Флоренский Павел Александрович

---

 

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О. П. ТРУБАЧЁВОЙ (УРОЖДЁННОЙ ФЛОРЕНСКОЙ)

 

В 1980–1990-е годы дочь о. Павла Флоренского Ольга Павловна, в замужестве Трубачёва (род. 21 февраля 1918 – ум. 25 апреля 1998), диктовала воспоминания своему мужу, С. З. Трубачёву (род. 26 марта 1919 – ум. 25 декабря 1995). Из этих воспоминаний мы выбрали то, что непосредственно относится к аресту о. П. Флоренского, поездке к нему семьи в лагерь в Сковородино (БАМлаг), а также к известиям и слухам о его жизни и кончине на Соловках, которыми жила семья с конца 30-х по 50-е годы.

В тех случаях, когда С. З. Трубачёв пишет об Ольге Павловне в третьем лице – [Оля сказала...] – его слова взяты в прямые скобки.

Рукопись С. З. Трубачёва расшифрована и подготовлена к печати его дочерьми: О. С. Никитиной и М. С. Трубачёвой.

Игумен Андроник (Трубачёв)

 

                                                                                  * * *
Уезжал папа рано утром (в 6 часов), подходил к каждому из нас, благословлял и уходил. Мама мне сказала, что когда он уезжал в последний раз – он подходил ко мне и плакал. Когда в день моего рождения он приезжал в последний раз, мне только исполнилось 15 лет. Я помню, как он подошел ко мне перед отъездом.

                                                                                  * * *
Папу арестовали 25 февраля 1933 года в Лефортове. Взяли рукописи, часы, серебряные ложки. Мы узнали об этом на другой день, когда приехал Кира, 26 февраля*. В доме тоже был обыск. А через некоторое время, примерно через неделю (папа был еще в тюрьме) увезли книги. Приехали днем. Сначала вошли в детскую и забрали из книжного шкафа, где стояли символисты. Потом очистили стеллаж [он отделял Олину часть комнаты от Микиной. – С. Т.]**. На стеллаже стоял Пушкин (Поливановское издание, подаренное С. И. Огневой), Тургенев, Диккенс (новое издание, мне дарила мама)***. Символисты – целая полка – я перетащила к себе (Бальмонт, Белый – «Симфонии», «Серебряный голубь»). В шкафу стояли Кирины книги. В шкафу около балконной двери стояли 3 тома Сенкевича, Белый – «Москва». Потом перешли в кабинет. Освободили шкаф у левой стены. Нагрузили целую машину с верхом (больше некуда было ). Описи не делали. Кабинет опечатали с тем, что вскоре снова приедут. Мама тут же бросилась к Е. П. Пешковой, показала Охранную грамоту, написала заявление и больше не приезжали****. А кабинет был опечатан и простоял так несколько лет. Открыли, может быть, в году 40-м. Открывать приходил кто-то из НКВД и с ним преподаватель обществоведения из школы, просматривали шкафы. Отобрали целый мешок (помню, взят был Путеводитель по Кремлю). Искали запрещённые книги. Иностранные книги прочитать не смогли, математические тоже.

                                                                                                                                                                       3.VII.92

        * Кира – Кирилл Павлович Флоренский (14.12.1915–9.04.1982) – второй сын П.А. Флоренского.

     ** Мика – Михаил Павлович Флоренский (26.10.1921 – 14.07.1961) – третий сын П. А. Флоренского.

   *** София Ивановна Огнева, урожденная Киреевская (1846–1940) – друг семьи П. А. Флоренского.

**** Екатерина Павловна Пешкова (1876–1965) – первая жена М. Горького, помогала политзаключенным в СССР, возглавляя Помполит (бывший Политический Красный Крест).

 

                                                                                * * *
[Смотрели фильм о Сталине («Монстр»). Оля снова вспомнила слова, сказанные после ареста папы Е. П. Пешковой. – С. Т.] Когда мама посылала Сталину письмо и не получила ответа, Екатерина Павловна холодно и сухо сказала ей: «Вам оставили сыновей – будьте довольны».

                                                                                                                                                                   2.XII.92

                                                                                * * *
Когда меня не приняли в 8-й класс, и я безнадежно ходила к директору, он уже в феврале 1934 года потребовал справку от ГПУ, что там не возражают, чтобы я училась. Казалось, такую справку получить невозможно. Помогла Е. П. Пешкова и М. Л. Винавер – после их обращения в ГПУ директору позвонили из Москвы, и он допустил к занятиям*.

* Михаил Львович Винавер (1883–1943 – заместитель Е. П. Пешковой, был репрессирован, умер после освобождения.

 

                                                                               * * *
Мама говорила, что папа всегда хотел жить рядом с лабораторией. Вот он и получил её [в Сковородине].

                                                                              * * *
При отъезде в Сковородино [нас] пришла провожать Мария Вениаминовна**. Чтобы пройти на перрон, Анна Михайловна дала ей один из билетов, который она тут же потеряла***. Мария Вениаминовна пошла к начальнику вокзала, умоляла, объясняла, просила – и начальник выписал новый билет взамен потерянного.

  ** М. В. Юдина (1899–1970) – пианистка.

*** А. М. Флоренская, урожденная Гиацинтова (31.01.1889 – 18.03.1973) – супруга П. А. Флоренского.

 

                                                                              * * *
Выехали 30 июня. Ехали две недели. Приехали уже к папиным именинам****. Там всё цвело, цветение было потрясающее. Поезд останавливался и стоял подолгу. Пассажиры выскакивали и собирали чудесные букеты. Папа встречал [нас]. Снял проходную комнату в деревенском доме. Мы жили на верху сопки (пройдя Мерзлотную станцию дальше, от железной дороги по правой стороне). Хозяева жили в одной комнате, в глубине, мы – в другой. При входе в неё была печка, два топчана и стол, комната о двух окнах. Хозяин ненавидел женщин (от него ушла жена), жил с дочерью и внуком Федей (он был помладше Мики).

**** Праздник апостолов Петра и Павла, 29 июня ст. ст. / 12 июля н. ст.

 

                                                                              * * *
Начальником Сковородинской мерзлотной станции был Николай Иванович Быков; жена его, Ольга Христофоровна, всюду сопровождала его с четырьмя детьми*****. Были и на Игарке. Дети их: Кирилл, Игорь, Ирина, Николай. Папа занимался со мной и с Игорем, читал нам лекции по механике и электричеству. Игорь обычно засыпал на этих лекциях, но на задачах оживлялся и великолепно решал.

                                                                                                                                                                 25.II.91

***** Н. И. Быков (1855–1939) заведовал мерзлотной станцией на БАМлаге, где П. А. Флоренский работал с 10 февраля по 17 августа 1934 г.

 

                                                                              * * *
Слышала, как папа сказал маме, что в тюрьме у него было воспаление нервных стволов (идущих от позвоночника). Представляю, какую невыносимую боль он терпел тогда. Еще рассказывал маме, как грозил ему следователь: «Я сделаю так, что моча в голову ударит».

Тогда же говорил мне: «Сейчас такое страшное время, что каждый должен сам отвечать за себя» (а звучало так: «перед Богом»). Это относилось ко мне, – ответ на мой вопрос о духовном отце. А я спрашивала не только о себе, а вообще.

                                                                                                                                                                  13.XII.92

                                                                               * * *
Ходили в гости на Мерзлотную станцию к Николаю Ивановичу Быкову, когда он приглашал. Занимался папа со мной и Игорем в комнате, где мы жили. Я сидела на топчане, папа против меня. Папа рассказывал во время прогулок больше об истории открытий физических законов. Проходили курс 8-го класса.

Игорь Тукалевский иногда приходил к папе, иногда ходил с нами по окрестностям*. Папе далеко нельзя было выходить. За железную дорогу ходил только однажды.

* Игорь Иванович Тукалевский (род. 1916), совсем ещё юношей был в ссылке в Сковородине и работал вместе с П. А. Флоренским.

 

                                                                               * * *
В 1934 году в Сковородине в один из обеденных перерывов мы пошли с папой собирать голубику, которая во множестве росла, и я спросила его о духовном руководителе, кого он может указать мне как духовного руководителя. Он мне сказал: «Сейчас такое страшное время, что каждый должен отвечать за себя сам». Тогда я сказала: «Почему ты перестал быть священником? Он как-то передёрнулся весь, сказал, что, во-первых, сана с себя не снимал, во-вторых, всю жизнь стремился к тому, чтобы служить священником, но никогда это не удавалось по разным причинам: «Я понял, что это глас Божий, которому я должен следовать»**.

** Сначала, в 1904–1910 гг., духовник Флоренского епископ Антоний запрещал ему принимать монашество; потом, в 1911 г., П. А. Флоренский был рукоположен к сельской Благовещенской церкви, в которой долго не смог служить; затем в 1921 г. закрыли общину сестер милосердия Красного Креста, а в 1922 г. и самый храм общины в честь равноапостольной Марии Магдалины, в котором П. А. Флоренский служил с 1912 г.

 

                                                                              * * *
Папа очень интересовался генетикой. В Сковородине он показал нам на учёного, который занимался вопросом изменения пола. Папа любил замечать, как проявляются генетические свойства. Учение Менделя, вероятно, знал.

                                                                                                                                                                   14.V.92

                                                    

                                                   О прощании с папой в Сковородине

В Сковородине мы пробыли до середины августа (вернулись в конце августа). Во второй половине августа со станции кто-то к нам прибежал и сказал, что вызвали папу. Он быстро ушёл. Позже мы узнали – папу вызвали, чтобы отвезти его в Свободный (но сначала увезли его в Тынду). Мы думали, что вызвали его для того, чтобы освободить. Через несколько дней прислали за нами сказать, чтобы мы пришли на Мерзлотную станцию. Мы побежали к Быковым. Папа сидел за столом, сзади него сидел охранник. Ольга Христофоровна (жена Н. И. Быкова) хлопотала, чтобы покормить папу, готовила яичницу, ей как всегда помогал Игорь. Папа сказал, что ему удалось уговорить охранника заехать на станцию (он ехал из Тынды в Сковородино), пообещав, что его тоже накормят. Папа разговаривал с Николаем Ивановичем, передавая ему дела. Ольга Христофоровна с каплями пота на лбу старалась своей приветливостью поддержать папу. Потом пошли на железнодорожную станцию. За папой следовал охранник. Подошёл поезд, папа простился, вошёл в вагон и стоял в дверях. Охранник сзади него стоял. Мы, вернее, я была уверена, что папа едет туда, чтобы получить свободу. Я с какой-то тупостью спрашивала: «Папа, когда ты вернешься?» А он, видимо, не желая драматизировать расставание, отвечал: «Вот, как только выучишь «Турецкий марш» – так и приеду». Я так и не выучила «Турецкий марш».

При отъезде, стоя на площадке вагона, папа весело шутил: «Если бы я был богатым, я всегда бы ездил с охранником».

Поезд пошёл в направлении к Свободному.

Нам предложили вернуться в Загорск, билеты были уже взяты. Через день-два мы распрощались с Быковыми и уехали. Провожал Игорь Быков. Завхозом в поезде был у нас Мика – доставал продукты, бегал за кипятком. Мама, подавленная, сидела недвижимо. Приехали в Москву. Я вжалась в тамбур. На платформе стоял Леонид Иванович Карченкин, смущённо улыбаясь*. Больше нас никто не встретил. Кира и Вася были тогда в экспедиции**. В Загорске нас встретила бабушка Надежда Петровна, с новым тротуаром, выложенным из кирпича, которым она, конечно, очень гордилась (было такое постановление, чтобы с двух сторон улицы были тротуары)***.

   * Л. И. Карченкин – знакомый, который, вероятно, негласно наблюдал за семьей П. А. Флоренского.

  ** Вася – Василий Павлович Флоренский (21.05.1911–5.04.1956) – первый сын П. А. Флоренского.

*** Н. П. Гиацинтова (16.08.1862–19.05.1940) – мать А. М. Гиацинтовой (Флоренской), жила в Загорске в доме П. А. Флоренского.

 

                                                                                * * *
К. А. Родзянко и Т. А. Шауфус поручили узнать у папы – уезжать ли им за границу или оставаться здесь****. Связаны они были с Е. П. Пешковой и М. Л. Винавером. Папа сказал: «уезжать», что я им и передала. Они стали собираться и уехали вместе летом 1935 года.

**** Ксения Андреевна Родзянко и Татьяна Алексеевна Шауфус –  подруги, сёстры милосердия (в советское время –  медсёстры), друзья семьи П. А. Флоренского, трижды арестовывались, в 1930 г. были высланы из Ленинграда в Восточную Сибирь на 3 года.

                                                                                                                                                                      3.VII.92

                                                                                * * *
[В Университете Оля училась с Мирой Михайловной Моносзон. Её отец – врач-терапевт, также высланный в Сковородино, но уже после отправки Павла Александровича в Соловецкий лагерь. Моносзон лечил ссыльных. По возвращении из ссылки, в ответ на вопрос Миры о Павле Александровиче, её отец сказал, что в Сковородино Флоренского помнили – С. Т.]

                                                                                                                                                                   23.VIII.94

 

                                                                               * * *
Доходили тёмные слухи, что папа в Медвежьегорске. Письмо от него пришло уже из Соловков.

                                                                              * * *
[При смене Ежова – Ягоды Е. П. Пешкова на приёме сказала Оле, что отец освобождён, но это была неверная информация. – С. Т.]

                                                                             * * *
[Как-то на университетскую проходную позвонили и просили передать, чтобы О. Флоренская пришла бы по названному адресу в Лялин переулок. Она пошла, но когда ей открыли, то сказали, что сюда входить не нужно, и она скорее ушла. Кто звонил и зачем, так и осталось не известно. Возможно, что это был домашний адрес Пешковой. Было это примерно году в 1937-м или около того. – С. Т.]

                                                                            * * *
Когда Л. М. Кречетович брал меня в 1938 году на работу в МГУ, то послал меня к декану. Тот спросил: «Кто Ваш отец, кто братья?». Когда я сказала, что отец арестован, а братья работают, он сказал на это: «Ну и Вы работайте». И я была принята на кафедру высших растений.

                                                                            * * *
О папиной смерти первой узнала я, когда кончила Университет, в 1946 году. Обращалась в НКВД на Кузнецком. Там мне сообщили дату и направили в загс Дзержинского района, где несколько раз спрашивали место рождения папы (Евлах), может быть, путая папу с дядей Шурой*. Сообщили дату смерти: 15 декабря 1943 года, но справку я не получила. Тогда же сказала маме. Кира обращался позже, в Ленинграде, и там ему выдали письменное свидетельство о смерти (та же дата). Мама писала заявление о реабилитации. Я опускала её письмо около Лубянки. Ответ получен почтой (письмо было подано по примеру Вали – сестры Наташи Маясовой)**.

  * Александр Александрович Флоренский.

** Маясовы семья, жившая в Загорске и дружившая с Флоренскими.

 

                                                                            * * *
Отпевание о. Павла совершено наместником Св. Троице-Сергиевой Лавры архимандритом Пименом (Хмелевским, позже архиепископом Саратовским) – 15 декабря 1959 года, в Трапезном храме Лавры в присутствии Анны Михайловны Флоренской, Ольги Павловны Трубачёвой (Флоренской), Александра и Марии Трубачёвых, Наталии Ивановны Флоренской, Павла, Татьяны и Марии Флоренских, при закрытых дверях храма. Никого, кроме семьи и Анны Васильевны Найдышевой (тёщи Кирилла Павловича Флоренского) более не было при совершении отпевания.

                                                                            * * *
Игорь Тукалевский до встречи с нами в Загорске дважды приезжал в Москву: когда я начала работать в Университете (1938) и когда мы переехали в Москву (1951). Когда мы встретились с ним в Загорске (в 1991 году, ему было уже 75 лет), я спросила – повлиял ли наш приезд в Сковородино на отправку папы в Соловки? Он ответил: «Нет, тогда началось общее ужесточение режима». Я ему не поверила.

                                                                                                                                               15.VII.94

                                                                           * * *
Фото из Альбома выпускников и преподавателей Московской Духовной академии предоставлено Православным Свято-Тихоновским Богословским университетом, Москва).

 

 

                                                                                       

                                                                                         Скорбный путь соловецких этапов 

                                                                     (уточнённый текст из 4-го тома «Ленинградского мартиролога», 1999)

 

В июне 1937 г. Соловецкие лагеря особого назначения, составлявшие часть Беломорско-Балтийского комбината НКВД СССР (СЛОН ББК НКВД СССР) перевели в ведение 10-го (тюремного) отдела ГУГБ НКВД СССР для реорганизации в Соловецкую тюрьму особого назначения (СТОН). 4 июня начальником Соловецкой тюрьмы назначили ст. майора ГБ И. А. Апетера, служившего с 1934 г. начальником санитарно-курортного отдела АХУ НКВД СССР.

В СССР предстояла массовая репрессивная кампания. В год 20-летних юбилеев Октября и органов ВЧК–ОГПУ–НКВД Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение раз и навсегда избавиться от всех неблагонадёжных и «социально опасных» граждан. Причём, как полагалось у коммунистов, непременно к определенной дате – к 5 декабря, Дню «сталинской» конституции.

Основным свидетельством победы социализма в СССР стали массовые тайные расстрелы, заключения в лагеря и тюрьмы, административные высылки.

Расстрел заключённых Соловецкой тюрьмы предопределила специальная директива наркома внутренних дел Н. И. Ежова от 16 августа 1937 г.:

«1. С 25 августа начать и в 2-х месячный срок закончить операцию по репрессированию наиболее активных контр-революционных элементов из числа содержащихся в тюрьмах ГУГБ, осужденных за шпионскую, диверсионную, террористическую, повстанческую и бандитскую деятельность, а также членов антисоветских партий (троцкистов, эсеров, грузмеков, дашнаков, итихатистов, муссаватистов и т. д.) и прочих контрреволюционеров, ведущих в тюрьмах ГУГБ активную антисоветскую работу.

В Соловецкой тюрьме ГУГБ репрессированию подвергнуть также бандитов и уголовные элементы ведущих в тюрьме преступную работу.

2. Все перечисленные контингенты после рассмотрения их дел на Тройках при УНКВД подлежат расстрелу.

3. Вам для Соловецкой тюрьмы утверждается для репрессирования 1200 человек»*.

 

19 августа директива поступила в Ленинград, и начальник УНКВД ЛО Л. М. Заковский передал ее для исполнения своему заместителю В. Н. Гарину, руководившему всей репрессивной кампанией в Ленинградской области и Соловецкой тюрьме.

В августе и сентябре руководство и оперчекистская часть Соловецкой тюрьмы подготовили и передали в Ленинград 1116 справок и тюремных дел на заключённых, подлежащих расстрелу. В первых числах октября 1937 г. эти справки рассмотрели в Ленинградском управлении госбезопасности и объединили в пять повесток к заседаниям Особой тройки УНКВД ЛО (повестки составили основу расстрельных протоколов № 81–85 от 9, 10 и 14 октября)**.

Далее, согласно ежовской директиве, тюремные дела и копии протоколов Особой тройки УНКВД ЛО необходимо было возвратить в Соловецкую тюрьму, а приговоры привести в исполнение «специально отобранным начальствующим и надзорсоставом тюрьмы ГУГБ под личным руководством начальника тюрьмы или его помощника по оперативной части».

Руководили ли лично расстрелами начальник тюрьмы И. А. Апетер и его помощник капитан ГБ П. С. Раевский.

На деле всё обстояло несколько иначе: для расстрела заключенных в Соловецкую тюрьму 16 октября был командирован зам. начальника АХУ УНКВД ЛО капитан ГБ М. Р. Матвеев во главе бригады, в которой находился и опытный помощник коменданта УНКВД ЛО Поликарпова, один из основных ленинградских расстрельщиков мл. лейтенант ГБ Г. Л. Алафер. Через три дня, 19 октября, Матвеев прибыл на Соловки, и заключённых начали готовить к отправке на материк по спискам. Отправляли как бы в лагеря – с вещами, с имеющимися деньгами, то есть так, чтобы до последнего часа они не могли догадываться о своей участи.

 

Пять этапных списков соответствовали протоколам Особой тройки № 81–85 и содержали следующие сведения: порядковый номер; фамилию, имя, отчество; год рождения; когда, кем и на какой срок осуждён заключенный; национальность заключённого.

Этапный список к протоколу № 81 отпечатан в двух вариантах. Второй вариант – без упоминания умершего накануне от побоев заключенного Ф. И. Родионова. Списку к протоколу № 81 придавалось особое значение. На обороте первого листа первого варианта – расписка начальника конвоя Орлова от 21 октября 1937 г. о принятии 208 заключённых «для отправления до ст. Кемь пристань» (см. ил.). На последнем листе второго варианта Матвеев внес правку в заготовленный для него Раевским текст о приеме заключённых: исправил число «208» на «207» и приписал: за исключением п-52 Крушельницкой Камл Н (см.: Ленинградский мартиролог. Т. 3. Ил. 85). Камилла Крушельницкая была в этом списке единственной женщиной; её порядковый номер – 52 – обведён кружком (так же обведены порядковые номера женщин в последующих четырёх этапных списках). Почему К. Крушельницкой не было среди заключенных, принятых Матвеевым 27 октября 1937 г., и была ли она расстреляна в один день со всеми остальными, неясно. Уже в первом экземпляре списка напротив её фамилии поставлен знак вопроса. Может быть, её доставили как-то отдельно.

На всех этапных списках к протоколам № 81–85 имеются многочисленные пометки цветными карандашами в виде «галочек», подчеркиваний, обводок, исправлений, приписок (см. в 4-м томе ил. 139, 145–148, а также: Ленинградский мартиролог. Т. 3. Ил. 78). Заключённых сверяли: при сдаче начальнику конвоя на Соловках, в Кеми на Морсплаве, при погрузке в вагоны, по прибытии в Медвежьегорск и – окончательно – перед расстрелом. Видимо, при последней сверке внесены поправки в «установочные данные» и сделаны приписки об имевшихся у заключённых ценностях: денежных суммах, часах и... «золотых зубах».

На первом листе этапного списка к протоколу № 83 – запёкшиеся пятна крови.

На первом листе этапного списка к протоколу № 84 указана дата расстрела – «4/XI». На последнем листе этого списка – пометка (краткий вариант подписи Матвеева?) о том, что 248 из 249 человек, числящихся по списку, расстреляны (Б. В. Пероцкий в октябре был направлен в Киев). Этот этапный список подписан не Раевским, а Дуккуром (см. ил. 139).

               

27 октября Матвеев принял от Раевского (видимо, в Медвежьегорске, в следственном изоляторе ББК НКВД) 207 человек по этапному списку, соответствующему протоколу № 81. И в тот же день они были расстреляны в лесном массиве Сандармох на 16-м км дороги в Повенец.

Однако после нескольких попыток побега и нападения на конвой во время первого расстрела пришлось усилить меры предосторожности. Оставшихся заключённых расстреляли 1, 2, 3 и 4 ноября. Теперь их сначала раздевали  до белья, связывали веревками руки и ноги, затыкали кляпом рот. Затем штабелями складывали в грузовую машину и отвозили к месту расстрела.

В Сандармохе Матвеев и Алафер лично расстреляли 1111 из 1116 человек (Родионов умер в тюремной больнице, а четверых заключённых отправили для доследования в Ленинград, Одессу, Киев и расстреляли там позднее).

Детей, родившихся в лагере и оставшихся сиротами после расстрела родителей, доставили в Ленинград и, по указанию НКВД, передали в Дом малютки № 4 (Земледельческая ул., д. 8). Трёхлетняя Ента Николаевна Ковач и её младший брат Николай (дети расстрелянной 1 ноября М. В. Астафьевой-Ковач), а также полуторагодовалый Теймур Козизаде поступили в Дом малютки 6 ноября 1937 г. (27 октября 1997 г. Н. Ковач побывал в Сандармохе на международной акции «Покаяние», организованной «Мемориалом».)

 

Так практически выполнили директиву по расстрелам для Соловецкой тюрьмы.

Однако еще до её исполнения в Ленинград из Соловецкой тюрьмы доставили следующие 509 справок и тюремных дел (среди них – документы о П. А. Флоренском). Уже в порядке перевыполнения плана. И после того, как в Сандармохе расстреляли одних соловчан, в Ленинграде решили участь других.

509 справок объединили в три повестки к заседаниям Особой тройки УНКВД ЛО (повестки составили основу расстрельных протоколов: № 134 от 10 ноября, № 198 и 199 от 25 ноября 1937 г.).

Справки к протоколу № 134 рассматривались в Ленинграде задолго до заседания Особой тройки. Заключения по групповым делам 10 «троцкистов», 33 «террористов» и 27 «повстанцев» подписаны Раевским 22 октября на Соловках. Заключения по делам четырёх «контрреволюционных церковников» и шести человек «контр-революционного, антисоветского белогвардейского элимента» подписаны 26 октября прибывшим из Соловецкой тюрьмы оперуполномоченным мл. лейтенантом ГБ К. Шилиным. Им же подписано не датированное заключение о деле четырех «бандитов». На всех тюремных справках по этим делам 26 октября 1937 г. Гарин поставил резолюцию «ВМН», и повестка была готова к заседанию Особой тройки.

Но что-то на две недели приостановило процессс внесудебной разборки. Может быть, ждали возвращения Матвеева после расстрела первой партии заключённых. Матвеев вернулся и доложил Гарину о выполнениии задания 10 ноября. Именно в этот день Особая тройка рассмотрела справки к повестке № 134, обращаясь в редких случаях к тюремным делам или следственным делам, хранившимся в Ленинграде. Докладывал о делах на заседании Особой тройки, вероятно, представитель Соловецкой тюрьмы Шилин.

После вынесения решения секретарь Особой тройки М. А. Егоров дал письменное указание своей помощнице: «т. Воскресенская. Напишите протокол по Соловкам, также как мы писали в прошлый раз, в 5 экз. с указанием на каждого обв. только уст. данные, кем и когда осуждён, с общим заголовком на каждую группу. № протокола 134. В протокол пишите только подчёркнутое красным карандашом». Егоров сам набросал черновые тексты заголовков к групповым делам и подчеркнул нужные для протокола сведения в справках. На следующий день, 11 ноября, прикомандированные к 8-му отделу на время репрессивной операции сотрудники Зайцев, Богданова, Нудель и Анстрам сверили с повесткой 4 экземпляра протокола № 134, считывая текст попарно и поочередно. Потом Заковский, Гарин, Позерн и Егоров подписали готовые экземпляры протокола.

(Вероятно, Матвеев по возвращении из командировки доложил начальству не только о выполнении задания, но и о трудностях, мешавших четкой расстрельной работе: огромном количестве заключенных, слабом конвое, сложном пути к месту расстрела, попытках бегства и даже нападения заключенных на чекистов. Может быть, тогда и пришли к решению расстрелять следующий этап из 509 заключенных в Ленинграде.

«Соловецкие» повестки и протоколы № 198 и 199 готовили к заседанию Особой тройки более тщательно. Надо полагать, к 25 ноября в Ленинград прибыл из Москвы зам. начальника 10-го (тюремного) отдела ГУГБ НКВД майор ГБ Н. И. Антонов-Грицюк – для наблюдения и личного участия в дальнейшей ликвидации узников Соловецкой тюрьмы и скором смещении Апетера.)

Заключения к повестке № 199 по групповым делам 12 «троцкистов», 63 «шпионов», 61 «террориста», 32 «вредителей» и 25 «контрреволюционеров» подписаны Шилиным в Ленинграде 22 ноября.

В некоторые справки впечатаны дополнительные сведения о заключенных, в основном – обвинительного характера. 22, 23, реже – 25 ноября, Гарин поставил на справках к повестке № 199 резолюцию «ВМН». (На справках С. А. Лагунова, М. А. Якубовича, П. П. Шейна, М. А. Асланова, Ф. Д. Гришина, Я. А. Черняка резолюция «ВМН» поставлена Гариным 26 – 27 октября. На справках И. К. Ефимова, А. Ф. Клеперсона и К. И. Чистякова имеются пометки того же времени начальника 4-го отдела УНКВД ЛО капитана ГБ г. г. Карпова: «Считаю необходимым пересмотреть дело». То есть, справки к повесткам и протоколам № 198 и 199 начали рассматривать одновременно с теми, что составили предыдущую повестку и протокол № 134.)

 

Тюремная справка на заключенного Соловецкой тюрьмы Павла Александровича Флоренского включена в повестку к протоколу № 199 (см. ил. 141).

Все соловецкие справки отличаются особой скупостью, безграмотностью и бестолковостью, даже в сравнении с подобными ленинградскими документами. Тюремная справка на Флоренского – одна из самых скупых. Всего-то и вины лагерной нашли у него, что «ведет к-р. деятельность, восхваляя врага народа Троцкого». Не вел он этой деятельности, не восхвалял Троцкого. Вне сомнения, это было ясно и Апетеру с Раевским. Как ясно было и то, что в живых его оставлять не надо: «з/к Флоренский» стал полноценной единицей расстрельного плана. Ничей взгляд более положенного мгновения не задержался на имени Подвижника в сопроводительных документах. 23 ноября Гарин поставил обычную резолюцию «ВМН» на тюремной справке о Флоренском к повестке № 199. В повестке группа заключенных из 25 человек, в которую включили Флоренского, именуется проходящей по «делу контрреволюционеров» (см. ил. 140). 25 ноября 1937 г. Особая тройка УНКВД ЛО, рассмотрев справки к повесткам № 198 и 199, заочно приговорила к расстрелу среди прочих и 25 «контрреволюционеров» с формулировкой «за ранее совершенные преступления». Для этих двадцати пяти даже не смогли придумать особую лагерную организацию (см. ил. 142, 143).

26 ноября сотрудники 8-го отдела УГБ УНКВД ЛО Зайцев и Богданова сверили с повесткой 4 экземпляра протокола № 198, а сотрудники Нудель и Анстрам – 4 экземпляра протокола № 199. Заковский, Гарин, Позерн и Егоров подписали протоколы.

28 ноября 1937 г. Заковский направил Апетеру указание немедленно приготовить всех 509 осужденных к сдаче начальнику конвоя согласно протоколам Особой тройки № 134, 198 и 199. На левом поле копии этого документа –  подпись Антонова-Грицюка (см. ил. 144).

Вслед депеше в Кемь был отправлен железнодорожный эшелон для доставки обречённых к месту расстрела.

На Соловках быстро приготовили очередной по счету этапный список – «Список осуждённых, содержащихся в Соловецкой тюрьме ГУГБ подлежащих направлению в лагеря» (509 имен заключённых на 18 листах машинописи – вне общего алфавита и вне порядка имен в протоколах Особой тройки. См. ил. 145–148). Этот этапный список отличается от предыдущих не только хаотичным (непонятно упорядоченным?) расположением имен, но и отсутствием графы «национальность». Нет на нём пометок об изъятых ценностях и следов окончательной сверки «установочных данных» (возможно, вещи оприходовали сразу). Зато сохранились пометки о разбивке списка на группы, примерно по 100 человек, а на полях документа даже фамилии конвоиров, принявших заключённых. Трое заключённых вычеркнуты из этапного списка: Валериан Ираклиевич Цинцадзе, Дмитрий Тимофеевич Флоринский, Леонид Алексеевич Бартельс-Чайкин-Небольсин (их этапировали в Москву).

Подпись Раевского присутствует в списке дважды. Сначала на 4-м листе, завершающем имена первых 97 заключенных (96, исключая вычеркнутого Цинцадзе). Ниже подписи Раевского на этом листе – запись, приготовленная для сдачи конвою: «Поименованные в списку заключённые в количестве девяносто шесть чел (96) для сопровождения до пересыльного пункта тюрьмы Кемь-пристань принял. 2/XII». Но подпись начальника конвоя отсутствует (см. ил. 146). На последнем листе списка подпись Раевского сопровождается вставленной в печатный текст датой: «3/XII декабря 1937 г. ост. Соловки» (см. ил. 148).

Значит, с островов этап переправляли в Кемь для погрузки в вагоны, скорее всего, именно 2– 3 декабря, хотя обычно навигация завершалась в ноябре.

Справа от фамилии, имени и отчества каждого заключённого в этапном списке проставлены фиолетовым карандашом номера, от «1» до «15» – вперемежку, но каждый номер по два – три, до пяти раз на каждом листе списка.  Имя П. А. Флоренского сопровождает номер «8» (см. ил. 147).

Нам кажется, эти номера соответствуют номерам вагонов – заключённых рассортировали, отделив друг от друга при погрузке. Если это предположение верно, то в 1-м, 2-м, 5-м и 7-м «столыпинских» вагонах железнодорожного эшелона до места расстрела ехали по 38 заключённых, в 3-м и 4-м – по 40, в 6-м – 39, в 8-м – 42, в 9-м – 44, 10-м – 36, 11-м – 31, в 12-м и 13-м по 22, в 14-м и 15-м – по 22 заключённых. Всего – 505 человек. Номера вагонов не проставлены против трёх имен заключенных, вычеркнутых из списка; и – случайно? – против имени Владимира Гавриловича Кузнецова (протокол № 198).

 

При подготовке к печати 4-го тома «Ленинградского мартиролога» мы считалич, что 7 декабря, после прибытия эшелона в Ленинград, сверки и размещения заключённых в тюрьме, Заковский подписал предписание Поликарпову на их расстрел.

Однако точными сведениями о доставке соловчан в Ленинград, как и о расстреле в Ленинграде, у нас нет.

Согласно позднейшим выводам, расстрел могли совершить в районе Лодейнопольского лагпункта, куда выезжал расстрельщик, заместитель Поликарпова П. Д. Шалыгин с точно таким заданием, как ездил Матвеев в Кемь и Медвежьегорск.

Видимо, для упрощения процедуры сверки при расстреле и, по-видимому, в 8-м отделе УГБ УНКВД ЛО (похожий шрифт пишущей машинки) составили ещё один документ – не датированный и не подписанный алфавитный «Список» на 509 заключенных (см. ил. 150–152). В «Списке» прописными буквами отпечатаны фамилии, инициалы заключённых, а также соответствующие им номера и страницы расстрельных протоколов Особой тройки. Мы думаем, этот список служил в качестве дополнения к предписанию на расстрел и использовался расстрельной командой для отметок о приведении приговоров в исполнение. 

В графе «Примечание» против имен М. К. Бальцевича, Е. И. Кесслера, М. С. Хабирова, Л. И. Шмидт справа поставлены зеленым карандашом «галочки», а красным вписано – «оставить». Имя Павла Аркадьевича Ершова отмечено зеленой «галочкой» справа; имя Д. Т. Флоринского – зелеными «галочками» справа и слева.

Никак не отмечены в «Списке» имена Цинцадзе и Бартельса-Чайкина-Небольсина.

Остальные имена отмечены так: подчеркиванием фамилии (144 пометки); «галочкой» слева от фамилии (144 пометки); подчеркиванием фамилии и кружочком справа от инициалов (213 пометок). Возможно, пометки разного вида принадлежат разным расстрельщикам. Заметим, что пометок первого и второго вида вместе 288. На последнем листе этапного списка 509 заключённых сделана короткая запись Поликарпова с этим же числом: «9/XII – 288 чел.» (см. ил. 148).

 

Судя по имеющимся в нашем распоряжении документам, включая акты о приведении приговоров в исполнение, 501 человек расстреляны 8 декабря 1937 г. Может быть, в ночь с 8 на 9 декабря, может быть, в течение трёх дней – с 8 по 10 декабря. Все акты подписаны комендантом УНКВД ЛО Поликарповым и датированы 8 декабря. Акт о приведении в исполнение приговора в отношении Павла Александровича Флоренского датирован также 8 декабря 1937 г. Акты о расстреле П. И. Болдина и В. Н. Боярского датированы 10 декабря.

(На следующий день, 11 декабря 1937 г., арестовали начальника Соловецкой тюрьмы И. А. Апетера, 26 декабря его уволили из органов НКВД, а 22 августа 1938 г. расстреляли.)

Помеченных в «Списке» резолюцией «оставить» либо зеленой «галочкой» в графе «Примечание», действительно до поры до времени оставили.

М.-С. С. Хабиров расстрелян в Ленинграде 29 декабря 1937 г.

Мечислав Константинович Бальцевич, Ефим Ильич Кесслер и Лия Ивановна Шмидт расстреляны в Ленинграде 20 марта 1938 г.

В. И. Цинцадзе расстрелян в Москве 21 апреля 1938 г. 

Д. Т. Флоринский расстрелян в Москве 20 февраля 1939 г. 

Бывший мичман царского флота, служивший в Белой армии Колчака, а затем в иностранном отделе ОГПУ Л. А. Бартельс-Чайкин-Небольсин был переправлен на материк 10 октября 1937 г. для отправки в Москву в распоряжение 5-го отдела ГУГБ НКВД – судя по агентурным лагерным донесениям, он говорил и знал много худого о бывшем наркоме внутренних дел Ягоде. Его расстрельный приговор отменили. Дальнейшая судьба остаётся неясной.

В «Справке о выполнении оперативного приказа № 00447 наркома внутренних дел СССР» от 25 января 1938 г. В. Н. Гарин отчитался за 1937 год и о Соловецкой тюрьме:

Во исполнение директивы Наркома Внутренних Дел СССР № 59190 от 16/VIII – Особой Тройкой рассмотрено дел Соловецкой тюрьмы ГУГБ и осуждено по 1-й категории – 1627 заключенных. В том числе:

 

1. За троцкистскую деятельность – 780

2. за шпионаж............................ – 123

3. за террористич. деятельность..– 106

4. за нац. к/р. деятельность........ – 205

5. за повстанческ. деятельность..– 147

6. за фашистскую деятельность.. – 44

7. за вредительство...................  – 43

8. за бандитизм (угол.)................ – 179

 

                                                                                         Литература

Впервые протокол № 81 Особой тройки УНКВД ЛО был опубликован во 2-м томе «Ленинградского мартиролога» в 1996 г. В то время нам ещё не было известно, где расстреляны 208 приговорённых по этому протоколу. Знали только, что М. Р. Матвеев был командирован в 1937 г. в район Беломорско-Балтийского комбината НКВД для расстрелов.

Много лет члены Карельского общества «Мемориал» искали место расстрелов под Медвежьегорском – «столицей» ББК НКВД. Первые свидетели указали возможное место массовых захоронений в 1991 г. В поисках участвовали администрация и сотрудники госбезопасности Медвежьегорского района.

Одновременно шёл поиск документов, связанных с соловецкими расстрелами. Экземпляры расстрельных протоколов Особой тройки УНКВД ЛО, посланных в 1937 и 1938 гг. из Ленинграда в Соловецкую тюрьму для исполнения, хранятся ныне в Архангельском управлении ФСБ РФ. В 1994 г. копии с них передали в Соловецкий музей, и тогда сотрудники Московского и Петербургского «Мемориалов» начали готовить к публикации биографические справки о расстрелянных, продолжая поиск дополнительных документов. Вскоре председатель Карельского «Мемориала» И. Чухин узнал, что в Петрозаводске хранится архивно-следственное дело М. Р. Матвеева, осуждённого в 1939 г. вместе с другими чекистами за издевательство над приговорённых к расстрелу.

1 июля 1997 г. нынешний руководитель Карельского «Мемориала» Юрий Алексеевич Дмитриев наконец обнаружил место расстрела в лесном массиве «Сандармох» во время совместных поисковых работ Карельского и Петербургского «Мемориалов». Раскопки нескольких могильных ям подтвердили факт массовых захоронений расстрелянных. А вскоре исследователи узнали дополнительные подробности о расстрелах из архивного дела Матвеева в архиве Карельского управления ФСБ.

27 октября 1997 г., в день 60-летия со дня расстрела первой партии соловчан, в Сандармохе проведена международная акция «Покаяние». К этому дню издана книга: Мемориальное кладбище Сандормох. 1937, 27 октября – 4 ноября: (Соловецкий этап) / Сост. И. А. Резникова; НИЦ «Мемориал». СПб., 1997. 172 с. В книге приведены, с некоторыми пропусками, биографические справки о расстрелянных по протоколам № 81 – 85 (в последовательности дат расстрела, в алфавите имён по каждому протоколу).

В 1997–1998 гг. появились многочисленные публикации о Сандармохе в российской периодической печати. См, например: Лория Е. Карельская Катынь // Комсомольская правда. 1997. 26 июля. С. 3; Пудовкина Е. Сандормох [ошибочно: Сандромох]: Расстрельная яма, объединяющая народы // Час пик. 1997. СПб., 1997. № 144 (873), 1 окт. С. 3; Лория Е. «Вход коммунистам и скоту запрещен» // Новые Известия. 1997. 5 нояб. С. 5; Ларцева Н. «Хочется всех поименно назвать...» // ТВР – Панорама. Петрозаводск, 1997. № 46, 6 нояб. С. 2; Иофе В. Пропавший этап // Невское время. 1997. 18 нояб.; Lartseva N. Se elaa jota muistetaan // Carelia. Петрозаводск, 1998. № 1. С. 78 – 93.

Особо стоит отметить украинские издания к 60-летию расстрелов в Сандармохе: Остання адреса: До 60-рiччя соловецької трагедiї / Упорядники: П. Кулаковський, г. Смiрнов, Ю. Шаповал. В 2 т. Київ: Сфера, 1997. (Факсимильное воспроизведение протоколов № 81–85, дополнительные архивные материлы Службы безопасности Украины, справочный аппарат); Злочин без кари: Матерiали Всеукраїнської конференцiї сумної пам’ятi великого терору, Київ, 3–4.11.1997. Київ: Стилос, 1998. 272 с. (Список украинцев, расстрелянных в Сандармохе, и статья о них проф. Миколы Роженко); Пристайко В. I., Пшеннiков О. М., Шаповал Ю. Шлях на Соловки // З архiвiв ВУЧК–ГПУ–НКВД–КГБ. Київ, 1997. № 1/2 (4/5). С. 45–79.

Материалы об узниках Соловков, связанных судьбой с Татарстаном, см. в кн.: Степанов А. Ф. Расстрел по лимиту: Из истории полит. репрессий в ТАССР в годы «ежовщины». Казань: Новое Знание, 1999. С. 211–216.

Наконец, Юрий Алексеевич Дмитриев издал Карельскую Книгу памяти «Место расстрела Сандармох» (Петрозаводск, 1999).

 

В 3-м томе «Ленинградского мартиролога» (СПб., 1998) мы воспроизвели расстрельные соловецкие протоколы № 82 – 85, сопроводив их рядом впервые опубликованных дополнительных документов, воспоминаний и фотографий казнённых.

В 4-мтоме см. о соловецких расстрелах ил. 138–153, а также статью Н. К. Леликовой о П. И. Болдине (с. 566).

 

Литература о П. А. Флоренском огромна, однако в связи с тайной его безвременной гибели упомянем о пяти публикациях.

31 января 1990 г. внук Флоренского игумен Андроник (Трубачёв) обратился с просьбой к читателям «Литературной газеты» сообщить всё, что им известно о последних годах жизни великого русского мыслителя (От легенд – к фактам // Лит. газ. 1990. № 5 (5279). С. 7). В статье было опубликовано тюремное фото П. А. Флоренского, которое любезно предоставлено игуменом Андроником и для 4-го тома «Ленинградского мартиролога»).

Через семь лет вышел в свет сборник статей и публикаций, подытоживший собранные материалы: П. А. Флоренский: Арест и гибель / Сост. и вступ. ст. Д. Ю. Васильева. Уфа: Градо-Уфимская Богородская церковь, 1997. 256 с.; ил.

Известен также пересказ архивно-следственного дела П. А. Флоренского в изложении В. А. Шенталинского – «Русский Леонардо. Досье Павла Флоренского» (см. в кн.: Шенталинский В. А. Рабы свободы: В литературных архивах КГБ. М.: Парус, 1995. С. 139–167). К сожалению, эта работа не отличается тщательной обдуманностью цитируемых документов.

Письма П. А. Флоренского с Дальнего Востока и Соловков опубликованы в 4-м томе его Сочинений (Библиотека «Философское наследие». М.: Мысль, 1998).

Публикуемые нами воспоминания О. П. Трубачёвой и найденные в архиве УФСБ по С.-Петербургу и Лен. обл. документы уточняют известные догадки о скорбном пути и земной кончине о. Павла Флоренского. Подтвердилось свидетельство А. Г. Фаворского, встречавшего П. А. Флоренского до конца ноября в общих бараках Соловецкого кремля.

В то же время серьёзно уточняются известные воспоминания Ю. И. Чиркова (А было всё так... М., 1991). Пятнадцатилетний московский школьник Юра Чирков прибыл с этапом на Соловки 1 сентября 1935 г., встретил там свое совершеннолетие и практически отбыл трехлетний срок заключения. Чирков стал свидетелем переоборудования лагеря в тюрьму в 1937 г. и хорошо знал многих заключённых, отправленных этапами в Сандармох и Ленинград. В его воспоминаниях живо описаны или упомянуты:

Я. Н. Андронников, А. В. Бобрищев-Пушкин, М. П. Бурков, И. И. Ванаг, г. А. Тюрк, П. К. Казаринов, Х. г. Роковой-Чанышев, И. К. Фирдевс – расстрелянные по протоколу № 81;

А. О. Вайн, Л. И. Гройсман, Я. С. Дворжец, П. И. Кикодзе, З. Б. Моглин, Д. Л. Шебсман – расстрелянные по протоколу № 82;

В. В. Бестужев-Рюмин, А. В. Бриллиантова, П. И. Вайгель, А. Ф. Вангенгейм, С. Г. Грушевский, К. И. Дудкевич, А. Э. Дыклоп, Н. К. Зеров, В. Ю. Корбутяк, г. П. Котляревский, А. В. Крушельницкий, А. С. Курбас, В. И. Попов-Ребонэ, епископ Тамбовский Н. Ф. Розанов, архиепископ Самарский Петр (Н. Н. Руднев), С. Л. Рудницкий, П. П. Филиппович, М. И. Яворский – расстрелянные по протоколу № 83;

Я. З. Торский – расстрелянный по протоколу № 84;

Ш. Г. Батманишвили, А. К. Вальда-Фарановский, В. Е. Веригин, И. И. Вильсон, Т. И. Глущенко, В. Е. Донцов, А. Н. Каппес, Г. П. Станеско,  возглавлявший группу цыган – расстрелянные по протоколу № 85;

Р. Н. Литвинов, епископ Ставропольский Лев (Л. В. Черепанов) – расстрелянные по протоколу № 134;

Ф. Д. Корженевский, В. А. Крушельницкая, А. Д. Лебедь, В. В. Удовенко – расстрелянные по протоколу № 198;

А. А. Барна, Ю. В. Гофман, г. М. Купферштейн, г. И. Лукашев, А. г. Осипов, В. Н. Равич, В. Ф. Тверитинов, П. А. Флоренский, А.-Х. Ходжаев – расстрелянные по протоколу № 199.

Все учёные – пишет Чирков, вспоминая своих лагерных наставников, – «отдавали пальму первенства Павлу Александровичу Флоренскому, выдающемуся математику, химику, инженеру, философу, богослову и протоиерею. Труды Флоренского в области физики и математики предвосхитили многие идеи и теории, развитые во второй половине XX века его учениками, и в том числе академиком Иоффе, академиком Семеновым (Нобелевским лауреатом). Его книга «Столп и утверждение истины», где он стремился к построению конкретной метафизики, была признана крупнейшим вкладом в философию и принесла ему докторские степени многих европейских университетов, в том числе Грегорианского при Папской академии в Ватикане. До ареста он сотрудничал в МГУ и ряде институтов, преподавал в духовной академии философию, а также являлся консультантом председателя ВСНХ Серго Орджоникидзе. В Соловках он работал в проектно-сметном бюро, где разрабатывались проекты на далекую перспективу. Он был очень скромен, даже застенчив, здороваясь, снимал шапку и низко кланялся, носил довольно длинную бороду и такие же узенькие очки в железной оправе, как и Петр Иванович Вайгель – мой учитель немецкого языка» (Чирков. С. 85).

Чирков вспоминает о четырех этапах с Соловков в 1937 г. (это его личный счёт этапов).

Первым этапом, по Чиркову, летом вывезли тех, у кого закончился срок заключения.

Второй этап, названный соловчанами «большим» («более тысячи заключенных было вывезено из Соловков в этот пасмурный октябрьский вечер», пишет Чирков) – это этап приговоренных к расстрелу по протоколам № 81 – 85. Чирков сам видел ряды колонн, шествующих от изоляторов на берег бухты Благополучия: «видел всех проходивших мимо ряд за рядом по четыре человека» и среди них г. П. Котляревского (протокол 83), А. Ф. Вангенгейма (протокол 83), П. И. Вайгеля (протокол 83) А. Н. Каппеса (протокол 85). Теперь мы знаем, что начальник конвоя Орлов принял этап 21 октября 1937 г.

Все это верно. Память подвела Чиркова в другом. Ему показалось, что лица П. А. Флоренского и Р. Н. Литвинова, отправленных на материк следующим, третьим этапом, тоже мелькнули в шеренгах «большого этапа». Дорогие облики ученых лишь привиделись, пригрезились ему при воспоминании об отправке «большого этапа».

Третий этап, по Чиркову, отправили в начале ноября, и с этим этапом убыл, будто бы, З. Б. Моглин. Однако Моглина, как и не замеченного Чирковым 21 октября Вальду-Фарановского, отправили именно «большим этапом». 1 и 2 ноября 1937 г. обоих расстреляли в Сандармохе.

На самом деле третий этап перепрапвили на материк 2 и 3 декабря.

11 ноября 1937 г. Чиркова перевели на тюремный режим, и он не мог видеть отправку. этапа с Флоренским.

Зато 21 декабря, находясь в изоляторе на Секирной горе, Чирков был свидетелем сборов на  этап своего сокамерника, а затем слышал тройной отходной гудок парохода «Ударник». Так поздно закрылась в 1937 г. навигация.  Однако, если такой этап и был, он не был расстрельным. Последнюю партию соловчан расстреляли на Соловках.

Анатолий Разумов, Юрий Груздев, 1999

 

 

                                                                  Скорбный путь соловецких этапов. Продолжение поиска

                                                         (уточнённый текст из 8-го тома «Ленинградского мартиролога», 2008)

 

Вот уж много лет, десятилетия, так и век минет, а родственники и исследователи всё будут искать могилы каждого погибшего в Архипелаге ГУЛАГ. Задача оказалась у нас неразрешённой, может быть неразрешимой. Убивали тайно, закапывали тайно, врали открыто и ловко. Так хоть общие места расстрелов найти, хоть коллективные ямы, куда укладывали штабелями. Нет, и это удаётся лишь в редких случаях.

Подтверждением и иллюстрацией общему правилу – история соловецких расстрелов во время сталинской репрессивной операции 1937–1938 гг. При публикации фрагментов воспоминаний дочери о. Павла Флоренского Ольги Павловны Трубачёвой в 4-м томе «Ленинградского мартиролога» (СПб., 1999) мы попытались обобщить имевшиеся в то время сведения о поиске мест гибели соловчан, расстрелянных тремя партиями. Мы знали, что первая партия расстреляна под Медвежьегорском. Считали, что вторая партия (в ней и Флоренский) расстреляна в Ленинграде. Не знали точно, была ли вывезена на материк или расстреляна в Соловках третья партия.

В последующие годы поиски продолжались. Много усилий к тому приложили Ольга Владимировна Бочкарёва (Соловецкий музей), один из составителей Книги памяти «Поминальные списки Карелии» Юрий Алексеевич Дмитриев, Вениамин Викторович Иофе (НИПЦ «Мемориал», С.-Петербург), Сергей Владимирович Кривенко (Международный «Мемориал», Москва), Антонина Алексеевна Сошина (церковно-археологический кабинет Соловецкого монастыря), Ирина Анатольевна Флиге (НИПЦ «Мемориал», С.-Петербург).

Продолжался поиск и во время работы над «Ленинградским мартирологом». Многое в страшной истории помогают понять документы, не меньше – опыт исследования расстрельных могильников. Как историк и археолог я принимал участие в раскопках крупнейшего из них – Бутовского полигона под Москвой.

Пока невозможно указать точные места расстрела второй и третьей партий соловчан, но, кажется, мы близки к тому. Кто знает, документ ли новый будет отыскан, воспоминание чьё-то пригодится или даже предание – не хватает последних звёнышек.

 

                                                                              Как готовились расстрелы

 

В одной из многочисленных Книг памяти жертв политических репрессий, книге И. Весельницкого «“Красное колесо” переехало и через Азово-Черноморский край и Ростовскую область» (Ростов н/Д., 2005), есть биографическая справка:

«Раевский Пётр Семенович, 1896 года рождения, бывший член ВКП(б) с января 1919 года, п/б №1065264, русский, образование низшее, на момент ареста – начальник тюрьмы г. Новочеркасска. 13 июля 1939 года органы НКВД г. Ростова, руководствуясь телеграфным приказом № 37985 от 10 июля 1939 года комиссара госбезопасности Берия, арестовали начальника Новочеркасской тюрьмы Раевского П. С. и направили его спецконвоем в распоряжение НКВД СССР. 29 мая 1941 года Раевский осуждён Особым Совещанием при НКВД СССР на 8 лет ИТЛ за участие в антисоветской организации. Наказание отбывал до июля 1947 г. Военная коллегия Верховного суда СССР 14 мая 1955 года реабилитировала. Восстановлен в рядах КПСС».

Можно прибавить, что Раевский работал в органах ВЧК–ОГПУ–НКВД с 1919 г. (в Тамбове, Саратове, Кирове, Ярославле, Костроме). Был награждён боевым оружием «Браунинг», знаком «Почётный чекист». Арестован с санкции наркома внутренних дел Л. П. Берии и зам. Прокурора СССР Г. К. Рогинского как «один из руководителей контрреволюционной повстанческой организации, существовавшей среди лагерников на острове Соловки», отбывал наказание в Унжлаге, где заведовал изолятором на штрафном пункте. После реабилитации пенсионер, восстановлен в звании подполковника, умер в г. Каменка Пензенской области в 1967 г. А в начале 1960-х годов его пытались привлечь к партийной ответственности за активную роль в соловецких расстрелах – Раевским лично подписана каждая справка о соловчанах, рассмотренная Особой тройкой УНКВД ЛО на предмет немедленного расстрела.

Весной 1937 г. начальнику Костромского горотдела НКВД капитану госбезопасности Раевскому предложили должность начальника новообразованной Соловецкой тюрьмы. Он отказался, но согласился на должность заместителя и практически принял на себя основные обязанности. 18 июня 1937 г. Раевский вступил в должность помощника начальника Соловецкой тюрьмы ГУГБ по оперативной части. Начальником назначили известного чекиста, старшего майора госбезопасности И. А. Апетера. Когда-то оба работали в Центрально-Чернозёмной области. В Соловки приехали вместе. Появление нового начальства перед заключёнными ярко описано в воспоминаниях Ю. Чиркова (А было всё так… М., 1991. С. 164–167).

С некоторыми вольностями в содержании заключённых покончили раз и навсегда – основную массу заключённых перевели на тюремный режим в Кремле. Начиналось строительство большого тюремного корпуса. Раевский подал докладные записки в 10-й (тюремный) отдел ГУГБ НКВД – об усилении охраны в Соловках и о помощи в связи с подготовкой заключёнными восстания.

Сигналы с мест в это время дорого ценились. В СССР начиналась массовая репрессивная операция.

2 июля 1937 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение о проведении. В пятидневный срок Москва требовала предоставить количество «подлежащих репрессии» и составы троек.

31 июля Политбюро утвердило приказ НКВД № 00447 с плановыми цифрами по республикам, краям, областям, а также лагерям НКВД.

5 августа началась операция. Конечно, плановые цифры были подготовлены и для тюрем.

16 августа 1937 г. секретарь ЦК ВКП(б) нарком внутренних дел Н. И. Ежов подписал и направил в Ленинград директиву с планом о репрессировании 1200 человек для Соловецкой тюрьмы (см. т. 2 «Ленинградского мартиролога», ил. 78–79). Считалось, что в Соловках сидят особо опасные преступники.

19 августа начальник Ленинградского управления НКВД Л. М. Заковский передал эту директиву для исполнения своему заместителю В. Н. Гарину, отвечавшему за проведение операции в городе и области. Одновременно, или даже в первую очередь, за проведение репрессий в тюрьмах отвечал начальник 10-го (тюремного) отдела ГУГБ НКВД СССР Я. М. Вейншток. Директиву направили в Ленинград, очевидно, потому, что до июля 1937 г. Карелия находилась в оперативном подчинении Ленинградского управления НКВД. Разграничение только начиналось.

В конце августа – начале сентября 1937 г. в Соловки были дополнительно откомандированы оперуполномоченные с мест (в том числе из Ленинграда). Был размещён на острове 126-й отдельный конвойный батальон. Наконец, из 10-го отдела ГУГБ прибыла оперативная бригада во главе с майором госбезопасности В. М. Круковским. Начался отбор имён для подачи материалов на Особую тройку УНКВД ЛО. Подчиненные Раевского отбирали кандидатуры, на каждого заключённого составлялись краткие справки по имеющимся данным – приговорам, меморандумам и соловецким агентурным донесениям. Никакого следствия и проверок материалов не проводилось. Затем для солидности справки группировались по видам «контрреволюционной деятельности». В сентябре работа была закончена.

Круковским и Раевским списки сначала докладывались высшему руководству НКВД. Затем Раевский и другой помощник Апетера, ст. лейтененат госбезопасности А. Я. Дуккур отвезли справки в Ленинград, для доклада Гарину. 1 октября 1937 г. Гарин поставил на справках визы «ВМН». 9, 10, и 14 октября Особая тройка утвердила протоколы № 81–85 с решениями о расстреле 1116 соловчан. 84 справки были до поры отложены.

Директива НКВД предписывала: «Приговора приводятся в исполнение специально отобранным начальствующим и надзорсоставом тюрьмы ГУГБ под личным руководством начальника тюрьмы или его помощника по оперативной части». Но в Соловках никогда не было таких массовых расстрелов, к тому же у Апетера и Раевского не было соответствующего опыта. Может быть, поэтому в Москве решили, что расстрелы надо провести в более надёжном месте, в Медвежьей Горе, центре Белбалтлага и Белбалткомбината, частью которого Соловки были с 1933 г.

Расстреливать должны были ленинградцы. Заковскому и его заместителю М. Я. Состэ, ведавшему вопросами расстрелов и захоронений в частности, предстояло решить «техническую» сторону вопроса. В это время в Административно-хозяйственном управлении УНКВД ЛО было четверо основных исполнителей приговоров: комендант А. Р. Поликарпов, его заместители Г. Л. Алафер и П. Д. Шалыгин, а также зам. начальника АХУ М. Р. Матвеев. Все они были расстрельщиками с большим опытом; 29 ноября 1936 г., наряду с московскими палачами, они были награждены Постановлением ЦИК СССР орденами Красной Звезды «за особые заслуги в борьбе за упрочение социалистического строя» (см. Книгу памяти «Бутовский полигон»; М., 2004. Вып. 8. С. 93).

Главного из них, Поликарпова, посылать было нельзя – он практически ежедневно отвечал за получение осужденных из тюрем и приведение приговоров в исполнение. Остановились на самом опытном, старшем по званию и должности – капитане госбезопасности Матвееве. В расстрелах принимал участие с 1918 г.

16 октября Матвееву выдали удостоверение о командировке «в район ББК для выполнения специального поручения УНКВД ЛО», предписание о расстреле 1116 соловчан, вторые экземпляры протоколов Особой тройки УНКВД ЛО и отправили в Кемь.

Матвеев побывал в Кеми, Медвежьей Горе, вернулся в Ленинград и доложил, что выбранное место совершенно не подходит по условиям конспирации. Заключённых предстоит доставлять со станции в деревянный изолятор 3-го отдела ББК, а потом за 16 километров возить по оживлённому Повенецкому тракту в лес. Однако изменить заранее определённые условия было невозможно. Как рассказывал впоследствии Матвеев, Заковский и Состэ предложили ему использовать как холодное оружие деревянные дубинки-колотушки наподобие боржомной бутылки. (Начальник 3-го отдела Белбалткомбината Г. В. Астров говорил своим подчинённым, что в Ленинграде все ездят с колотушками.) Во главе опербригады из 12 человек Матвеев прибыл в Медвежью Гору. В качестве помощника с ним прибыл Алафер.

Опербригада Ленинградского управления НКВД отвечала только за конвоирование и расстрел в Медвежьей Горе. За доставку заключённых из Соловков отвечал командир 225-го Ленинградского конвойного полка Г. П. Фриновский. По маршруту в Кемь убыли последовательно:

23 октября – с заданием «по сопровождению заключённых» большой конвой из 37 человек 3-й роты 225-го полка (начальник – техник-интендант 1-го ранга Ошмарин)

25 октября с тем же заданием три команды 51-го железнодорожного полка, приданного 225-му полку на время проведения репрессивной операции (начальники – командиры отделений Рогожин, Сорокопудов, Липихин).

27 октября – комполка Фриновский.

28 октября – политрук дивизиона 51-го железнодорожного полка Лычагин. Может быть, выезды Фриновского и Лычагина были связаны с усилением работы по конвоированию после инцидента с нападением на конвоиров в первый день расстрела (см. об этом ниже).

Первая партия соловчан, официально «подлежащих отправке в лагеря», состояла из пяти этапов со своими этапными списками, соответствовавшими протоколам Особой тройки УНКВД ЛО № 81–85. Соловецкий кремль этапы покинули практически одновременно (недаром впоследствии их вспоминали как «большой этап»), в КемПерпункт их переправили на баржах. Из Кеми в Медвежью Гору этапы были отправлены разновременно: 21, 22, 28, 29, 31 октября 1937 г.

От Соловецкой тюрьмы этапы сопровождали Раевский и Дуккур.

 

                                                                                             Сандармох

 

К 1937 году места расстрелов заключённых и трудпоселенцев Белбалткомбината постепенно отдалялись от Медвежьей Горы. Расстреливали обычно в лесу вдоль Повенецкого тракта. Когда было избрано место расстрела близ урочища Сандармох, неизвестно. Во всяком случае, теперь известно, что с началом репрессивной операции в 1937 г. расстреливать возили за 16 километров. Это место и предъявляли Матвееву местные чекисты для осмотра. Медвежьегорская (медвежьегорско-БелБалтлаговская) опербригада для проведения массовых расстрелов была создана в августе 1937 г. – всего около 30 человек из 3-го отдела ББК, включая некоторых бывших заключённых и даже заключённых с неотбытым сроком. Одни отвечали за подготовительные работы в лесу (рытьё ям, костры), другие за вывод обречённых из камер изолятора и связывание верёвками, третьи – за конвоирование, четвёртые – за приведение приговоров в исполнение. Ещё были шоферы и проводники служебных собак. У всех отобрали дополнительные подписки об обеспечении строжайшей секретности. В распоряжении опербригады были две грузовые машины для перевозки заключённых к месту расстрела (трёхтонки, видимо, ЗИС-5) и одна легковая. Приговоры в Медвежьей Горе в это время чаще других приводили в исполнение начальник 5-го отделения (по борьбе с побегами) И. А. Бондаренко и зам. начальника 3-го отдела А. Ф. Шондыш. На легковой машине обычно ездил старший из начальников, принимающих участие в расстрелах. Спецработы шли за дополнительную оплату, от 180 рублей за лесные работы, до 240 рублей шофёрам и конвоирам. Исполнители приговоров, видимо, получали больше. Во всяком случае, известно, что Бондаренко однажды получил премию в 250 рублей.

По прибытии ленинградской опербригады, к ней была придана медвежьегорская. В число обычных средств, которые использовались в Медвежьей Горе для операций по приведению приговоров в исполнение, входили верёвки для связывания, верёвочные петли и тряпки (полотенца) – для придушивания или удушения сопротивлявшихся или кричавших. Избивали руками, ногами, оружием, чем придётся. При Бондаренке всегда находилась, в виде «личного холодного оружия», – железная трость длиной около метра, толщиной около сантиметра, остроконечная с одного конца и с молотком и топориком с другого, нечто вроде ледоруба, эту трость подарили Бондаренке при открытии Туломской ГРЭС, которая строилась руками заключённых, на трости была памятная надпись «Тулома».

Матвеев привнёс в обычную процедуру ленинградский опыт. По его указанию и эскизу были изготовлены две берёзовые круглые дубинки, длиной 42 см, толщиной 7 см и ручкой длиной 12 см. Эти дубинки в Медвежьей Горе называли «колотушками», «вальками», «деревянными палками» и использовали для «успокоения», «усмирения» связываемых или уже связанных заключённых при малейшем поводе и без повода. Крикнул – удар, задал вопрос – удар, повернулся – удар. Колотушками наносили удары по голове, плечам, в грудь, живот, по коленям. От удара по голове двухкилограммовой колотушкой человек чаще всего терял сознание. Голову разбивали до крови, иногда проламывали черепную коробку и убивали. Ещё страшнее были удары железными тростями (по образцу первой была изготовлена вторая – гранёная, остроконечная с одного конца, с приваренным молотком с другого). От удара железной тростью молоток или лезвие топорика входили в тело, легко перебивались ключицы. Особым приёмом стало протыкание тела острым концом трости.

Колотушки и трости использовались в изоляторе, по пути от изолятора в лес (конвою на каждой грузовой машине выдавалось по колотушке и трости) и, наконец, у расстрельной ямы.

Почему избивали заключённых? Избивали от страха, от боязни бунта, нападения и побега. В большинстве своём изнеможённые заключённые не могли оказывать серьёзного сопротивления. Тем более женщины, старики и больные (двоих из Соловков доставили в парализованном состоянии). Но отчаянные смельчаки всегда найдутся, кто-то из соловчан в первый же день расстрелов смог освободиться от верёвок в машине, напасть на конвоира и нанести рану при помощи утаённого ножа. Избивали, потому что была установка: бить врага на каждом шагу, применение «мер физического воздействия» разрешил ЦК ВКП(б). Избивали, потому что входили в раж, находясь в неврастеническом состоянии. Ведь каждый раз предстояло убивать десятки и сотни людей, которым даже не объявляли о бессудном приговоре. В предчувствии смерти обречённые требовали прокурора, заявляли о пытках и лживых обвинениях во время следствия, обзывали палачей гитлеровцами. Наконец, избивали («глушили кадров») просто, чтобы к могильным ямам привезти тех, кто был жив, «чуть тёпленькими». Так, в Москве для доставки на Бутовский полигон использовали автозаки с заглушками, пуская газ в кузов, а в Петрозаводске применяли «галстуки» – то есть удавки, придушивали петлёй на шее. В общем, при приведении приговоров в исполнение не всегда уже было необходимо расстреливать.

В изоляторе ББК можно было разместить 200–300 или более человек для подготовки к расстрелу. Процедуру хорошо отработали. Основные действия совершались в трёх помещениях: комнате опроса и «установления самоличностей» (она же «комната вязки рук», вероятно – канцелярия изолятора), «комнате вязки ног» и в «ожидальне».

Из дежурной комнаты изолятора вызывали заключённого с вещами, спрашивали о профессии и говорили, что ведут на осмотр врачебной комиссии. Так легче было успокоить, раздеть и осмотреть человека. В «комнате вязки рук» за столом сидели начальники операции и задавали обычные вопросы по «установочным данным». После сверки данных опрашивающий произносил условную фразу: «На этап годен». Тут же двое хватали заключённого за руки и резко выворачивали их назад. Третий немедленно начинал жёстко связывать руки. Поскольку никакой медосмотр и этап не предполагал выкручивания и связывания рук, люди кричали не только от боли, но и просили объяснений, спрашивали: «Зачем вяжете?». Сидящий за столом доставал колотушку, просил подвести заключённого поближе и со всей силы ударял по голове. В случае крика один из чекистов хватал заключённого за горло и душил до прекращения крика. В случае попыток сопротивления при связывании на заключенного набрасывались все, кто был в комнате, и избивали до потери сознания чем попало. Забитых насмерть выносили в уборную (разбитые головы обвязывали тряпками). В этой же «комнате вязки рук» отбирались деньги, часы, другие ценные вещи и складывались в ящик начальственного стола. Затем заключённого выводили или тащили в следующую комнату. Здесь снимали оставшуюся верхнюю одежду, то есть раздевали до нижнего белья, и связывали ноги. Ноги связывались, очевидно, настолько, чтобы можно было делать крохотные шажки. Подготовленных таким образом усаживали или укладывали в «ожидальне». Когда набиралось 50–60 человек, конвоиры начинали грузить (носить на плечах) в кузов каждой грузовой машины по 25–30 человек. В кузове были скамейки, но усаживали на них редко – на тряской ухабистой дороге связанным сидеть было трудно, они сползали, что крайне раздражало конвоиров. Обычно в кузове всех укладывали. В каждую машину усаживался конвой – по четыре человека и проводник с собакой. Перед выездом заключённым демонстрировали колотушки и железные трости для острастки. Хотя обычно они молчали даже при избиениях, кто от потери сознания, кто от страха. Караван из грузовых и замыкавшей их легковой машины выезжал из ворот изолятора. Никого из заключенных не имели права вернуть обратно в изолятор.

Команда, работавшая в лесу, загодя выкапывала большие глубокие ямы в лёгком песчаном грунте. Подле ям разводили костры – для обогрева конвоя и освещения места в ночное время. Приезжали машины, их подавали к ямам.

Расстреливали непосредственно в яме. В ямах работали Матвеев, Алафер, Бондаренко и Шондыш. «Культурное» объяснение Матвеевым процедуры расстрела выглядит так: «В указанной яме приказывали арестованному ложиться вниз лицом, после чего в упор из револьвера арестованного стреляли». Но так можно было бы поступить со здоровыми и загипнотизированными людьми. На деле было не так. Заключённых подносили или подтаскивали к яме. В это время не все из них даже подавали признаки жизни. Тех, кто казался  ещё бодрым или что-то говорил, били по голове колотушкой. Особо ненавистных избивали чем попало и сколько хватало сил. Подавали на дно ямы. Там укладывали половчее и стреляли в упор в голову.

По завершении расстрелов машины отправлялись обратно. И так за ночь делали несколько рейсов. С последним рейсом отвозили убитых в изоляторе. Женщин возили отдельно (иногда или часто – на легковой машине). К четырем утра операцию заканчивали.

Вещи расстрелянных хранились без всякого учёта в кладовой изолятора, оттуда вывозились на чердак опердивизиона и в кладовую 5-го отделения, которым руководил Бондаренко. Из вещей, оставшихся после расстрела соловчан, были сшиты два пальто и особые тужурки, в которых начальственные участники операции ездили на расстрелы.

Всё это в столице Белбалткомбината и Белбалтлага творилось почти открыто. Местное население догадывалось или даже хорошо представляло себе, чем занят 3-й отдел – не только исполнением приговоров, а и перевыполнением плана по беглецам, оформлением фальшивых дел и передачей их на Карельскую «тройку». Поэтому уже в начале 1938 г. со стороны прокуратуры последовало указание отказаться от избиений колотушками. Весной 1938 г. начались аресты сотрудников 3-го отдела ББК, через год в Ленинграде арестовали Матвеева.

Произвели учёт вещей расстрелянных и отметили – нерасхищенное: чей-то микроскоп, чью-то готовальню, чью-то гармонь, чьи-то шинели, чьи-то ситцевые дамские платья, чей-то детский пиджачок...; выданное сотрудникам 5-го отделения (где хранились вещи): костюм, брюки, джемперы, шапки, сапоги, платье, патефон, бильярд...; сданное в финотдел ББК НКВД: деньги, кольца жёлтого и белого металла, зубы и коронки жёлтого и белого металла, икону, образок, кресты, царские монеты…

 

Историей репрессий в Карелии активно занимался Иван Иванович Чухин, депутат Государственной Думы в 1993–1995 гг., председатель Карельского общества «Мемориал». Широко известна его книга «Карелия–37 : идеология и практика террора» (издана посмертно в 1999). Вместе с Юрием Дмитриевым Чухин готовил Книгу памяти «Поминальные списки Карелии» (первый том издан в 2002). Конечно же, писал Чучин и о Соловках: в книге «Каналоармейцы» (1990), в сборнике «Их называли КР: Репрессии в Карелии 20–30-г годов» (1992), в статье «Кремлевский заговор» (Советская милиция. 1999. № 9. С. 38–45), в неизданной рукописи «Соловецкий алфавит». Чухин трагически погиб в мае 1997 г. Но к тому времени, изучив архивное дело по осуждению Матвеева, а также членов медвежьегорской опербригады Бондаренко, Шодыша и других, выяснил, куда возили расстрелянных в 1937–1938 гг.

Это место, в 16 километрах от бывшего изолятора, близ старого песчаного карьера на 19-м километре дороги Медвежьегорск–Повенец, нашла 1 июля 1997 г. совместная карельско-петербургская экспедиция общества «Мемориал». По просадкам почвы насчитали на поверхности более 200 ям размытых прямоугольных очертаний. Две ямы вскрыли до обнаружения останков расстрелянных. По предложению Юрия Дмитриева место назвали по близкому урочищу, обозначенному на карте как Сандормох. Позднее написание уточнили: Сандармох.

В сентябре 1997 г. под надзором прокуратуры были полностью вскрыты ещё три ямы. На глубине более двух метров находились останки расстрелянных, расположенные упорядоченно в несколько слоёв. В одной яме насчитали 36 человек, в другой – 85... Нашли также пистолетные гильзы и пули, несколько предметов обихода. Не все черепа имели пулевые отверстия.

Началась история мемориального кладбища «Сандармох» – бывшего места расстрелов тысяч жителей Карелии, заключённых и трудпоселенцев Белбалтлага. Каждый год 5 августа, в очередную годовщину начала сталинской репрессивной операции, здесь проходят Дни памяти.

 

                                                                               Ненайденный этап

 

Документы о следующй партии соловчан, как будто бы отправляемых в лагеря но подлежащих расстрелу (шестом, по тюремной бухгалтерии, этапе), отчасти представлены в 4-м томе «Ленинградского мартиролога». Готовя том к печати, мы пришли к выводу, что этот этап доставили в Ленинград. Предписание о приведении приговоров в исполнение выдано коменданту Ленинградского управления Поликарпову 7 декабря. Акты о расстреле датированы следующим днём и подписаны Поликарповым – всё как обычно. В таком случае, доставленных могли разместить во внутренней тюрьме НКВД (ДПЗ) на ул. Воинова. Но скорее – в отделении ДПЗ (ОДПЗ-2) на Нижегородской, 39, куда обычно привозили из областных тюрем и откуда затем выдавали для расстрела. Признаться, нам неясны или даже совсем неизвестны обычные пути приговорённых к высшей мере наказания в 1937–1938 гг. Где происходила сверка установочных данных и расстрел тех, кого привозили на Нижегородскую? Все ли расстреляны в городе? Все ли в подвале Большого дома? Куда и кого из расстрелянных потом увозили?

Прямых доказательств расстрела второй партии в Ленинграде не имеется. Тюремных карточек на соловчан нет, но на привозимых для расстрела они и не заводились. Тем более нет никаких оснований быть уверенными, что этап отвезли для расстрела в место под Токсовом, известное как Койранкангас (см. очерк о Койранкангасе в 6-м томе «Ленинградского мартиролога»). Так утверждается во втором издании Книги памяти «Остання адреса» (Київ, 2003), но вывод украинских исследователей основан только на предположении.

Составляя статистику расстрелов по дням в Ленинграде для 6-го тома «Ленинградского мартиролога», мы по-прежнему отнесли расстрел этого этапа к Ленинграду. Получилось, что на 8 декабря падает наибольшее количество расстрелянных за день – 910. Это странно, особенно для первой декады месяца. Правда, и ситуация необычная, и ясно, что этап расстреливали не в один, а в три дня (8–10 декабря), дата большинства актов о расстреле может быть условной.

Нет доказательств и того, что этап до Ленинграда не доехал. Но смущает документ, который, возможно, имеет к нашей истории не меньшее отношение, чем удостоверение, выданное капитану Матвееву. 1 декабря 1937 г. зам. начальника УНКВД ЛО Состэ подписал идентичное по форме удостоверение: «Выдано Младшему Лейтенанту Государственной безопасности т. Шалыгину П. Д. в том, что он действительно командирован в район Лодейнопольского лагерного пункта ОМЗ УНКВД ЛО – для выполнения специального поручения УНКВД ЛО» (см. в данном томе ил. 146). Можно предположить, что помощник коменданта УНКВД ЛО Поликарпова Шалыгин поехал осматривать место для расстрела понадёжнее Медвежьей Горы. Лодейное Поле – столица только что расформированного Свирлага, к июлю 1937 г. лагерь опустел, заключённые убыли. Центральный лагпункт вместе с изолятором осенью 1937 г. передан Отделу мест заключения Ленинградского управления НКВД. То есть, стал «своим» подразделением. От Ленинграда и далеко и близко, ехать недолго. Расстрелы в Лодейном Поле нечасто, но бывали. Шалыгин мог выехать, подготовить место, вернуться в Ленинград и, получив от Поликарпова предписание, через несколько часов приступить к приведению приговоров в исполнение в Лодейном Поле (с августа 1937 г. Поликарпов единолично подписывал акты о приведении приговоров в исполнение, хотя далеко не всех расстреливал сам). Однако пытаться найти место расстрелов близ Лодейного Поля кажется задачей совсем неразрешимой. Война здесь всё смела. А местность, которую можно определить как место отдельных расстрелов более раннего времени, впоследствии отошла под заводскую строительную площадку.

Итак, отметим, что Лодейное Поле каким-то образом связано с историей соловецких этапов. Удостоверение Шалыгина прямо связано с другими документами этой истории, и просто так его бы туда не послали.

Следующим предметом для размышлений стали маршруты конвоев 225-го конвойного полка (часть архива полка нашлась в Российском государственном военном архиве). На полях этапного списка второй партии соловчан слабо прочитываются три фамилии. Как выяснилось, это командир полуроты пулеметной роты 2-го стрелкового батальона А. С. Подгорный, командир 2-го взвода К. Л. Левин и командир отделения 2-го взвода той же полуроты В. И. Бударин.

Сопоставим известные нам даты:

10 ноября 1937 г. Матвеев представил рапорт о расстрелах в районе Медвежьей Горы.

10 и 25 ноября 1937 г. Особая тройка УНКВД ЛО утвердила протоколы по второй партии соловчан.

28 ноября 1937 г. Заковский подписал отношение начальнику Соловецкой тюрьмы Апетеру: «Направляем копии протоколов за №№ 134, 198 и 199 от 10 и 25 ноября 1937 г. с решениями Особой Тройки УНКВД ЛО по представленным Вами материалам в порядке директивы НКВД. ВСЕГО – на 509 человек. Немедленно приготовьте всех 509 человек осуждённых – к сдаче Начальнику Конвоя – майору тов. ФРИНОВСКОМУ. О дне отправки вагонов из Ленинграда, Вам будет сообщено телеграммой». На полях документа – роспись зам. начальника 10-го (тюремного отдела) ГУГБ НКВД СССР Антонова-Грицюка (далее в тексте – Антонов; бывший наркомвнудел Кабардино-Балкарии заступил в новую должность 23 октября 1937 г., а справки к протоколу № 134 подписаны соловецким оперуполномоченным К. П. Шилиным 26 октября.)

29 ноября 1937 г. в командировку «по сопровождению заключённых» отправились 32 человека пулемётной полуроты 225-го конвойного полка под командованием нач. конвоя лейтенанта Подгорного. Однако направлены они не в Кемь, а на станцию Надвойцы. Надвойцы – бывшая «столица» Белбалткомбината, посёлок на полпути от Кеми до Медвежьей Горы.

1 декабря 1937 г. Шалыгин получил удостоверение на командировку «в район Лодейнопольского лагерного пункта».

1 декабря 1937 г. выехал командир 225-го полка Фриновский. Цель командировки: «ст. Соловецкие Острова»

1 декабря 1937 г. «по сопровождению заключённых» в Кемь направлен старшина пулемётной полуроты Корсаков.

1 декабря 1937 г. туда же направлены 16 человек 51-го железнодорожного полка (нач. конвоя комвзвода Пимкин).

Можно предположить Шалыгин, Фриновский и конвоиры из Ленинграда выехали одной группой.

2–3 декабря 1937 г. вторая партия заключённых переправлена из Соловков на Кемь-пристань. Зима была очень тёплой, навигация завершалась поздно.

8–10 декабря состоялись расстрелы (два акта датированы 10 декабря, остальные – 8 декабря, но есть основания полагать, что 288 человек расстреляны 9 декабря).

Дата возвращения в Ленинград Шалыгина нам неизвестна. Зато известно, что Подгорный и с ним 23 человека из его команды (около половины всех конвоиров) вернулись 9 декабря. Фриновский и остальные конвоиры вернулись 10 декабря.

Так быстро можно было вернуться скорее из Лодейного Поля, чем из Надвойц. То есть, вернулись частями, на следующий день после расстрелов 8 и 9 декабря.

Запомним, что Надвойцы, как и Лодейное Поле, каким-то образом связаны с историей соловецких расстрелов. То ли там принимали этап для расстрела, то ли это был промежуточный пункт следования.

 

                                                                               Последний расстрел

 

Видимо, сразу по отправлении второй партии из Соловков, начальника тюрьмы Апетера вызвали в Москву, где 11 декабря 1937 г. арестовали. Исполнять обязанности начальника тюрьмы стал Раевский. При нём в декабре и январе к расстрелу готовили третью партию соловчан.

Расстрелянные 17 февраля 1938 г. согласно протоколу № 303 числились в Соловках «убывшими по лимиту X отдела 17.02.38». На стандартных печатных актах об исполнении приговоров указано имя ответственного за исполнение – коменданта Поликарпова. Но подписаны акты Антоновым. Им же 20 февраля подана на имя Гарина итоговая Справка о расстреле 198 человек (см. в данном томе ил. 145, 147). Значит, расстрелом и этого этапа командовал Антонов.

Вывезти этап на материк в это время года не было никакой возможности. Значит, расстреляли в Соловках. Где? В украинских книгах памяти обычно называется место расстрела возле командировки Исаково. Основано предположение на фрагментах из воспоминаний Ю. Чиркова. Попробуем читать их заново. В воспоминаниях, благодаря уникальной способности автора запоминать числа, надёжнее всего запечатлены даты. 11 ноября 1937 г. Чиркова с группой заключённых перевели на тюремный режим в Кремле. 25 ноября ему исполнилось 18 лет (возраст, начиная с которого расстреливали «малолеток»). 18 декабря Чиркова вызвали из камеры с вещами:

«На дворе корпуса стояли человек двадцать лицом к стене. Поставили и нас. Морозный воздух был таким вкусным, что не думалось о возможности расстрела. Нас и не расстреливали, а вывели из кремля. Было очень темно, тихо, только скрипел снег. Нас вели в окружении большого конвоя: стрелки с винтовками наперевес грозят штыками. Собачники ведут огромных овчарок. Куда? Никто не представлял. Идти было легко (вещи везли на санях) и даже приятно после долгого сидения в камере. Примерно после двух часов пути выяснилось, что нас ведут в сторону Секирной горы. Это было плохим показателем. Секирная гора имела очень недобрую славу. В XV веке ангел на ее вершине высек розгами женщину, которая явилась на остров для соблазна монахов. В ознаменование чуда на вершине горы построили часовню, а в XIX веке — довольно большую каменную церковь, на вершине которой был устроен маяк. К церкви примыкал с запада деревянный двухэтажный корпус. В лагерный период там находился штрафной изолятор, знаменитый особенно тяжелым режимом».

В ряду сидящих в бывшем изоляторе Чирков вспоминает Жантиева, Гаевского.

Наконец, наиболее важная дата в воспоминаниях Чиркова: «16 февраля нам велели собираться. Сборы были недолги, вытряхнули сено из матрацных наволочек да побросали в чемоданы тряпьё, кружки, миски и в путь. Шли мы почти до кремля, затем свернули налево на Анзерскую дорогу и дошли до Филимоново».

То есть, буквально в канун расстрела часть изолятора освободили. Часть, потому что не всех увели в Филимоново. Жантиев и Гаевский точно остались, они расстреляны 17 февраля, справки о них см. в данном томе.

Может быть, на Секирной горе в декабре–январе держали заключённых, подобранных с избытком для формирования последнего расстрельного этапа. Когда состав окончательно определился по делам, а Особая тройка утвердила протокол № 303, кого-то оставили для расстрела, кого-то увели, кого-то прибавили. Бывший изолятор, где и раньше расстреливали, вполне подходил для концентрации заключённых и сверки установочных данных.

Исаково Чирков упоминает дважды, причём сначала передаёт рассказ сумасшедшего Курчиша в изоляторе: «… с вершины печки он и поведал нам, как его послали в начале декабря в Исаково копать глубокие траншеи. Работа для Курчиша была неприемлемой. Он вскорости симулировал эпилепсию и был отправлен в кремль, в лазарет. Там стал рассказывать о выкопанных траншеях. Из-за этих рассказов его вызвали на допрос, но он опять забился в припадке. Был связан и доставлен на Секирную гору».

21 декабря Чирков отметил гудок парохода «Ударник» и позднее, уже в Филимонове, сопоставил его с рассказами заключённых: «В результате обмена информацией стало ясно: под Секирной горой в декабре расстреливали; последний (четвертый) небольшой этап (около 200 человек) отправили с последним рейсом 21 декабря».

Точна здесь, видимо, дата гудка. 200 человек соответствуют числу осуждённых по протоколу Особой тройки УККВД ЛО № 303. Официально они считались «убывшими», а то, что Секирная гора славилась расстрелами, было всегда известно (см. «Воспоминания» Д. С. Лихачёва). Может быть, не случайно рассказы о таких расстрелах и последнем этапе совместились в разговорах уже в 1938 г.

И второй раз Чирков вспоминает Исаково по чужим рассказам: «Один из ивановцев, учитель Победин, рассказывал о подготовке лопат для копания траншей под Секирной горой, когда он был в Исаково. Мампория видел много заключенных со связанными руками, которых вели через Исаково к ямам. Он утверждал, что узнал нескольких известных людей, в том числе П. С. Арапова».

Это свидетельство заслуживает не менее серьёзного внимания, ведь Арапов также расстрелян 17 февраля, см. о нём справку в данном томе.

Сопоставляя два упоминания об Исакове, можно думать, что в декабре копали траншеи (или ямы) в обычном месте, под Секирной горой. А на копку отправляли исаковцев – самая близкая командировка к бывшему изолятору. Это вполне похоже на подготовку к самому массовому расстрелу на Соловках. Вопрос – откуда вели связанных заключённых через Исаково, если рассказ верно передан Чирковым спустя долгие годы. И из Савватьева, и из Кремля к Секирке есть более прямые пути. Может быть, этих заключенных «разводили» разными дорогами с теми, кого вывели 16 февраля из Секирки? А может быть, их вели не ЧЕРЕЗ, а ИЗ Исакова.

Есть показания двух бывших соловецких оперуполномоченных о последнем расстреле (в связи с расследованием начала 1960-х гг.). Ст. лейтенант Туркевич работал оперуполномоченным с сентября 1937 по осень 1939 г. – практически всё время существования Соловецкой тюрьмы. «Помню, – вспоминал Туркевич о подготовке соловецких этапов, – нас собрал Раевский на совещание и заявил, что есть распоряжение центра о составлении списков заключенных на «тройку». Было ли на самом деле такое распоряжение – не знаю, я его не читал. Раевский проинструктировал нас на какую категорию заключенных составлять списки и по какой форме. После этого каждый оперработник, в том числе и я, докладывал Раевскому имевшиеся у него дела (имеется в виду оперативные) и вместе с Раевским принималось решение кого из заключенных включать в списки для рассмотрения на «тройке». При решении вопроса о том или ином заключённом принималось во внимание за что и на какой срок он осуждён, а также какие имелись официальные или агентурные материалы о его поведении во время отбытия наказания. Всего таким путем было включено в списки на «тройку» от 1500 до 2000 заключённых (точного количества не помню). В это время в тюрьме была комиссия из Москвы, из НКВД СССР. В неё входили подполковник Власов (или Васин) из ГУГБ, Степанов (позднее он работал начальником УВД Сахалинской обл., а позднее зам. начальника УВД в г. Вологде) и другие. Они также были подключены к составлению списков. Я также принимал участие в составлении этих списков. Насколько были достоверны агентурные материалы на заключенных, которых я подбирал к включению в списки, мне трудно сказать».

О судьбе этапов Туркевич рассказал следующее:

«В конце навигации 1937 года первую партию заключённых (примерно около 1200 человек), на которую были получены решения «тройки», отправили на 3-х баржах в г. Кемь. Там их пересадили в вагоны и привезли в гор. Медвежьегорск (возможно, г. Петрозаводск, точно не помню). Старшим над этой партией был подполковник Дуккур (эстонец или латыш). Я ездил с этой партией как оперуполномоченный. Все эти заключенные были расстреляны. Расстрел произвели комендант УНКВД Ленинградской области с другими работниками, которые туда прибыли. Я в расстреле не участвовал. Уже после закрытия навигации, примерно в декабре 1937 года человек 250–300 заключённых (а всего в тюрьме содержалось 20000–25000 заключённых), в отношении которых поступило решение «тройки» об осуждении их к ВМН, были расстреляны на Соловецких островах. Руководили операцией по их расстрелу Раевский и Власов. Я принимал участие в конвоировании заключённых, но в расстреле не участвовал, хотя все это происходило на моих глазах. Место для расстрела было избрано в глухом лесу на дороге к маяку Секирка. Заключённых расстреливали возле ямы. Сам расстрел производил комендант тюрьмы и ещё несколько человек из оперативного состава, кто именно я сейчас не помню. Расстрел производился ночью и был закончен в течение одной ночи (начат около 2300 часов и закончен примерно в 400 часа). Я был поставлен Раевским на проверку списков, вернее решений «троек» на осуждённых к ВМН. После проверки списков заключённых по одному выводили и конвоировали к месту расстрела. Остальные находились в помещении, где раньше было лагерное отделение. Других случаев расстрела заключённых на Соловецких островах не было. Были ли случаи отправки заключённых (для приведения в исполнение постановлений «троек» об осуждении к расстрелу) в другие места я уже сейчас точно не помню. Во всяком случае, я о других такого рода фактах (кроме названных мною выше), не знаю».

Упоминаемый Туркевичем Власов – на самом деле Антонов. В памяти смешались разные события. Антонов приезжал на расстрел в 1938 г., а через год из 10-го (тюремного) отдела приехала проверочная комиссия (Васин, Корнеев, Степанов). Вскоре после проверки был арестован начальник тюрьмы И. К. Коллегов. Количество заключённых Туркевичем преувеличено. Рассказ подтверждает, что наиболее скрытно удалось вывезти и расстрелять вторую партию соловчан. О ней – ни слова.

Другой бывший оперуполномоченный, Кузьмичёв, также работал в Соловецкой тюрьме всё время её существования, жил в центральном посёлке, но ведал оперативной работой на лагпункте Муксалма. О соловецких этапах он рассказал немного: «Что касается проведения массовых репрессий среди заключенных Соловецкой тюрьмы, то мне сейчас припоминается следующее: я помню, что ходили разговоры об отправке большого числа заключённых с Соловецких островов куда-то к Медвежьей Горе. Это, видимо, было ещё до моего прибытия на Соловки, так как иначе я помнил бы как это делалось, а я не помню, что это было при мне. При мне был один случай массового расстрела заключенных, который я очень хорошо помню. Было это по всей видимости весной или в начале лета 1938 года. Возможно, что это было и осенью, и не в 1938, а в 1939 году. Точнее сказать: я не могу определить сейчас когда точно это было. Помню, что было тепло и была трава. Во всяком случае я помню, что это было в бытность Раевского, а не тогда, когда заместителем начальника тюрьмы по оперчасти стал Гапонов, сменивший Раевского. Мне помнится, что именно Раевский в моём присутствии высказывался о подготовке им материалов на тройку.»; «… из нашего отделения было отобрано человек 60–70 (точно число их я не помню) и они вместе с заключенными из других отделений, всего приблизительно человек 200 были расстреляны там же на острове Соловецком. Расстрелом руководил представитель из Москвы, как будто бы Антонов, но точно утверждать это не могу, так как забыл. Я видел, как производился этот расстрел и мне Туркевич там рассказал, что на всех этих заключённых были решения тройки о их расстреле».

Речь идёт о том же расстреле 17 февраля. Зима была очень тёплой, неудивительно, что время года запамятовалось.

Во время летних сезонов 2004–2005 гг. мы с Ю. А. Дмитриевым пытались найти место большого расстрела на Соловках. Обсуждали ход поиска с теми, кто много лет занимался историй соловецких репрессий. Изучили реестр строений Соловецкой тюрьмы. Проследили путь от Соловецкого кремля до Секирной горы. Осмотрели местность у озера Карзино, поскольку известен более ранний акт об одиночном расстреле в этом месте. Но здесь никогда не было большого помещения, которое можно назвать «бывшим лагерным отделением». Таким местом можно было бы считать командировку Большое Куликово Болото, расположенную по пути к Секирной горе в глубине леса, не доходя до развилки на Секирную гору и Исаково. Здесь добывали когда-то торф, в конце 1930-х гг. командировку как-будто бы подчинили Исакову, когда Исаково перестало быть лесозаготовительным центром. Мы обследовали и эту местность. В Куликовом Болоте сохранились фундаменты нескольких больших бараков, колодцев и хозяйственных построек. Найти место расстрела не удалось. Если же представить, что для содержания заключённых перед расстрелом использовали бывший изолятор на Секирной горе или помещение бывшей бани при подъёме на Секирную гору, то место расстрела надо искать где-то рядом. В июле 2005 г. была обследована одна из западин, указанных нам настоятелем Свято-Вознесенского скита о. Матфеем на Юго-Западном склоне горы. Шурф открыл групповое захоронение (полностью исследовать его не удалось). Актом поселковой комиссии погребение было признано могилой неизвестных заключённых. Насельниками скита отслужена панихида, на могиле установлен крест, снятый при замене с купола Свято-Вознесенского храма. В том же году волонтёры из немецко-российского молодёжного лагеря под руководством С. В Кривенко и Ю. А. Дмитриева очистили прилегающий к захоронению участок, все заметные проседания почвы были отмечены вешками.

В сезоне 2006 г. Дмитриев дообследовал найденное и обнаружил ещё 8 погребений. Всего в 9 погребениях обнаружены останки 70 человек. В большинстве черепов имелись отверстия, которые можно признать как входные и выходные отверстия от пуль. Кости рук у ряда людей находились в положении сзади спины. Найдены также остатки обуви, несколько монет, фрагменты лагерных бон, гильзы и пули. Шурфы на месте других аналогичных западин результатов не дали. Стало ясно, что найдено кладбище расстрелянных при Секирном изоляторе. Но следов большого захоронения в этом месте не обнаружено.

 

                                                                                Документы и пояснения

 

Архивно-следственные дела соловчан, приговорённых к расстрелу Особой тройкой УНКВД ЛО, были направлены из Ленинграда в 8-й (учётно-архивный отдел) ГУГБ НКВД СССР тремя партиями: 13 февраля, 22 марта и 23 апреля 1938 г. В Москве их приобщили к архивным делам по предыдущим осуждениям. Во второй половине 1950-х – начале 1960 гг. все дела из Москвы были разосланы на постоянное хранение по месту их ведения. Но те соловецкие дела, которые по каким-то причинам не были приобщены к предыдущим, теперь хранятся в Архиве Управления ФСБ по Архангельской обл., в соответствии с современным административным подчинением Соловецких островов.

Первые экземпляры соловецких протоколов Особой тройки УНКВД ЛО хранятся в архиве УФСБ по С.-Петербургу и Ленинградской обл. На них нет никаких помет, проливающих свет на судьбу приговорённых к высшей мере наказания.

Протокол № 81 воспроизведён во 2-м томе «Ленинградского мартиролога» (СПб., 1996), тогда нам была известна только соответствующая протоколу дата расстрела – 27 октября. Том сдали в печать летом, когда было найдено место расстрела под Медвежьегорском. В 3-м томе «Ленинградского мартиролога» (СПб., 1998) воспроизведены протоколы № 82–85 с указанием места и дат расстрелов. От воспроизведения в «Ленинградском мартирологе» протоколов № 134, 198, 199 мы отказались. В 4-м томе (СПб., 1999) мы поместили справки о расстрелянных по этим протоколам, т. к. после долгих раздумий над имеющимися документами решили, что расстрел состоялся в Ленинграде. Начиная с 5-го тома мы публикуем в «Ленинградском мартирологе» имена расстрелянных как в Ленинграде, так и вне Ленинграда. Поэтому в данном томе помещены справки о расстрелянных в Соловках 17 февраля 1938 г., ряд соответствующих документов (см. ил. 136–147), но не воспроизводится протокол № 303 полностью. В этом тем более нет необходимости, что копии с ленинградских экземпляров протоколов № 81–85, 134, 198, 199 и 303 воспроизведены в первом издании Книги памяти «Остання адреса: До 60-рiччя соловецької трагедiї» (Київ, 1997–1999).

В Петербурге хранятся также повестки к соловецким протоколам, составленные из тюремных справок на заключённых (подробнее о формировании протоколов см. в 4-м томе «Ленинградского мартиролога».

            Значительно информативнее ленинградских экземпляры протоколов Особой тройки, доставленные в Соловки в 1937–1938 гг. для руководства приведением приговоров в исполнение. Ныне они хранятся, как и ряд соловецких дел, в Архиве Управления ФСБ по Архангельской обл. Когда и откуда поступили протоколы и дела в архив, нам неизвестно.

На обложке протокола № 81, первого соловецкого по счёту, чернилами отмечено: Арх. № 1. Прот. 81. 13/VII 70 г.

            На протоколах № 81–85 имеются следующие пометы чернилами:

при фамилиях приговорённых, кроме обычных «галочек», – шестизначные архивные номера дел (либо помета «Арх № нет», либо то и другое, т. к. архивные номера приписаны позднее), а также даты исполнения приговоров.

Имеются также надписи чернилами на первых листах протоколов в правом верхнем углу:

на протоколе № 81: «Отмечено на карт[очках] приговора 20 / III 1938 г. [подпись неразборчива]».

на протоколе № 82: «Отмечено на карточ[к]ах приговора 20 / III 1938 г. [подпись неразборчива]».

на протоколе № 83: «Отмечены на карточ[ках] приговора 26 / III 1938 г. [подпись неразборчива]».

на протоколе № 84. «Отмечены на карточках приговора 26 / III 1938 г. [подпись неразборчива]».

на протоколе № 85: «Исполн. отмечено на карт[очках] 26 / III 1938 г. [подпись неразборчива]».

            На протоколах № 134, 198, 199 имеются следующие пометы чернилами:

при фамилиях приговорённых, кроме обычных «галочек», – шестизначные архивные номера дел (либо помета «Арх № нет», либо то и другое, т. к. архивные номера приписаны позднее), а также даты исполнения приговоров.

На протоколе № 134 имеется также надпись чернилами на первом листе протокола в правом верхнем углу: «приговора отмечены [подпись неразборчива] 29/XII–37 г.».

            На протоколе № 303 нет никаких помет кроме «галочек» при фамилиях.

Всё это свидетельствует о разных путях, которые проделали протоколы, соответствующие трём разным расстрелам.

Протоколы печатались в 5 экземплярах. Один из них, видимо 5-й, разрезался на отдельные «выписки» для приобщения к архивно-следственным делам.

В 1994 г. копии архангельских протоколов получила для Соловецкого музея А. А. Сошина. В 1995 г. С. В. Кривенко начал изучать архангельские протоколы, вскоре получил копии ленинградских протоколов, и это позволило создать базу данных о расстрелянных соловчанах, с датами исполнения приговоров. Работа Кривенко положена в основу книги «Мемориальное кладбище Сандормох. 1937: 27 октября – 4 ноября: (Соловецкий этап)» (СПб., 1997).

 

К формированию и расстрелу соловецких этапов в той или иной степени имели отношение:

 

Сталин Иосиф Виссарионович – организатор Большого террора в СССР.

Вышинский Андрей Януарьевич – Прокурор СССР.

Раевский Пётр Семёнович (о нём подробно см. выше).

Апетер Иван Андреевич (1890–1938) – чекист с 1919 г., нач. Административно-организационного отдела ВЧК (1920–1921), полпред ОГПУ в Московской обл., зам. наркома юстиции РСФСР, нач. Главного управления исправительно-трудовых учреждений РСФСР и нач. Центрального управления конвойных войск СССР (1931–1934), нач. санаторно-курортного отдела АХУ НКВД СССР с 1934 г., в резерве назначения с 20 февраля 1937 г., нач. Соловецкой тюрьмы с 4 июня 1937 г., ст. майор ГБ, награждён именным оружием «Маузер», орденом Красного Знамени (1923), знаком «Почётный чекист». Арестован 11 декабря 1937 г. как участник «латышской шпионско-фашистской организации». Военной коллегией Верховного суда СССР 22 августа 1938 г. приговорён по ст. ст. 58-1б-8-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в Москве 22 августа 1938 г. Не реабилитирован в 1956 г. (вина в «антисоветской деятельности» не доказана, но установлена ответственность за составление справок на соловчан, которые расстреляны, не совершив никакого нового преступления).

Ежов Николай Иванович (1895–1940) – секретарь ЦК ВКП(б) с 1935 г., нарком внутренних дел СССР в 1936–1938 гг., генеральный комиссар ГБ, награждён орденом Ленина 17 июля 1937 г., депутат Верховного Совета СССР, официальный «любимец народа». Арестован 10 апреля 1939 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 3 февраля 1940 г. приговорён по ст. ст. 19-58-8, 58-1а-7-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в Москве 6 февраля 1940 г. Не реабилитирован в 1998 г. (вина в «шпионской и террористической деятельности» не доказана, но установлена ответственность как одного из организаторов массовых репрессий).

Гарин Владимир Николаевич (1896–1940) – чекист с 1919 г., зам. начальника УНКВД ЛО с 13 декабря 1936 г., начальник Сорокского ИТЛ со 2 июня 1938 г., ст. майор ГБ, награждён орденом Красного Знамени (1928), 2 знаками «Почётный чекист» (1926, 1932), член ЦИК СССР. Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.

Заковский Леонид Михайлович (Штубис Генрих Эрнестович; 1894–1938) – чекист с 1917 г., нач. УНКВД ЛО в 1934 – январе 1938 гг., зам наркома внутренних дел и нач. УНКВД Московской обл., комиссар ГБ 1-го ранга, награждён орденом Ленина 25 июня 1937 г., 2 орденами Красного Знамени (1922, 1932), орденом Красной Звезды (1936), 2 знаками «Почётный чекист» (1923, 1933), депутат Верховного Совета СССР. Арестован 30 апреля 1938 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 29 августа 1938 г. приговорён по ст. ст. 19-6-8-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в Москве в тот же день. Отказано в посмертной реабилитации в 1987 г. (вина в «шпионской и террористической деятельности» не подтвердилась, установлена ответственность как одного из организаторов массовых репрессий).

Вейншток Яков Маркович (1899–1939) – чекист с 1919 г., нач. 10-го (тюремного) отдела ГУГБ НКВД СССР с 1936 г., зам. наркома водного транспорта СССР с 16 апреля 1938 г., ст. майор ГБ, награждён орденом Красной Звезды 19 декабря 1937 г., 2 знаками «Почётный чекист» (1929, 1932). Арестован с санкции зам. Прокурора СССР Г. К. Рогинского 22 сентября 1938 г. как «участник антисоветского шпионско-террористического заговора в НКВД». Военной коллегией Верховного суда СССР 22 февраля 1939 г. приговорён по ст. ст. 58-1б-8-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в Москве 23 февраля 1939 г. Реабилирован в 1957 г.

Круковский Всеволод Михайлович (1897–1940) – нач. секретно-политического отдела и пом. начальника УНКВД Оренбургской обл. до 28 марта 1937 г., нач. 1-го отделения и пом. начальника 10-го отдела НКВД СССР с 17 мая по 29 сентября 1937 г., перед арестом нач. 2-го (учётно-распределительного) отдела Карлага, майор ГБ. Арестован 23 апреля 1938 г. как «участник контрреволюционной заговорщической военной организации в НКВД». Военной коллегией Верховного суда СССР 19 января 1940 г. приговорён по ст. ст. 58-1а, 58-7-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в Москве 21 января 1940 г. Реабилитирован в 1959 г. Из записей показаний: «В 1937 году был введен порядок рассмотрения дел упрощённым порядком, на так называемых «тройках». В этой связи по распоряжению Ежова 10 отдел должен был произвести массовые операции по тюрьмам ГУГБ. Такая операция была проведена и около 2000 ранее осуждённых к различным срокам тюремного заключения и содержащихся в тюрьмах и политизоляторах ГУГБ было пропущено через тройки на местах без всякого следствия, а лишь на основании старого приговора и агентурных материалов о поведении заключённого в тюрьме».

Дуккур Арнольд Яковлевич – работал в АХУ НКВД СССР, в 1937 г. пом. начальника Соловецкой тюрьмы, ст. лейтенант ГБ. Уволен 10 февраля 1938 г. «в связи с невозможностью использования».

Состэ Мартин Янович (1896–1938) – нач. АХУ УНКВД ЛО до 27 апреля 1937 г., затем пом. начальника УНКВД ЛО, майор ГБ с 26 мая 1937 г., зам. начальника УНКВД ЛО с 7 июля 1937 г. Арестован 18 апреля 1938 г. как «шпион латвийской разведки». Убит на допросе в Лефортовской тюрьме 5 мая 1938 г. Реабилитирован. Его жена А. К. Состэ отбыла 8 лет в Карлаге.

Поликарпов Александр Романович (1897–1939) – комендант ПП ОГПУ в ЛВО (УНКВД ЛО) с августа 1933 г., ст. лейтенант ГБ, награждён орденом Красной Звезды (1936). Приказом по УНКВД ЛО 20 декабря 1937 г. за «самоотверженную работу по борьбе с контрреволюцией» награждён ценным подарком. Застрелился 14 марта 1939 г. после ареста М. Р. Матвеева.

Алафер Георгий Леонгардович – с 1930 г. дежурный комендант, с 1933 г. пом. коменданта ПП ОГПУ (УНКВД ЛО), мл. лейтенант ГБ с 1936 г., лейтенант ГБ с 1939 г., награждён орденом Красной Звезды (1936), орденами Ленина и Красного Знамени (1945). Приказом по УНКВД ЛО 20 декабря 1937 г. за «самоотверженную работу по борьбе с контрреволюцией» награждён ценным подарком. В послесталинское время жил в Ленинграде.

Шалыгин Павел Дмитриевич (1897–?) – в Красной армии с 1918 г., принимал участие в подавлении восстания Антонова, чекист с 1924 г., дежурный комендант с 1931 г., пом. коменданта УНКВД ЛО с 1935 г., мл. лейтенант ГБ; в 1939–1941 гг. комендант, ст. лейтенант ГБ, затем нач. комендантского управления, уволен в 1947 г. в звании полковника по состоянию здоровья. Награждён именным оружием, знаком «Почётный чекист» (1934), орденом Красной Звезды (1936), орденами Ленина и Красного Знамени (1945). Приказом по УНКВД ЛО 20 декабря 1937 г. за «самоотверженную работу по борьбе с контрреволюцией» награждён ценным подарком. После войны жил в Ленинграде.

Матвеев Михаил Родионович (1892–1971) – подручный слесаря завода «Вулкан» в 1913–1917 гг., после февральской революции в Красной гвардии, член районной следственной комиссии ЧК в 1918 г., дежурный комендант ПП ОГПУ в ЛВО в 1927–1929 гг., комендант в 1929–1933 гг., зам. начальника АХУ, капитан ГБ, награждён серебряным портсигаром, боевым оружием «Браунинг» (1927), знаком «Почётный чекист» (1933), орденом Красной звезды (1936). Приказом по УНКВД ЛО 20 декабря 1937 г. за «самоотверженную работу по борьбе с контрреволюцией» награждён ценным подарком – радиолой с пластинками (другие члены опербригады, работавшей с Матвеевым в Медвежьей Горе, награждены ценными подарками, пистолетами Коровина и часами). Арестован с санкции наркома внутренних дел Л. П. Берии 11 марта 1939 г. Военным трибуналом войск НКВД ЛВО 24–30 мая 1939 г. осуждён по ст. 193-17 «а» УК РСФСР на 10 лет ИТЛ. Военной коллегией Верховного суда СССР 23 сентября 1939 г. срок снижен до 3 лет. Наград не лишён. Отбывал наказание в Волголаге, освобождён досрочно. Во время войны нач. внутренней тюрьмы УНКГБ. Награждён орденом Ленина. В послесталинское время жил в Ленинграде.

Астров-Ширпанов Георгий Васильевич (1900–?) – нач. 3-го отдела Белбалткомбината в июне 1937 – мае 1938 гг., ст. лейтенант ГБ. Военным трибуналом Московского окр. внутренних войск НКВД 7–9 апреля 1939 г. осуждён по ст. ст. 58-7-10-11 УК РСФСР на 10 лет тюрьмы, с заменой на лагерь. Обвинялся в том, что «находясь на оперативной работе в ГУЛАГе, тормозил выявление антисоветских элементов и путём ослабления дисциплины разлагал чекистский аппарат». Реабилитирован в 1955 г., с освобождением из ссылки.

Фриновский Георгий Петрович – с января 1937 г. исполнял должность начальника штаба, с 7 октября 1937 г. командир 225-го конвойного полка; с 31 июля 1937 г. капитан, осенью 1938 г. майор. Погиб в Блокаду Ленинграда. Его брат, комкор М. П. Фриновский, приговорён к высшей мере наказания вместе с наркомом внутренних дел Ежовым.

Бондаренко Иван Андреевич (1900–1939) – уполномоченный 3-й части Соловецкого отделения УСЛАГа в 1933 г.,  с того же года в 3-м отделе Белбалткомбината, нач. 5-го отделения в 1935–1938 гг. Арестован 18 марта 1938 г. Военным трибуналом войск НКВД ЛВО 24–30 мая 1939 г. приговорён по ст. 193-17 «б» УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в Петрозаводске 20 октября 1939 г. Не реабилитирован.

Шондыш Александр Фролович (1902–1939) – чекист с 1928 г., оперуполномоченный секретно-политического отдела ПП ОГПУ в ЛВО в 1932–1934 гг., в 3-м отделе Белбалткомбината с 1935 г., зам. начальника отдела с 25 июля 1937 г., секретарь парткома отдела, награждён серебряными часами и именным оружием. Арестован 18 марта 1938 г. Военным трибуналом войск НКВД ЛВО 24–30 мая 1939 г. приговорён по ст. 193-17 «б» УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в Петрозаводске 20 октября 1939 г. Не реабилитирован.

Военным трибуналом войск НКВД ЛВО 24–30 мая 1939 г. осуждены к лагерным срокам и исправительным работам также другие члены Медвежьегорской расстрельной опербригады: М. Н. Плец, П. П. Долинский, Н. Н. Миронов, А. Т. Кармышев, Ф. И. Волков, Г. И. Родионов, А. М. Андриенко.

Подгорный Андрей Степанович – с 29 сентября 1937 г. командир полуроты пулемётной роты 2-го стрелкового батальона 225-го конвойного полка, лейтенант. 20 декабря 1937 г. получил благодарность и награждён денежной премией в 100 руб. за «хорошее выполнение спецслужбы и обеспечение боевой подготовки».

Левин Константин Лазаревич – с 29 сентября 1937 г. командир 2-го взвода полуроты пулеметной роты 2-го стрелкового батальона 225-го конвойного полка.

Бударин Василий Иванович – командир отделения 2-го взвода полуроты пулемётной роты 2-го стрелкового батальона 225-го конвойного полка.

Карсаков Дмитрий Николаевич – с 29 сентября 1937 г. старшина полуроты пулемётной роты 2-го стрелкового батальона 225-го конвойного полка. 20 декабря 1937 г. получил благодарность и награждён денежной премией в 50 руб. за «хорошее выполнение спецслужбы и обеспечение боевой подготовки».

Антонов-Грицюк Николай Иосифович (1893–1939) – чекист с 1920 г., нач. ГПУ – наркомвнудел Кабардино-Балкарии в 1932–1937 гг., зам. начальника 10-го отдела ГУГБ НКВД СССР с 23 октября 1937 г., нач. 10-го отдела с 28 марта 1938 г., майор ГБ, депутат Верховного Совета СССР, награждён именным оружием «Маузер», 2 орденами Красного Знамени (1923, 1925), знаком «Почётный чекист» (1933), орденом Красной Звезды (1937). Арестован с санкции зам. Прокурора СССР Г. К. Рогинского 23 октября 1938 г. как «участник правотроцкистской террористической организации». Военной коллегией Верховного суда СССР 22 февраля 1939 г. приговорён по ст. ст. 19-58-8, 58-1а-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в Москве 23 февраля 1939 г. Реабилитирован в 1955 г.

Шилин Константин Петрович (1906–?) – оперуполномоченный УНКВД Сталинградской обл., мл. лейтенант ГБ, откомандирован в Соловки 7 сентября 1937 г., после Соловков служил в Узбекистане.

Туркевич Борис Сергеевич (1909–?) – оперуполномоченный УНКВД ЛО, мл. лейтенант ГБ, откомандирован в Соловки 28 августа 1937 г., после Соловков служил в Калининской обл.

Коллегов Иван Карпович (1900–1941) – нач. Брянского горотдела НКВД, начальник Соловецкой тюрьмы с 11 января 1938 г., капитан ГБ. Арестован 7 мая 1939 г. как «участник антисоветской повстанческо-террористической организации, действовавшей на острове Соловки». Военной коллегией Верховного суда СССР 8 июля 1941 г. приговорён по ст. ст. 17-58-2, 58-7-8-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в Москве 28 июля 1941 г. Реабилитирован в 1959 г.

Кузьмичёв Андрей Петрович (1905–?) – оперуполномоченный Сокольского райотдела УНКВД Северного края, мл. лейтенант ГБ, откомандирован в Соловки 10 октября 1937 г., после Соловков служил в Тульской обл.

 

Благодарю Ольгу Бочкарёву, Юрия Алексеевича Дмитриева, Сергея Кривенко, Антонину Сошину, а также Лидию Алексеевну Головкову, составителя Книги памяти «Бутовский полигон», за помощь в осмыслении найденного в последние годы.

Анатолий Разумов, 2008

 

Итоговый, на сегодняшний день, текст о моих поисках опубликован в 2014 на сайте «Белое дело»:

 

                                                             Скорбный путь. Соловецкие этапы 1937–1938 гг.

Анатолий Разумов

 

---