Боярович Иосиф Иванович
Боярович Иосиф Иванович, 1892 г. р., уроженец г. Львов, украинец (галичанин), капитан Австрийской армии и армии Петлюры, член ВКП(б) в 1919–1935 гг., сотрудник ВЧК и иностранного отдела ОГПУ в 1921–1932 гг. (работал в Германии и Китае), перед арестом зам. заведующего магазином Ленкультторга, проживал: г. Ленинград, ул. Петра Лаврова, д. 40, кв. 23. Арестован 30 июля 1938 г. Особой тройкой УНКВД ЛО 2 ноября 1938 г. приговорен по ст. 58-6 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 6 ноября 1938 г.
ДВЕ СЕМЬИ
Евгений Алексеевич Фортунатов и мой отец, Иосиф Иванович Боярович, познакомились в середине 20-х годов. Между ними сложились, как мне рассказывала моя мама, близкие доверительные отношения. Дружили и встречались домами, семьями. Сначала в Москве, затем в Ленинграде.
В конце марта 1936 года отец, мама и я возвратились в Ленинград после того, как в течение нескольких лет мои родители жили и работали в Сибири, в Омске. В Ленинграде мы жили на улице Петра Лаврова, по соседству с 14-м хлебозаводом. Осенью, возможно в октябре и, возможно, в мой день рождения, мы с отцом поехали вечером в гости к его знакомым. Мне было пять лет. К кому мы поехали, я, конечно, не знал. Главное, что запомнилось о поездке, это ярко освещённая широкая лестница в парадной, куда мы пришли, выйдя из трамвая, и высокие для меня ступеньки лестницы. Запомнилось и то, что справа на той части лестницы, по которой мы поднимались, не было перил. В квартире, куда мы пришли, на двери, ведущей из прихожей в комнату, куда сперва вошли взрослые – хозяин дома и мой отец – со стороны комнаты висели портьеры, и не просто портьеры, а портьеры с бахромой из большого количества маленьких кисточек. Первый раз в жизни я увидел портьеры с таким количеством кисточек. Увидел и настолько удивился, что остановился в дверях и потрогал рукой кисточки, что оказались на уровне глаз. На окнах в комнате были, наверное, такие же портьеры. Взрослые ушли в соседнюю комнату и закрыли за собой дверь. Я остался один в большой, с высоким потолком полутёмной комнате.
В декабре 1995 года я узнал ленинградский адрес, по которому жил в 30-е годы Фортунатов: проспект Пролетарской Победы, дом 8, кв. 15.
22 декабря (дата случайная) днём я вошел в парадную дома № 8 по Большому проспекту Васильевского острова, где была кв. 15. Поднялся по лестнице на площадку первого высокого этажа, посмотрел вверх и увидел ярко освещённый лестничный пролет, увидел, что марш лестницы между промежуточной площадкой и площадкой второго этажа – без перил. И тогда понял, почуствовал, что раньше уже был здесь. Сильная освещённость лестницы объяснялась очень просто. На электропроводе, закреплённом на потолке 3-го этажа (дом трёхэтажный), была подвешена сильная электролампа – одна на все три этажа. Лампа висела примерно на середине высоты второго этажа, расстояние от лампы до идущего по лестнице оставалось небольшим, а освещённость лестницы при подъеме на второй этаж, где находится квартира 15, была наибольшей. Что до высоты ступенек на лестнице, то она оказалась обычной. И я вспомнил руку своего отца, самую прочную когда-то опору, вспомнил, как старательно поднимал ногу, чтобы шагнуть на следующую ступеньку.
Через 60 без малого лет, в декабре 1995 года, круг замкнулся. Я уже знал главное. Знал, что осенью 1936 года мы с моим отцом были в гостях у Евгения Алексеевича Фортунатова. Знал, что, скорее всего, это была их последняя в жизни встреча.
Фортунатов был арестован 3 сентября 1937 года. Полагаю, что его родные об этом незамедлительно сообщили моим отцу и матери. Мой отец был арестован 3 июля 1938 года. И знаю достоверно, что вскоре после его ареста мама написала об этом в Москву невестке Фортунатова, жене его сына Евгения Евгеньевича.
Конечно, мне тогда непонятно было, что это такое – арест отца, но вот что запомнилось из того времени. Как-то вечером увидел у зеркала в нашей комнате листок бумаги с текстом, напечатанным на машинке, прочитал, сути дела не понял, но из прочитанного запомнилось: «Прошу разрешить переписку с моим мужем». Теперь мы знаем действительный смысл формулировки «без права переписки»: расстрел. И то, что тогда, в 1938 году я увидел и прочитал, было заявлением моей мамы, пытавшейся хоть что-то узнать о судьбе дорогого ей человека.
В 7-м томе «Ленинградского мартиролога» (расстрелы января 1938 года) в числе многих других назван и Евгений Алексеевич Фортунатов. Мой отец будет назван в 11-м томе «Ленинградского мартиролога» (расстрелы октября – ноября 1938 года).
Что помнится после ареста отца.
1939 год. Летом дочь Фортунатова Екатерина Евгеньевна со своей дочерью Леной и моя мама со мной были в отпуске на Псковщине, насколько помню, в Дедовичах, на родине Натальи Васильевны Князьковой (Леонович) – врача-хирурга, близкой знакомой Фортунатовых и хорошо знавшей моих отца и маму. Нас с Леной укладывали спать в крестьянской избе на полу и перед сном давали по стакану парного молока. (В начале 1942 года Наталья Васильевна была эвакуирована из блокированного Ленинграда и пропала без вести. Никаких сведений о ней и её судьбе я найти не смог.) 1 сентября 1939 года я стал школьником-первокласником.
1941 год. 8 сентября началась сухопутная блокада Ленинграда. Всю блокаду наша семья Ивановых: родители мамы, мои дед и бабушка, мамина сестра с сыновьями и моя мама со мной оставались в Ленинграде. Мужчины нашей семьи, их было к началу войны трое, были на фронте. В конце декабря 42-го или в начале января 43-го года мама получила письмо с фронта с поздравлениями с Новым годом от доброго знакомого моего отца, который для меня тогда был «дядя Вася». Он знал и семью Фортунатовых. И в этом обычном, рядовом по существу, письме, в конце его, была запомнившаяся мне фраза: «что слышно из далёкого далека?» (Это о моем отце, для них – Юзефе Бояровиче). Ничего не было слышно в 42-м году.
1948 год. В январе на школьные каникулы, я был тогда восьмиклассником, в первый раз поехал в Москву. Перед этой поездкой мама в общих чертах рассказала мне, что Евгений Алексеевич Фортунатов – близкий знакомый моего отца, что люди, близко знавшие Фортунатова, называли его «Доктор» (Е. А. – медик по образованию, в 1910 году он окончил медицинский факультет Казанского университета), что она хорошо знала его сына Евгения и его жену Эсфирь Вольфовну («Донечку», от украинского «доченька»). С тех пор, когда у нас с мамой заходил разговор о Фортунатовых, мы их так и называли – Доктор, Донечка. В конце 1947 года я уже знал, что мой отец арестован в 1938 году. Знал и об аресте сына Фортунатова. В Москве мне нужно было обязательно навестить Эсфирь Вольфовну, она жила в Лебяжьем переулке, и передать ей письмо от моей мамы. Второй человек, навестить которого мне было наказано, был Василий Яковлевич («дядя Вася»). Это от него мы получили в блокадном Ленинграде письмо с фронта. Василий Яковлевич был учителем русского языка и литературы в средней школе, он жил в Гнездниковском переулке. Как понимаю теперь, мама хотела представить им меня, сына Юзефа.
1956 год. ХХ съезд КПСС. 8 марта мама отправила почтой заявление на имя Председателя Президиума Верховного Совета СССР Ворошилова, в котором просила проверить обоснованность осуждения И. И. Бояровича. 20 августа мама получила в приёмной управления КГБ на ул. Чайковского свидетельство о его смерти: умер 12 февраля 1942 года, причина смерти: рак желудка, место смерти – прочерк. К этому времени в Ленинграде уже стало известно о докладе Хрущёва о культе личности Сталина и о начале реабилитации осуждённых по 58-й статье.
1957 год. 3 января мама была вызвана повесткой в Большой дом к следователю КГБ на допрос в качестве свидетеля по делу Бояровича и назвала людей, которые лично знали его и могли дать свидетельские показания о нём. Это были дочь и невестка Евгения Алексеевича Фортунатова, Василий Яковлевич («дядя Вася») и Мария Григорьевна, близкая знакомая моих отца и мамы с конца 20-х – начала 30-х годов. Понятно, что прежде, чем эти люди были названы как возможные свидетели при реабилитации моего отца, мама предварительно получила их личное согласие.
Для меня год запомнился хотя и не очень большими, но медленными очередями в Военной прокуратуре ЛВО. Прокуратура находилась тогда на ул. Каляева, дом 19. Надо было подняться на последний этаж, в канцелярии назвать номер наблюдательного дела, пройти к кабинету, номер которого был назван в канцелярии, и там ждать своей очереди. Неожиданно ожидание в очереди прекратилось: в первых числах июля мне ответили, что дело передано из Военной прокуратуры в Военный трибунал ЛВО. 26 июля 1957 года мама получила в Военном трибунале справку об отмене постановления Особой тройки УНКВД по Ленинградской области в отношении Бояровича и о его реабилитации.
1988 год. В конце марта умерла мама. Летом этого года я подал через приемную на ул. Чайковского заявление, в котором просил сообщить мне о действительной судьбе моего отца. Из полученного ответа узнал, что И. И. Боярович был расстрелян в 1938 году. Тогда же получил новое свидетельство о его смерти: причина смерти – расстрел, место смерти – г. Ленинград, дата смерти – 6 ноября 1938 года. В правом верхнем углу надпись: вторичное.
1989 год. Летом ленинградские газеты практически одновременно напечатали материалы о Левашовской пустоши – месте захоронения расстрелянных по неправосудным приговорам. 21 октября там был установлен памятный камень и отслужена первая панихида по погибшим. 6 ноября, через 51 год со дня расстрела моего отца, я в первый раз приехал в Левашово, прошел по дороге с сохранившимися глубокими колеями, накатанными автомашинами, привозившими сюда тела казнённых, положил к памятному камню красные гвоздики. И с тех пор приезжаю туда каждый год 6 ноября.
1993 год. В конце февраля в приёмной на Шпалерной, д. 27 скопировал своими средствами архивно-следственное дело моего отца и вечером дома прочитал материалы дела один раз, потом другой, третий...
1995 год. Разыскать кого-либо из Фортунатовых в Ленинграде и в Москве мне не удалось. Но мне хорошо помнились рассказы о них, все эти годы в нашей семье хранилась фотография Евгения Алексеевича, сделанная моим отцом в Москве. Показания дочери и невестки Евгения Алексеевича были приняты во внимание при реабилитации моего отца. И я подал заявление в Управление ФСБ, в котором просил сообщить о судьбе Фортунатова. Ответ получил в конце июня: Е. А. Фортунатов арестован 3 сентября 1937 г., расстрелян 11 января 1938 г., реабилитирован 6 августа 1958 г.
1996 год. В апреле, при содействии общества «Мемориал», получил сведения о судьбе Евгения Евгеньевича Фортунатова: арестован в Москве 3 марта 1939 г., расстрелян 25 сентября 1939 г., реабилитирован 17 октября 1956 г. Получил от Михаила Борисовича Миндлина, москвича, за плечами которого было 18 лет легерей и ссылки, письмо, в котором он написал, что в рукописной многотомной Книге памяти, находящейся в конторе Донского крематория, есть запись, что Фортунатов похоронен в общей могиле № 1 Донского кладбища.
1997 год. 3 сентября года исполнилось 60 лет со дня ареста Евгения Алексеевича Фортунатова, и в первых числах сентября мной был установлен на мемориальном кладбище в Левашовской пустоши памятный знак. На плите из чёрного мрамора две фамилии:
Боярович Иосиф Иванович
1892–1938
Фортунатов Евгений Алексеевич
1883–1938
Эдвард Иосифович Иванов,
С.-Петербург
Сотрудник Иностранного отдела ОГПУ–НКВД, перед арестом зав. музеем УНКВД ЛО Евгений Алексеевич Фортунатов расстрелян по так называемому Списку польских шпионов № 51.
Его сын Евгений помянут в Книге памяти «Расстрельные списки. Москва, 1935–1953. Донское кладбище» (М., 2005).
Справки об отце и сыне Фортунатовых см. также в книге «Разведка и контрразведка в лицах» (М., 2002, с. 516–517).
Иосиф Иванович Боярович расстрелян по так называемому Списку немецких шпионов № 36 – в канун 21-й годовщины Октября, в последний день массовых расстрелов в Ленинграде по операции 1937–1938 годов. – Анатолий Разумов.