров. На этой квартире мы прожили год, затем переехали на этой же улице к старушке. У нее сын был тоже репрессирован по 58-й статье.

И только после реабилитации отца мама получила комнату 16 метров в железнодорожном доме, в коммунальной квартире. Однажды весной в 1956 году маму с утра вызвали в КГБ. Она просидела там до обеда в коридоре, ее все не вызывали, тогда она напомнила о себе, чтоб ее приняли, т. к. ей в 14 часов заступать на работу. Ей грубо ответили, что нас должны были давно расстрелять, а мы еще живыми ходим, когда нужно тогда и вызовут, но все же через несколько минут ее пригласили. Задавали вопросы – где муж и все вопросы касались папы. Затем ее отпустили. В декабре месяце нам пришло сообщение из Москвы, что отец посмертно реабилитирован. За отсутствием состава преступления.

Хочется заметить еще, что во время войны – это было трудное время для всех людей, но еще трудней было людям у кого были члены семьи репрессированы по 58-й статье. При распределении продуктов питания, товаров народного потребления – эта семья лишалась «как семья врага народа», или давали в последнюю очередь, что осталось. Сколько пришлось пережить издевательств, унижений моей маме, это только Господу Богу известно. Она старалась мне ничего не рассказывать. И только перед смертью, когда была у меня в Ленинграде, сказала мне: «Ты знаешь Стольмаховича?» Я сказал, что знаю, он у нас в депо рефрижераторном работал. Так это он арестовывал твоего отца. Больше ничего не сказала. Вот до чего люди были запуганы.

Теперь мне уже ясно, что в стране был коммунистический геноцид по истреблению своего народа. Истреблялся цвет нации: ученые, инженеры, техники, квалифицированные рабочие, военачальники, артисты, музыканты и др. В настоящее время те, кто творил все эти беззакония и произвол, получают персональные пенсии, ходят в героях. Коммунисты не покаялись в геноциде. В 1936–1938 годах весь немецкий генералитет прошел обучение в Советском Союзе, закончили академию Генерального штаба, а поскольку у Германии был врагом № 1 СССР, то выходит, что Сталин готовил фашистов, как уничтожать Красную армию, и это не является вредительством, изменой. Гестапо проходило стажировку в органах НКВД – как и какими зверствами выбивать секретные сведения от плененных красных командиров и партизан. Кстати, душегубка была изобретена большевиками, работниками НКВД в 1936 году.

За ошибочный расстрел моего отца, за квартиру, мебель, вещи, библиотеку, честно заработанные отцом, – большевики откупились ста сорока рублями. Так после реабилитации они оценили жизнь отца и весь его труд.

В 1949 году я уехал из Сватова в Ленинград. Поступил в железнодорожный техникум и окончил его. Работал бригадиром сборочного цеха в 11-м вагонном депо. Затем окончил заочно ЛИИЖТ. Работал механиком, начальником поезда рефрижераторного, заместителем начальника депо, старшим инженером техотдела. Затем по состоянию здоровья ушел работать научным сотрудником ЦНИИМа. В 1987 году я забрал уже больную маму из Сватова. В 1990 году в мае месяце, когда я лежал с инфарктом в больнице, она находилась в больнице Свердлова после операции и умерла от рака желудка. Похоронена на Ковалевском кладбище.

Геннадий Степанович Нурский,
С.-Петербург

Степан Брониславович Нурский расстрелян по так называемому Списку польских шпионов № 22, помянут в 3-м томе «Ленинградского мартиролога».

Его брат Михаил Брониславович Нурский расстрелян по Списку польских шпионов № 12, помянут во 2-м томе «Ленинградского мартиролога».

Всего в 1937–1938 гг. в Ленинградском УНКВД составили 82 таких списка. По ним расстреляны поляки и уроженцы Польши в границах 1937 года, а также их родственники, сослуживцы и знакомые – практически все по лживым обвинениям, все реабилитированы.

Анатолий Разумов