Работа и яблоки

2020-04-07

 

Работаю дома. Жив. Готовлю имена, воспоминания и комментарии на сайт «Возвращённые имена» и в дополнительные тома Книг памяти «Ленинградский мартиролог», «Блокада», «Они пережили Блокаду».

Благодарю за письма и присланные сведения о погибших, пропавших без вести и пострадавших от государственного террора и войн.

 

Вот история о сгинувшем в сталинских лагерях:

 

ПОГОНЩИКОВЫ

Мой дедушка Фёдор Иванович Погонщиков родился в зажиточной семье крестьянина в 1897 г. в деревне Елизарово Кирилловского уезда Новгородской губернии (Чарозерского района Ленинградской, а с 23 сентября 1937 г. – Вологодской области).

До революции получил  образование в сельской школе. Писал красивым мелким и ровным почерком, иногда писал письма по просьбам соседей. Держали скот, пахали землю, летом сенокосили, собирали грибы и ягоды, огород держали, а зимой делали бочки, корзины, сани, охотились немного, сапоги шили. Для большой семьи построил дом пятистенок и зимовку, второй этаж дома не успел хорошо утеплить, крыша была временно закрыта.

В деревне на местном диалекте Фёдора Ивановича называли «петужник», что означало труженик. Уважали за то, что никогда не пил, даже по праздникам, справедливый был к односельчанам, лентяев и пьяниц не терпел, всё время что-то делал от зари до зари, не умел кривить душой. Во всех делах его главными помощниками были жена, сестра-инвалид и подрастающие четверо детей. Не служил в армиях по причине травмы ноги. Для колхоза делал бочки, корзины, грабли, косы, шил сбрую для лошадей, столярничал. Предложения вступить в колхоз отвергал, хотя предлагали трижды. Говорил, что пьяницы и лодыри получают хлеб поровну со всеми, так как у них дети. Два преданных друга, такие же трудяги, вступили в колхоз и после раскулачивания Фёдора Ивановича помогали его семье. Надо было платить налог зерном, но земли в середине 30-х годов для личных посевов уже отобрали, а семья не выполнила план сдачи, за это приговорили к штрафу, Фёдор Иванович уплатил.

За день до ареста, ночью, приехали из Чарозера знакомые «на тарантасе» и сказали, что будет его арест завтра, предложили или заявление написать о вступлении в колхоз, или сейчас же ехать с ними куда-нибудь. Фёдор Иванович отказался писать и уезжать, а за жену, Екатерину Фёдоровну, она была неграмотной, написали заявление. Это заявление и спасло её и детей от ареста. На уговоры жены записаться в члены колхоза не согласился, ведь фактически он и так работал в колхозе.

После ареста Фёдора Ивановича из дома вывезли плуги, маслобойку, сельхозинвентарь разный, сани, телеги, зерно вымели под метёлку, сено увезли, увели скот, отобрали амбар. Когда повели коров, то друг-колхозник не испугался, вцепился в одну корову и кричал, что без неё двое маленьких детей могут умереть. Корову оставили, только вот сено-то увезли почти всё, вскоре пришлось её прирезать. Кто-то донёс, что сундуки с золотом на огороде закопаны. Ночью весь огород перекопали и, конечно, ничего не нашли. Доносчиками были председатель колхоза Крутиков, бригадир Хапкин, председатель сельсовета Миклин (считался вором и грабителем обозов до революции), деревенские их боялись. Бригадир даже дальним родственником был.

Вскоре начали разбирать церковь с колокольней и выносить на костёр иконы. Люди плакали, но боялись возразить. Маленькая иконка с верхушки костра сползла к ногам бабушки, и она шепнула четырёхлетней дочке (моя мама): «Нинушка, хватай иконку и беги домой». Председатель колхоза догнал девочку и вырывает иконку из рук, она плачет, к груди прижимает, тогда он начал девочку пинать и кричит: «Забыли, где батька, в тюрьму захотели?!». Старушки оттащили изверга. Обожжённая на треть икона Казанской Божией Матери сохранена в семье.

Друг Фёдора Ивановича, Егор Мишин, поехал в районное НКВД в Чарозеро, чтобы узнать про дела и передачу от жены повёз. Видимо, там ему пригрозили за смелость, так как приехал и поведал, что Фёдора взяли на секретную работу и чтобы жена его не искала. Бабушка не поверила.

Для семьи Погонщиковых наступили страшные времена. Екатерине Фёдоровне дали в колхозе трудную мужскую работу, конюха. За детьми присматривала бабушка, сестра Фёдора Ивановича, тоже Катерина. Когда совсем голодно стало, Екатерина Ивановна пошла по миру, просить подаяния по деревням. Принесёт корочки хлеба и детей кормит, а сама только крошечки подбирает со стола. Украдкой собирали мёрзлые колоски, оставшиеся на краю поля. Однажды бригадир Илья Петрович Хапкин увидел, вытряс из фартука и затоптал колоски в землю, да и пригрозил отправить «вслед за Федькой, вместе с выводком». Если что-то не понравится председателю колхоза, то тоже напоминал Екатерине Фёдоровне, что пойдёт вслед за мужем с детьми.

Хлеб пекли такой: гнилые колоски и белый мох (его мама называла  «когляха»). Есть невозможно, горький, животы вздувало. А летом клевер, крапиву ели. С началом войны стало ещё хуже. Дочка Нина смогла закончить только три класса школы, мать сказала ей, что нужно помогать, хватит учиться. Вот и пошла по миру со старой бабушкой, просить милостыню по дальним деревням. От голода она маленькая ростом была. Кто-то накормит, на печку посадит погреться, с собой в котомочку что-нибудь положат, а когда и скажут «Бог подаст».

Сосед и друг помогали дрова заготовить и привезти, а хлеба у самих было мало, чем могли помогали. Деревенские женщины иногда на праздники молоком поделятся. Лечились травами и заговорами, старая бабушка много их знала, ласковая и добрая была, вот люди к ней и шли.

Клеветники на Фёдора Ивановича очень хотели получить дом его двухэтажный, бабушка узнала об этом уже после войны. Особенно старались Жупиков, Вавилов из соседних деревень. Как в сказке: у лисы избушка ледяная, а у зайца лубяная.

Летом Екатерине Фёдоровне давали работу в колхозе только пастухом. Однажды пропал телёнок, и бабушку могли обвинить в краже. Она пошла к старой колдунье, которая «зналась с лесовым». Тёлочку она нашла там, где указала колдунья, привязанной к дереву. После этой пропажи скот в лесу не пропадал больше, пасла в мелколесье, и говорила «лесовой пасёт».

Сыновья помогали тоже, рыбу ловили, речка за домом протекала. Летом ягоды и грибы спасали от голода. Фёдор Иванович с детских лет мальчиков приучал к домашним делам, поэтому их с удовольствием взяли  в «подмастерье», один из них стал егерем. Бабушку не освобождали от налогов и денежных займов в обмен на облигации, а за то, что муж «кулак», так и за него требовали больше подписаться на облигации. В детстве мы, внуки, играли этими пустыми бумажками-облигациями.

Однажды Екатерине Фёдоровне принесли письмо или записку якобы от Фёдора из Комсомольска-на-Амуре, она не умела читать и попросила односельчанина прочитать. На следующий день из НКВД приехали, письмо забрали, пообещав найти мужа и сообщить о его местонахождении, но с условием больше никому не говорить об этом письме.

С тех пор не было о нём ни слуху, ни духу. Запуганы были, детям боялись говорить. В войну старая бабушка Екатерина Ивановна умерла. Прошёл лагерный срок десять лет, а о Фёдоре нет никаких вестей. Главные доносчики хихикали над Катериной Фёдоровной, мол, женился твой муж и про тебя забыл.

Председатель Медведевского сельсовета Миклин, принимавший участие  в травле Фёдора Ивановича и всей семьи, умирая в тяжких муках, попросил через свою жену прийти к бабушке. Каялся за всё: «Катя, прости за Фёдора, на мне вина». Екатерина Фёдоровна только и смогла сказать: «Бог простит».

Екатерина Фёдоровна за свой труд тяжкий получила пенсию 13 рублей. Умерла в возрасте 70 лет, а выглядела на 90 лет. Завещала детям отца найти.

Младшим дочерям не рассказывала ничего об отце до середины 50-х годов, боялась, что сболтнут что-нибудь случайно и их арестуют. Работали в колхозе имени Сталина. За своё трудолюбие получали флажки, после середины 50-х годов на трудодни дали хлеба больше. До глубокой осени косили на дальних покосах и не смели отказаться, сразу напоминали, где их отец. Как только начали выдавать паспорта, уехали из деревни кто куда мог.

Спрашивать о дедушке я начала в школе в середине 1970-х, когда на праздники собирались ветераны войны, до этого в семье говорили, что дедушка умер до войны. Помню слёзы мамы, моё потрясение и запрет спрашивать на эту тему и говорить в школе (вдруг хуже будет для меня, отличницы и активистки).

Только в 1997 г. мы узнали, что дед реабилитирован ещё в 1989 г. Помню реакцию мамы: приехала её проведать, а вместо приветствия говорит новость про реабилитацию отца, говорить не может, ловит воздух ртом, рыдает. После этого у мамы как груз с души слетел и плечи расправились. А дальше пошли страшные прерывистые рассказы со слезами, не забыть такое. Информацию из рассекреченного дела об отце я не смогла бы ей рассказать, мне и самой страшна она. Надо же так было сочинить обвинение, как будто не колхозник, с начальным образованием. Дед, которого почитали все колхозники, и «словей» таких не мог знать, что написано в протоколе.

В протоколе допроса аккуратная мелкая подпись без нажима только на двух первых страницах, а вот дальше видно, что или чужая рука писала подпись, или после издевательств на допросе в Белозерской тюрьме заставляли подписать. Из документальных источников теперь знаю про зверства в Белозеркой тюрьме сотрудников НКВД в 1937–1938 гг.

Семья Погонщиковых жила очень-очень бедно. Удивлялись в их деревне, как смогли выжить дети Екатерины Погонщиковой. Наверно, только благодаря Богу и спасённой иконе Казанской Божией Матери все дети выжили и остались честными и добропорядочными.

Из рассказов моего отца, Леонида Александровича Катина, знаю, что его семья жила в соседней деревне. Семеро детей было, жили бедно, но все дети получили образование семь классов. Потому как дед, глава семейства, хотя и недолго, служил в Красной армии в Гражданскую войну. Семье дополнительно давали хлеб, и от голода они не страдали (только в войну похуже), милостыню не просили.

Отец вспоминает свою историю тех страшных лет: в школе нарисовал портрет Сталина и гордый пошёл показать рисунок учительнице. А та испугалась: «Сейчас же порви и никому не рассказывай, что ты нарисовал Сталина». Обоев не было в деревнях, и клеили газеты на стены, а если председатель колхоза, бригадир или председатель сельсовета увидит на них портрет Сталина, то тут же срывали со стены, ещё и пригрозят арестом.

Валентина Леонидовна Стриганова, г. Вологда, 3 апреля 2020

 

Вот блокадные истории:

 

СЕМЬЯ МЕЛЬДЕРОВ

Мой дедушка, Ульрих Карлович Мельдер, родился в 1892 году в семье прибалтийских немцев.

Бабушка, Мария Максимилиановна Мельдер (в девичестве Гейссингер), родилась в 1886 году в семье этнических немцев, приехавших в Петербург ещё во время правления Екатерины Второй.

Дедушка был бухгалтером (в архивах нашла, что он был счетоводом начиная с 1920-х годов). Бабушка была преподавателем музыки, а позже домохозяйкой.

Знаю, что после революции бабушка играла на фортепиано, озвучивая немые фильмы, то есть была тапёром в кинотеатрах. А её мама, когда-то ещё при царе, танцевала в Мариинском театре, была балериной.

Дедушкин отец, Карл Мельдер, владел заводом по производству гальванических элементов в Озерках. Об этом есть данные в архивах Петербурга. Но во время революции завод был разрушен и разграблен. Это мне рассказывал папа.

У них были двое детей: Эдуард Ульрихович Мельдер (мой отец), 1918 рождения, и Эрна Ульриховна Мельдер, 1921 года рождения.

Во время блокады вся семья проживала по адресу: Кировский проспект, дом 1/3, кв. 6 

Где работали во время блокады, я не знаю. Папе очень тяжело было рассказывать о прошлом. Знаю, что они кушали столярный клей, как-то варили... и ещё кожаные ремни. Их собаку украли в голодные дни. Тяжёлое время было...

Дедушка Ульрих умер первым в январе 1942, а бабушка умерла позже, через неделю. Их завернули в одно одеяло и отдали хоронить как одного человека. Поэтому бабушки нет в списке похороненных на Серафимовском кладбище.

Моему отцу и его сестре удалось эвакуироваться через Ладожское озеро после смерти родителей.

Фотография, которая сохранилась: Ульрих Карлович Мельдер с женой Марией.

Лариса Мельдер, Пасадена, штат Калифорния, США, 28 марта 2020

 

ЦАЛКИН ИСАЙ АРОНОВИЧ, род. 14.02.1930. Место проживания: г. Нюрнберг, Германия. (Они пережили Блокаду, т. 13. Справка уточнена.)

Немного о моей семье и себе. Я родился в Ленинграде 14 февраля 1930 года. Недавно отметил девяностолетие.

Мой отец Арон Тевелевич Цалкин (родился 28.02.1899) в июле 1941 года ушёл добровольцем в Армию народного ополчения в Кировском районе Ленинграда. Согласно полученной справке, пропал без вести под Ленинградом в ноябре 1941 года.

Моя мать София Мироновна Шульман (родилась 15.05.1906) умерла от голода 23.05.1942. Похоронена на Пискарёвском кладбище.

Моя сестра Ханна Ароновна Зайцева в сентябре 1942 года ушла добровольно в Красную армию. Умерла в Санкт-Петербурге два года назад.

Я в блокаду окончил две четверти 4-го класса в школе № 16 (№ 218) на Рубинштейна, 13. Занятия происходили в бомбоубежище дома Льва Толстого. Об одном эпизоде, связанном с этим, я рассказывал на сайте МемоКлуба.ру в https://memoclub.ru/author/zalkin/

Оставшись один, я попал в детдом, затем в ремесленное училище. Рабочий стаж с июля 1944 года на заводе «Электросила». Мне было тогда 14 лет. Далее, совмещая работу с учёбой, я окончил 7 классов школы рабочей молодежи, Ленинградский судостроительный техникум, Всесоюзный заочный энергетический институт, заочную аспирантуру, защитил кандидатскую диссертацию. С 1990 года – на пенсии. С 1997 года живу с женой в Германии. Мы в браке уже 65-й год.

Исай Аронович Цалкин, март 2020

 

Ну, и моя история. Вы ведь спрашиваете, как работается:

 

ГРЕННИ СМИТ

Яблоки Гренни Смит заманчиво зелёные. Но твёрдые. И вкус твердоват.

Но дешёвые. Накупил.

Беру два-три-четыре яблока, кладу на противень, больше ничего не надо. И врубаю духовку на полную. Минут на пять (минуты через три переворачиваю яблоки с ног на голову). Выключаю и ещё чуть стоят. Должны быть проминающимися и возвращающими форму.

Достаю, разрезаю на четвертинки. Уголками вырезаю серединки четвертинок. Режу на дольки-кубики. И кладу в миску при компьютере. Вместо семечек.

Анатолий Разумов